Если кому-то этот пост попался в отрыве от предыдущих, то «Большой Дом» — это не всегда весёлая пародия на книгу Эдуарда Успенского «Дядя Фёдор, пёс и кот». Прочитать можно по ссылкам из оглавления.

Ниже буду спойлеры, разбор отсылок, вручение слонов и томление духа.

Первую часть разбора можно прочитать вот тут.

Кстати, в первой части разбора я умудрился допустить, разнообразия ради, арифметическую ошибку: «вес» библейского царя Валтасар должен быть ровно в два раза меньше, чем я написал: где-то килограмм двести пятьдесят граммов.

5. Покупка

— Эх, городской…— протянул Шарик,— даже я знаю. Нам надо в полночь на перекрёсток выйти, там и будет наш продавец.

Единственное в этой главе, что мало-мальски можно считать отсылкой. Перекрёсток двух дорог в полночь считался особенным местом. В зависимости от обычая, на нём можно было и узнать судьбу, и продать душу, и получить какой-нибудь особенный предмет, и избавиться от нежеланной, например, проклятой вещи. Так или иначе, полуночный перекрёсток предстаёт в качестве места, где может совершаться обмен с потусторонним миром.

Существо, которое герои встречают далее — полностью вымышленное. Но если вы знаете, кем я был заочно обокраден — пишите.

6. Воронёнок

Корову назвали Муркой. В честь Мурмура, пятьдесят четвёртого Духа, Великого Герцога и Воителя, восседающего на Грифоне. Характер у коровы был скверный, короче говоря.

Мурмур — ещё один демон Гоэтии.

И назвали воронёнка Кукки — это имя мальчик в одной профессорской книге вычитал.

Кукки, или Кутх — воплощение духа Ворона у народов Дальнего Востока. Бог-Ворон, могущественный шаман иногда проявляющий в себе свойства трикстера (то бишь, такой чукотский Локи, если сильно упрощать)

Деревянная фигурка Кутха, фото Eliezg

То гильзу принесёт стреляную, то царскую монету с нацарапанным потайным словом, то ключ, на головку которого разноцветные нити намотаны. Однажды даже чей-то палец с обручальным кольцом принёс.

Из всего перечисленного, отсылка только в последнем предмете — к песне «Чёрный ворон»

«Ты принес мне, а ты, черный ворон,

Руку белую с кольцом»

— Никогда! Никогда! Никогда!

Это, как первой заметила @ychris1987, реверанс в сторону Эдгара Алана По и его стихотворения «Ворон».

— Вы меня вообще слышите, бандерлоги?

7. Полезный трактор

Он согнул из проволоки знак Данбалы Ведо

Великий Змей Данбала-Ведо, один из старших духов лоа. В общем, дядя Фёдор наглядно продемонстрировал, что сейчас тут будет вудуизм и причащение непричастных к труду.

— Знаешь, что такое «кароси»?— спросил мальчика кот.

Кароси — смерть от переработки у японцев. От чего бы ни умер туземный элемент — но точно не от неё.

Внутри контейнера стоял небольшой трактор такого же ярко-голубого цвета, как и сам контейнер. Он был небольшой, а на месте радиаторной решётки у него было изображено огромное человеческое лицо, выпуклое.

Я бесконечно счастлив, что в моём детстве не было этой жути:

В принципе, сама ситуация косвенно отсылает к серии, где Толстый Инспектор приказывает замуровать один из паровозиков в туннеле за отказ выехать на работу.

Так что, да, @C00KIEL0VER, ваши страхи были оправданы.

—«Тр-тр Митра»,— прочитал дядя Фёдор надпись на табличке,— что ещё за «тр-тр»?
— Трискелион Трисмегиста,— подсказал Матроскин

Митра — имя божества индо-иранского происхождения. В Римской Империи митраизм конкурировал с христианством, пока не проиграл ему. Вообще, история Митры и митраизма стоит, как минимум, большой статьи, поэтому я ограничусь тем, что нет, это не опечатка в имени Митя, как мне неоднократно пытались подсказать.

Трискелион — символ из трёх бегущих ног, выходящих из одной точки и, в переводе с греческого, значит таки именно «трёхногий». Может выглядеть совершенно по-разному. Как и его ближайший родственник, свастика, символически связан с циклическими изменениями, солярным кругом и, внезапно, Богиней-Матерью, о которой мы ещё будем говорить.

Это тоже трискелион. Извини, Марио, но твоя принцесса уехала в шато Руасси… впрочем, это меня куда-то не туда занесло.

Гермес Трисмегист. Триждывеличайший. Целая пачка всего под одним именем, начиная с божества, собранного из египетских и греческих запчастей и заканчивая мифическим создателем теософии.

Применительно же к трактору, эпитет «трёхногий триждывеличайший» вполне мог обозначать повышенную проходимость по астральным хлябям.

Они подняли крышку капота и увидели на месте двигателя причудливое устройство из крючков и лезвий.

Как верно подметил @Azalio, механизм был цельнотянут из сериала Blood Drive.

8. Мандрагора цветёт

Написанное ниже не является пропагандой рекреационного употребления препаратов и веществ, скорее всего запрещённых там, где вы живёте. Также нижеследующее не является ответом на вопрос «что курил автор» и совершенно не является руководством к действию или мало-мальским рецептом. Наиболее вероятным последствием попытки воспроизвести описанное зелье, будет мощнейшее отравление, сопровождаемое худшим бэд-трипом в вашей жизни. Представьте, что вы — фрактал, рекурсивно блюющий ржавой колючей проволокой под напряжением. Вот будет что-то такое, только несколько веков подряд и гораздо хуже.

Товарищ майор, я профилактику провёл, разрешите, продолжу…

— Ну тут же просто собрать надо травы.
— И совсем не просто. Мандрагора — это не трава, это…

…это самое известное растение, которое первым приходит на ум, когда речь заходит о магической флоре. А ещё это многолетнее растение семейства паслёновых, в котором содержится целая пачка самых разнообразных алкалоидов, включая тот самый скополамин, который Матроскин предлагает брать в чистом виде.

— А ты думаешь, что Иван Трофимович был заядлым филателистом?— поинтересовался кот,— с дозировкой всё под большим вопросом, но, по крайней мере, обойдёмся без плясок святого Витта и прочего эрготизма.

Я воспользуюсь крайне удачной иллюстрацией, которую оставил в комментарии @Nedvoray:

Иван Трофимович Сёмин филателистом не был. А вот марки собирал. Потому что именно так в профессорский организм попадала лизергиновая кислота. В отличие от спорыньи, которую предлагалось использовать в рецепте, ЛСД не имеет таких весёлых побочных эффектов, как пляски Святого Витта и отсыхание конечностей нафиг.

— Что насчёт вот этой травки?— спросил дядя Фёдор.
— Сироп от кашля,— разом брякнули кот и пёс. А потом с интересом посмотрели друг на друга и так же хором добавили,— главное, чтобы без парацетамола.

Сложно сказать, какую травку кот и пёс попытались заменить сиропом от кашля, содержащим DXM, но таки да, когда психонавты всей страны массово и безрецептурно занимались профилактикой простудных заболеваний, делая Туссину+ продажи сравнимые с настойкой Боярышника, важно было не выжрать пузырёк сиропа с парацетамолом. Потому что печень у нас одна. И жизнь тоже одна.

На сегодня всё это утратило актуальность.

— Здесь красивая местность!

Отсылка фильму 1990 года «Посредник» по повести Александра Мирера «Главный полдень».

Взято @CandyWitch42

почтальон Печкин, сложив ноги в сукхасане, парил в полуметре над землёй

Обнаружен разрыв сети пассивного режима работы коннектомы. Произвожу коррекцию. Сброс потенциала Р300. Сброс значений условно негативной волны. Обнуление девиантных стимулов.

У трактора полезли логи. И они могут нам немного рассказать о том, что у трактора внутри.

Коннектома — полная карта нервной системы.

Сеть пассивного режима работы (мозга) — это та часть мозга, которая работает, когда мозг не занят обработкой входящих данных. Иногда её связывают с осознанием человеком себя как личности.

P300 — это событийно-обусловленный потенциал, отвечающий за принятие решений. Можно предположить, что с ним играли и создатели перезапущенного робокопа (который решения компьютера ощущал как свои собственные). Есть исследования влияния LSD на потенциал P300

Условно негативная — это опечатка. Правильно будет «условная негативная волна». Отклонение потенциала между предупреждающим и императивным (сигналом к началу заданного действия) стимулами.

Девиантные стимулы — это стимулы, отличающиеся от стандартных. В случае с Митрой — используются для диагностики системы.

То есть, у Митры внутри есть нейросеть, копирующая человеческую, управляемая искусственно на уровне разрыва между входящими данными и реакции на них. Адовое варево, которое Матроскин залил в трактор сбило надстройки, но система оказалась достаточно устойчивой, чтобы вернуться к заложенной схеме.

Далее дядя Фёдор описывает явления демонов:

— Первый из них пришёл,— сказал мальчик,— у него было много лиц. Мужские, женские, они все смотрели на нас. И это всё были его лица.

Герцог Данталион, Семьдесят первый дух, великий и могущественный герцог. Нефилим, что когда-то был человеком. «appearing in the Form of a Man with many Countenances, all Men's and Women's Faces» — появляется в виде человека в виде человека со множеством ликов, мужских и женских.

— И пришёл второй из них. Он был большой птицей, кружащей, кружащей… он сказал. «Второй год прошёл. Отдайте мне моё». И мама сказала: «я никогда тебе этого не прощу». А папа сказал: «Мы держим своё слово». И чёрный журавль сказал: «Женщина, чрево твоё отныне закрыто. Ты более не понесёшь, ибо вы исчерпали пределы нашего терпения. Но я сдержу своё слово»

Маркиз Набериус, двадцать четвёртый дух, доблестнейший маркиз. Появляется в облике чёрного журавля, порхающего по кругу.

— Наконец, явилась третья. Она была грозой. И она была красивой женщиной.

А вот с иконографией Фурфура, тридцать четвёртого духа, великого и могучего Князя есть вопросы. Непосредственно в Гоэтии, Фурфур «появляется в образе человека с крыльями, рогами и копытами. Никогда не говорит правду, пока его не заставят войти в треугольник.» В английской версии мы можем найти следующее: «appearing in the Form of an Hart with a Fiery Tail», то есть «появляется в виде самца благородного оленя с огненным (или огненно-красным) хвостом».

Есть дополнения, что будучи заключённым в магический треугольник, Фурфур не только перестаёт врать и ещё и принимает форму ангела, каковым когда-то являлся.

Наконец, встречаются тексты, в которых Фурфур назван графиней «Countess»

«In human form she appears as a beautiful woman with blonde hair, blue eyes, and white wings.» — в человеческой форме она является красивой женщиной с белыми волосами, голубыми глазами и белыми крыльями.

Это явно реминисценция «ангельского» происхождения Фурфура, но первоисточник я, к сожалению, найти не смог. Не исключено, что это поздняя викканская переделка.

Занятно, но мне попалось обсуждение на тематических форумах, где отдельные товарищи утверждают что сигил (символ) Фурфура говорил с ними женским голосом. Мне сложно как-то комментировать заявления людей с которыми разговаривают рисунки, но не положить это наблюдение в общую копилку я не могу.

Спасибо @delpher, заставившему меня заново перерыть первоисточники.

А на сегодня всё.

Если вы не совсем понимаете, что за «Большой Дом», то это такой хоррор по мотивам книги Эдуарда Успенского «Дядя Фёдор, пёс и кот».

Прочитать можно по ссылкам из оглавления.

А ниже будет продолжение разбора отсылок и прочих ребусов из этого текста.

Большой Дом. Разбор полётов, часть 1

Большой Дом. Разбор полётов, часть 2

И, ещё раз: Here be spoilers!

В предыдущей части я пропустил несколько отсылок, на которые мне не преминули указать внимательные читатели.

Большой Дом. 5. Покупка

А когда она развеялась, то стояла перед ними корова. Рыжая, мордастая, важная такая. На шее — платок белый повязан.

В принципе, рыжая корова была и в оригинале. Но раз уж мы занимаемся прикладной конспирологией и затуманиванием, то вот вам:

Как известно, одним из самых известных провалов в истории строительства является Иерусалимский храм. На сегодняшний день, оное строение представлено уникальной стеной — единственной в мире специально предназначенной для того, чтобы стучаться об неё лбом. В таком состоянии эта недвижимость культового назначения пребывает уже больше двух тысяч лет и всё это время таки есть идея отстроить её заново.

Проблем с этим несколько. Во-первых, на потенциальной стройплощадке находится офис конкурирующей организации. Во-вторых, без Мессии вроде как просили не начинать. А вот в-третьих, имеет непосредственное отношение к Мурке.

Дело в том, что строители храма по канону должны будут пройти специфическую процедуру очищения водой смешанной с пеплом пара-адума «красной коровы». Корова, а точнее «телица», должна быть «трёхлетней, без единого изьяна и не знавшей ярма».

Так что, возможно, Печкин volens nolens предотвратил Конец Света.

Но, чес-слово, я в эту сторону не смотрел. А белый платок, потому как признак потустороннего происхождения скотины. Например, как brag, являющийся в виде телёнка с белым платком на шее.

Заметила это безобразие @3efipka.

8. Мандрагора цветёт

Звездное небо плывет надо мной.
Чистым сияньем сверкают планеты.

«Астролог». В.Я. Брюсова удивительным образом ложится на мотив «Славное море — священный Байкал». Той самой песни, которую распевают в «Мастере и Маргарите» сотрудники городского филиала зрелищной комиссии.

Скорби пламенной язык ли,
Деньги ль дверь открыли нам,—
Рано утром мы проникли
В тьму, к поверженным телам.

Это уже «Искали дочь» Ф.К.Сологуба. Символисты вообще ребята были жизнерадостными, как синдром отмены, а конкретно это стихотворения рассказывает о родителях, искавших ребёнка и нашедших труп.

И виделась коту Матроскину иная жизнь. В той жизни он мог бы стать самым лучшим шутом, но судьба пошутила круче.

У Булгакова: «Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота, содрала с него шерсть и расшвыряла ее клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире. Теперь притих и он и летел беззвучно, подставив свое молодое лицо под свет, льющийся от луны»

Спасибо @Machaon777 за напоминание.

9. Ваш сын в большой беде

Ещё неделю они вываривали косточки и собирали компас. А когда собрали, вложили в птичий череп завязанные на девять узлов локоны дяди Фёдора и пошли по следу.

Тут основная фишка — это узлы, завязанные на волосах. Вообще, в ритуальной магии, если вам попалась в руки верёвка, шнурок, волос, провод от наушников — смело начинайте вязать узлы, что-нибудь да произойдёт.

Обычно это делается для усиления симпатической связи. Ну и чтобы руки занять. Девять узлов ладно, кое-где их на волосе и 40 штук придётся завязать.

По дороге они увидели на стене мозаику: там между спортсменами и космонавтами лежал лев.

Это панно можно было наблюдать в Щёлковском автовокзале города Москвы до того, как его снесли в 2017 году. Поскольку события в «Большом Доме» происходят примерно в то же время, что и в оригинальной книге, герои вполне могли воспользоваться услугами этого… будем считать, что льва.

А за указанной им дверью был длинный тёмный коридор. Мама порылась в своей сумочке и достала цанговый карандаш. Щёлкнула кнопкой и с конца карандаша сорвалась синеватая искра, как будто от сварочного аппарата, только не такая яркая.

Никакой отсылки здесь нет. Хотя мысль о звуковой отвёртке Доктора меня и посещала.

По стенам кабинета висели ножницы. Ножницы тоже были самые разные: и портновские, и маникюрные, и детские, в пластмассовых оправах. Каждая пара ножниц была закреплена на своей подложке из чёрного бархата внутри дорогих резных рамок, будто бы это были картины знаменитых художников.

Ткачёв И.И, как заметила @Oliviel, пришёл к нам из Нью-Кробюзона Чайны Мьевиля. Кому беспросветного городского фэнтези в викторианских тонах — тому туда.

Он назвал енохианское число населённого пункта.

Во всём виноват вот этот дяденька герметической наружности:

(National Maritime Museum, Greenwich)

Это Джон Ди (1527 — 1609), запомнившийся не столько своим вкладом в математическую науку и навигацию, сколько достижениями на поприще оккультизма. Будучи неплохим для своего времени математиком, Ди исходил из убеждения, что числа являются основой нашей Вселенной и сам акт её создания был «актом счисления».

Он вместе с Эдвардом Келли (алхимиком, медиумом, фальшивомонетчиком и просто разносторонне ушлой личностью) разработал «енохианскую» или «ангельскую» магию — сложную магическую систему в которой численные свойства играют важную роль.

Также они создали «енохианский язык», якобы ниспосланный им ангелами и являющийся более древним чем санскрит. Разумеется, каждому символу енохианского алфавита соответствовало своё число.

И, да, есть замечательная (если прочитать её вовремя) книга Густава Майринка «Ангел западного окна», содержащая художественную трактовку биографии Джона Ди.

10. Шарик идёт в лес

Только сейчас он заметил, что его собственные лапы проваливаются в землю, будто он по болоту идёт. А следы его заполняла чёрная жижа. И по этой жиже иногда рябь пробегала — только не кольцами, как на воде, а конусами

Здесь и далее описывается «феррооккультная» жидкость. Вымышленное вещество, являющееся побочным продуктом сверхъестественных процессов. Но у него есть вполне себе реальный прототип. Это ферромагнитные жидкости — коллоидные растворы наночастиц содержащих железо. В магнитном поле они себя ведут примерно вот так:

В «Большом Доме» появление феррооккультной жидкости является признаком творящегося вокруг мощного колдунства.

Заяц был огромный — вдвое выше пса. Шкура у него была вместо шерсти покрыта стальными иголками. Над поляной стояла полная луна. В свете луны иголки блестели. А ещё по ним волны шли, как будто по пшеничному полю в сильный ветер.

Заяц — это всегда плохо. Один из крайне паскудных зверей, ассоциирующихся с загробным миром и дурными предзнаменованиями. Перед Шариком он предстаёт во всей своей красе.

С другой стороны виднелось что-то похожее на дерево — только это дерево было собрано из рогов и костей, а в середине вместо ствола была статуя женщины.

Это первое упоминание в тексте образа Богини-Матери. Я уже отсылал к лекциям Александры Барковой, а теперь я просто оставлю это здесь:

11. Уроборос

— Ну что, Верищагин, опять не получилось?

Печкин имеет в виду картину «Апофеоз войны», намекая на то, кто именно виноват в горе черепов из предыдущей главы.

— Помирать неохота?— спросил кот с ехидцей.
— А то,— согласился Печкин,— Я, может быть, только до стадии гнева добрался.
— Судя по бутылке,— заметил Матроскин,— это уже торг.

Пять стадий принятия неизбежного за авторством Элизабет Кюблер-Росс:

1. Отрицание

2. Злость (Гнев)

3. Торг

4. Депрессия

5. Принятие

— Сгорела, говорят, «Поликлиника»,— не растерялся Матроскин,— остались только «Мельтешение» и «Прачечная».

«Прачечная» — это небольшой привет из "The Laundry Files" Чарльза Стросса, цикла пародийной магической бондианы, к сожалению, не переведенной на русский язык.

Он сидел, болтал ногами и смотрел, как Шарик всё норовит укусить себя за хвост. А река, подёрнутая туманом, несла откуда-то сверху по течению запечатанную бутылку с письмом.

Для тех, кто спрашивал где тут Уроборос. Вот в этом абзаце их целых два.

А в следующий раз мы разберёмся с протоколом Макондо и тем, кто же на самом деле обнаружил Р'Льех.

Оглавление

Над деревней сияла бесформенная клякса, переливаясь невозможными оттенками чёрного. Ветер не знал, куда ему дуть, и, поэтому, бросался из стороны в сторону, будто шебутная собака. В его порывах кружил всякий мелкий мусор.

Дядя Фёдор сидел на крыльце и рассматривал фотографию. На снимке мама держала на руках щекастого карапуза, в котором дядя Фёдор только по глазам угадывался. Карапуз смотрел в камеру недоуменно и сердито. Мама улыбалась на изумление доброй улыбкой, какой дядя Фёдор в жизни на её лице не видел.

— Знаешь, кот,— сказал мальчик,— а я ведь только сейчас понял, что снимок-то на самом деле был один.

— Ты, дядя Фёдор, свою мысль с начала начни, а то что-то я тебя не догоняю,— попросил подсевший кот Матроскин.

— Есть вторая фотография. Точно такая же, но там меня папа на руках держит. И я только сейчас понял, что фотография-то, на самом деле, одна. Просто её пополам разрезали. И поля обкорнали, чтобы не так заметно было.

— Продолжай,— промурлыкал кот.

— Это значит, у меня брат был. Близнец. А потом его не стало,— дядя Фёдор печально усмехнулся,— Подумать только, кровать-то у меня двухэтажная. Папа ещё говорил, мол, на вырост. Будет у тебя, дядя Фёдор, сестричка. А я шутил, что назвать её надо Настасьей Филипповной… или Надеждой Константиновной, папа ещё сердился… его-то Димой зовут. А мама, почему-то, совсем не смеялась. Наверное, это плохая шутка была. Теперь уже и не узнаю, почему.

Дядя Фёдор вздохнул. Кот поморщился, будто ежа проглотил.

— Гриша,— сказал он.

— Что?— удивился мальчик.

— Гришей его звали, брата твоего,— выдохнул Матроскин,— что-то случилось, когда вам было по три года. Что-то страшное, что-то такое, что тебе сказали забыть — вот ты и забыл.

— А ты откуда это знаешь?

— От тебя и знаю. Ты когда Зелье Мудрецов выпил, ты совсем разговорчивый стал. Но я тогда не знал, правда это или просто галлюцинации.

— Скажи, Меланхтон, сын Мелхесиаха, сына Молоха, мне все врут потому что я ребёнок?— вдруг спросил дядя Фёдор,— Потому что вы думаете, что можете за меня решить, что для меня хорошо, а что — плохо?

— Если честно, я надеялся, что у нас не будет необходимости возвращаться к этому вопросу,— Матроскин почесал за ухом задней лапой.

— Ты надеялся, что мои родители каким-то образом сначала найдут способ проникнуть в замыкание Макондо, а потом покинуть его. И тебе как-то в голову не приходило, что оно было умными людьми создано для того, чтобы не впускать и не выпускать всяких разных, которые, как бы сказать… очень…

— Мотивированы.

— Ага, мотивированы выбраться наружу. Потому что иначе они навсегда умрут.

— Ну, дядя Фёдор, мы можем просто умереть, обычно, как все умирают. В общем-то, это даже не так страшно. Забавно, но с той стороны тебя проще будет достать, чем отсюда.

— Ты опять врёшь,— устало выдохнул дядя Фёдор.

Матроскин кивнул.

— Разнообразия ради, я сейчас самому себе вру,— усмехнулся он.

— В смысле?

— В том смысле, что я был там,— кот кивнул в сторону реки.

Мальчик выжидающе посмотрел на него. Кот начал своё повествование:

— Я ведь человеком был, раньше, в той жизни. Отец мой считал, что нет религии выше, чем истина. А ещё, что трудности закаляют — и в смысле закалки никакого недостатка у меня с ним не было.

— И ты от этого умер?

— Если бы. Я от этого с отличием поступил в Императорский Санкт-Петербургский Университет. А ещё у меня появились мигрени, бессонница и хронический насморк. Ну и внезапно оказалось, что в университете никто не стоит над тобой с розгой. А знания, коими господа лекторы изволили меня пичкать, моим отцом были признаны устаревшими уже лет пять тому назад. В общем, не могу сказать, что во всех случаях я был прав, но к концу второго курса я был окончательно и безоговорочно отчислен.

— И ты из-за этого умер?

— Да что ж ты, дядя Фёдор так меня прикончить-то собираешься. Вон, император Нерон, при случае, готов был прокормиться ремеслишком, а я кормился Ремеслом. Благо в клиентуре недостатка не было. Потом я познакомился с Леей, девицей, обладательницей жёлтого билета и должности приват-доцента. Первым делом, я избавил её от девичества, а потом и от остатков иллюзий. И вот какая штука, дядя Фёдор, ничто так не сплочает людей на долгие годы, как добротное совместное безумие.

— Так ты с ума сошёл?

— Образно выражаясь. Влюбился я. И жили мы долго и счастливо. А потом всё полетело в тартарары. Знаешь, что такое революция?

— Ну, когда царя свергли…— пожал плечами дядя Фёдор.

Политикой он не особо интересовался.

— На самом деле, революция — это когда ты ничего не понимаешь. И люди вокруг тебя тоже ничего не понимают, но все бегут куда-то, и у каждого — своя идея. А у доброй половины ещё и винтовки с патронами,— кот сглотнул,— Так Лею убили. Солдаты с одной стороны улицы были против большевиков, но за коммунистов. А матросы с другой — за коммунистов. но против большевиков. Я бы тоже посмеялся, но шесть пуль вошли ей в грудь и ещё пять — в спину.

Дядя Фёдор молча смотрел на Матроскина. Кот продолжил:

— Они потом все умерли. Страшной, необратимой смертью, все до одного. И вот тогда я смог рассмеяться. И я смеялся, и смеялся и мстил всем, кто осмеливался считать себя правым. Они даже не понимали, что их разило. Я ведь не делал различия между красными и белыми. Я просто и последовательно решал аграрный вопрос: вот чтобы они легли в ту самую землю, которую друг с другом всё никак поделить не могли,— зрачки кота сжались в хищные щёлочки,— Потом, конечно, всё решилось. И те, кто шёл по моему следу, они уже не были глупенькими жертвами обмана и самообмана. Они точно знали, кто я такой, и чем меня можно остановить. И, разумеется, остановили.

Матроскин выжидательно посмотрел на мальчика.

— И ты умер?

— Да. Вот после этого я умер. И я тебе точно скажу, что на ту сторону я не хочу. Вот было у тебя так, что насморк и ты ешь и не чувствуешь запаха еды? По ту сторону — то же самое, только там нет ни запаха, ни вкуса, ни цвета, ничего к чему ты привык. Но там есть чему поучиться, если ты готов отказаться от всего. Я отказался. К этому времени профессор Сёмин нашёл способ призвать кого-нибудь с той стороны на эту. Не знаю, где он отыскал кота с полидактилией, выращенного на стероидах, но Иван Трофимович был человеком изобретательным. А когда он открыл проход, я оказался самым расторопным.

— И теперь мы все тоже умрём,— пожал плечами дядя Фёдор.

— Когда-нибудь,— подтвердил Матроскин,— когда-нибудь. Потому что прямо сейчас мы живы. И мы ещё можем кой-чего сделать. Я видел много смертей. Мне очень хочется верить в то, что это не последняя наша смерть. И, если нам повезёт, это вообще не смерть.

Профессор Сёмин сидел, не сходя с места.

Когда-то давно, профессору было необходимо пить и есть. Тогда, давно, профессор считал, что состоит из мяса и сухожилий.

Теперь Иван Трофимович состоял исключительно из любопытства.

Перед его лицом возвышалось бетонное здание алтарной станции. Квадратное, с округлыми выступами по углам. На вершинах этих выступов пылали костры. Они давно уже должны были погаснуть, но горели, не сгорая и не нуждаясь в топливе.

Профессор Сёмин ждал.

Дело всей его жизни не могло просто так раствориться в эфире.

Вокруг профессора суетилась какая-то жизнь.

Мальчишка с двумя фамильярами. Почтальон. По мере сил своих, профессор отгородился от этих навязчивых нарушителей.

Время шло.

Над бетонным строением из прозрачного воздуха медленно ткал себя человеческий силуэт. Делал он это методом проб и ошибок. Наугад подбирал количество конечностей, расположение рук, ног, пальцев и глаз. То, что совсем забыло, как быть человеком, заново пыталось им стать.

Профессор ждал.

Всё что ему оставалось — ждать, когда наконец человеческая фигура над бетонной громадой обретёт плоть.

А она всё никак не хотела этого делать. И ритуалы, которые проводил профессор Сёмин, похоже, совсем не помогали.

Иван Трофимович понемногу терял терпение и остатки рассудка.

И лишь когда и того, и другого почти не осталось, предмет его чаяний ожил.

Силуэт вздрогнул сам и заставил содрогнуться небо и землю. Он был человеком и, в то же время, не был им.

— Председатель, мы снова здесь,— преклонился профессор Сёмин перед тем, что развернулось под пылающим знамением Чёрного Солнца,— Я запер твоих врагов, я подготовил твоё возвращение!

— И в самом деле… чья же теперь победа, если не моя,— прозвучал голос, сотканный из пустоты,— Изо всех свершений, изо всех чаяний, что обратит людскую тщету в прах в мгновение ока? Чем попрать мне смерть, кроме самой смерти?

Над бетонными тяжами взвилась человеческая фигура. Голос её звучал, как будто из сотни громкоговорителей.

— Чем мне благословить прижизненно заклавших себя чернозёму? Чем я могу наградить землепашца? Как мне благословить пастыря? Как я возблагодарю всех безымянных, приносящих свою жертву, все дни свои и ночи, во благо и во славу всепожирающих городов? С какими словами мне проводить тех, кто окончил свои дни на этой земле?

Чёрное Солнце тяжело колыхнулось, распространяя тяжёлые волны до самого горизонта. Земля дрогнула, производя на свет тонкие, трепещущие ростки.

Председатель обратился к ним. Он всё более напоминал человека, сплетённый из пульсирующих чёрных нитей.

— Я взываю к тебе, забытое и мёртвое!— раздался голос Председателя,— говорят, что мне нравится жатва. Но жатва есть лишь то, что мы посеяли. Семена, что мы уронили в землю, заражённые желанием жить, объятые вселенским стремлением осуществиться. Они падают в обуянную жизнью почву, живые и, в то же время, мёртвые, страстные, ликующие домовины, неупокоенные, неотпетые, жаркие и злые. Я взываю к ним, желающим продолжения, желающим жизни в тёплой жирной земле.

Тонкие побеги, словно струйки нефти льющиеся вверх, устремились к Чёрному Солнцу.

В фигуре над бетонным строением начали угадываться отдельные черты. Это, безусловно, был человек, среднего роста, в меру упитанный мужчина. Можно было подумать, что глаза его скрывают очки. Он висел в воздухе, сложив пальцы поверх необъятного брюха.

— Жатва!— воскликнул он,— Говорят, что мне нравится жатва. Нет! Я обожаю жатву! Я благословляю жатву, творимую лёгкой рукой, отточенной разлатой сталью, молодой мышцей, сминающей спелые колосья, бездушной машиной, собирающей окровавленные злаки, всему, сбирающему свершённую жизнь во благо жизни грядущей.

Дрогнула земля. В жирном и чёрном грунте расползалась страждущая воплотиться запредельность, поглощая всё, что стояло на её пути, принимая мёртвые тела в свои объятия, подчиняя их своей воле.

— Сердце моё содрогается от радости, когда мотовило вгрызается в набухшие стебли и плоть отставших жнецов, когда зёрна и мышцы становятся грядущих хлебом, и нет ничего более благого, чем комбайнёр, наводящий свою машину, на возлежащих во ржи, во благо хлеба. И те, бегущие от всеблагих орудий жатвы, и обращаемых в белок и славу собранного урожая, лишь радуют меня, ибо нет ничего более святого, чем жизнь, произрастающая из плотской смерти.

Чёрное Солнце пульсировало в такт бегущим под землёй корням. Там, в глубине почвы, мёртвое становилось живым.

— Да здравствует жатва! Да здравствует посев, предвестник её! Да здравствует смерть из которой произрастает новая жизнь! Мы более не будем ждать милости от Богини-Матери. Взять её, вот наша основная задача!

Небеса содрогнулись. Они слышали и большие святотатства, но совсем редко смертные настолько приближались к осуществлению своей хулы.

Оглавление

Сколько мальчик и кот сидели молча, никто из них не знал. Время поломалось, стало неверным и трепетным.

В какой-то момент, вдалеке появился человеческий силуэт. Он шёл и стоял одновременно. Глаза отказывались складывать отдельные кадры в непрерывное движение, и обманывали разум как могли.

Силуэт то распадался на множество фигур, то складывался вновь. Фигуры эти обгоняли сами себя и проходили друг сквозь друга.

Наконец, стало ясно, что к ним приближается почтальон Печкин.

Одет был почтальон в старенькую, но чистую чёрную шинель, а на голове его была потрёпанная бескозырка.

Когда он подошёл ближе, стало возможным различить чуть стёршуюся золотистую надпись на ленте: «Стрижающий».

Под мышкой почтальон нёс стопку бумаг. Другой рукой он держал за цевьё обрез. Через плечо его был перекинут кожаный патронташ.

Печкин добрался до того места, где раньше было построение, потом аккуратно переступил невидимую черту и приблизился к дяде Фёдору и Матроскину.

— Глупостей, вы, граждане понаделали,— печально сказал он,— на целую книгу. С картинками.

— А что нам ещё оставалось?— пожал плечами Матроскин,— Не мы эту кашу заварили.

— Могли бы в эту кашу, например, мяса не докидывать,— почтальон взглядом указал на дядю Фёдора.

— Между прочим, я всё за себя сам решил!— выступил мальчик, защищая кота.

— Чтобы за себя решать, надо понимать что происходит,— возразил ему Печкин,— а тебе бы ещё годиков десять папу с мамой слушать, и не лезть туда где взрослые глупости делают.

— Я вот попрошу не оскорблять дядю Фёдора!— теперь уже Матроскин мальчика защищал,— он между прочим придумал построение, которое самого профессора Сёмина отправило туда, куда ему самое и место! Я ведь ему говорил, вы, воля ваша, что-то совершенно нескладное придумали! Но нет, надо было ему лезть в эту председательскую авантюру… В общем, если бы не дядя Фёдор, мы бы сейчас с вами не разговаривали.

— Так и не надо было бы. Всё бы закончилось уже. И ты, и я, и профессор, и Председатель — никого бы уже не осталось. Никто бы даже не узнал, что тут происходило. Замыкание Макондо для того и придумано, чтобы землю от инициативных дураков избавлять. Я же специально вас с Шариком предупредил, чтобы драпали на все четыре стороны. А ты число стянул и вернулся. И мальчишку с собой приволок.

— Так почему ты только нас предупредил?— вскричал кот,— Отсюда же все могли эвакуироваться, хватало же времени!

— Не мог,— грустно сказал почтальон Печкин,— Правила такие. Я, между прочим, клятву приносил, правила соблюдать. Никому живому я не мог сказать про обращение Макондо. Так что на примете только вы с Шариком и оставались. И ведь нормально же всё могло закончиться: профессора вы прикончили, я запечатал почтовое отделение и Председателя заодно. Надо было просто дождаться, когда замыкание схлопнется.

— Не умею я так,— признался Матроскин,— вот ещё с прошлой жизни ненавижу я людей, которые нехватку мозгов компенсируют избытком патронов. Даже из самых лучших побуждений. Я успеть пытался, чтобы никому умирать не пришлось.

— Это ты просто слишком рано побежал добро причинять,— скривился Печкин,— Председатель-то успел до той стороны достучаться. Ну и Большой Дом сразу своё взял. Тут такое началось, что не все успели вообще понять, что происходит. А кто понял, тот всё равно ничего сделать не смог. Впрочем, я всё равно не за этим пришёл. Вот, держите.

Он свалил на землю бумаги, обрез и патронташ.

— Мне это всё не понадобится. Осталась у меня одна последняя обязанность и я её пойду выполнять. Ключ и код от сейфа лежат в серой папке. Сейф в служебном помещении, сразу слева от входа. Книга чисел там на самом верху лежит. С трактором, надеюсь, вы разобрались?

Дядя Фёдор кивнул.

— Ну вот и отлично. А я вам немного времени постараюсь выиграть. Вы главное в последний раз не дурите. Нечего тут больше делать и спасать некого. И ещё вот.

Почтальон Печкин снял бескозырку и положил поверх обреза. А потом молча развернулся и пошёл, не оборачиваясь, туда, где над домами чёрной медузой извивалось новоявленное светило.

И чем дальше он уходил, тем меньше живого оставалось в его движениях.

Так они и стояли друг напротив друга.

С одной стороны — жажда жизни, обретшая плоть, пухлый и аспидный, лоснящийся человеческий силуэт, вознёсшийся над землёй, поддерживаемый бетонной опорой и влекомый к себе протуберанцами Чёрного Солнца.

С другой — усталый и грустный почтальон.

— Мне жаль вас, Игорь Иванович, — молвил силуэт, некогда бывший Председателем,— Из стольких возможностей вы выбрали самую худшую.

— А я позволю себе поспорить,— возразил почтальон Печкин,— Я когда в почтальоны записывался, я клятву приносил на ямской деньге. И тогда я поклялся не щадить ни своей жизни, ни чужой, во имя всех дорог и тех, кто по этим дорогах шествует.

— Возможно,— пробасил Председатель,— но шествующие рано или поздно испытают голод. Чтобы жить, надо есть. Чтобы прокормить миллионы и миллиарды, надо чем-то жертвовать. И я показал, как это сделать. Те силы, что обретаются около нас, требуют лишь малой крови. У них есть столь многое, что они способны показать нам!

— И в самом деле,— кивнул Печкин,— и всего-то надо пожертвовать парой тысячей жизней.

— Статистика!— провозгласил Председатель,— мы говорим о миллиардах голодных ртов. Мы говорим о земле, способной прокормить эти миллиарды. Надо просто обратиться к тем силам, которые сотворили нас и всё, что нас окружает.

— Конечно,— саркастически ухмыльнулся почтальон,— а чтобы решать, кем пожертвовать, специальную комиссию соберут. Кого во имя высшего блага можно прямо сейчас зарубить, а кого на потом оставить. Они ведь не остановятся на малом, они будут требовать ещё и ещё, с каждым новым благом и с каждой новой жертвой. Поэтому мне и приказали запереть тебя здесь и сейчас, чтобы ты не облагодетельствовал больше никого.

Председатель рассмеялся.

— Ты думаешь, что я пытался заключить договор с той стороной? Серьёзно? Ты думал, что я хотел, чтобы мёртвые помогли мне торжествовать жизнь? Тогда ты точно убил всех впустую. Ведь это ты не дал им шанса уйти! Ты, и никто иной! Все, кого я заклинал были уже мертвы! Но живые… когда ты осквернил реликварий, у них не осталось выбора.

— Напомни пожалуйста,— вздохнул Печкин,— откуда брались мёртвые, когда умерших перестало хватать.

— А чем они были лучше мёртвых?— возразил Председатель,— Алкоголики, хулиганы, тунеядцы… При всём своём желании они не смогли бы принести большей пользы, чем пойти на заклание.

— Не знаю,— пожал плечами почтальон,— Я и не должен знать. Я почту доставляю всем. И профессорам, и комбайнёрам, и тунеядцам. Я людей по сортам различать не приучен. Все они люди. Все чего-то хотят, на что-то надеются, а если и виноваты в чём-то, то не мне их судить. Им всем бывает страшно.

— И это ты их всех обрёк смерти.

— А у меня выбора другого не оставалось. Протокол Макондо не мной придуман. Я, может быть, тоже умирать не люблю. Я ни разу не пробовал, но что-то меня на ту сторону не тянет.

— Но ты сделал то, что сделал.

— Сделал,— подтвердил почтальон Печкин,— И сделал бы ещё раз. Потому что мне по всем правилам положено защищать людей от того, чтобы их за топливо считали.

— И что?— рассмеялся Председатель,— хочешь я тебе расскажу о том, как в этом мире миллиарды живут от урожая до урожая. Ты хочешь спасти сотни, может быть пару тысяч, просто потому, что ты не способен задуматься, какова цена выживания миллиардов.

— Я человек маленький,— вздохнул почтальон,— я знаю только тех, кому приношу письма и газеты. И я как-то привык думать, что где-то там ещё есть такие же люди. И они себе таких громадных целей не ставят. Они миллиарды не спасут, они просто помогут тем, кто рядом. И им не придётся решать, кем можно пожертвовать, а кем нельзя.

— Стало быть, нет,— веско произнёс Председатель,— Стало быть, решать придётся мне. Потому что иначе нет никого, кто бы принял мою правду. Кто бы смог, как я, пожертвовать всем ради неё. Потому что, да, я буду решать, кому жить, а кому умереть. И, более того, я уже решил, и они уже умерли, и я остаюсь последним, кто может распорядиться их жизненной силой во благо тех, кто будет жить впредь. И да, я тоже уйду. Но я оставлю за собой засеянные поля, которые взойдут и поспеют и будут готовы к жатве. И те, кто пожнёт моё наследие, будут готовы принять его.

— А можно вы как-нибудь просто уйдёте? А то тут от вас сплошной разгром и неприятности.

Председатель промолчал. Печкин уловил что-то недоброе в его взгляде и смог увернуться за миг до того, как из земли, на том самом месте где почтальон только что стоял, взмыл чёрный протуберанец. В апогее своей траектории он завис, собрался в шипастый шар и, взорвавшись, обрушился вниз дождём обсидиановых клинков.

Печкин выхватил из кармана конверт с сургучной печатью и надорвал его. По ту сторону мира что-то щёлкнуло, клинки застыли в воздухе, словно пасть дракона, остановленного за миг до удара.

— Мне, знаете ли, по штату тоже разное положено,— сердито выговорил почтальон, извлекая следующий конверт.

— Очень интересно,— прозвучал голос Председателя,— И чем же ещё вас облагодетельствовало Министерство Путе…

И он осёкся. Потому что его, и бетонное строение под ним до основания рассекла почти невидимая плоскость. Только под некоторыми углами можно было разглядеть, висящие в воздухе муаровые узоры.

Замершие на подлёте клинки растаяли и упали на землю чёрным дождём.

Почтальон, повертел в руке ещё один конверт и, не зная что с ним теперь делать, затолкал его обратно в карман.

Располовиненная фигура Председателя трепыхалась в небе под беснующейся громадой Чёрного Солнца. Горизонт, оторвавшийся от своего обычного места, медленно и неотвратимо задирался вверх и загибался, следуя границам сужающейся сферы.

Замыкание Макондо пожирало самое себя.

Печкин замер. Он пытался придумать, что ему делать дальше, но ни одной дельной мысли, как назло, не приходило ему в голову. И он терял драгоценное время просто наблюдая, как местность становится собственной картой.

А потом что-то обожгло его грудь.

Он покосился вниз: по его шинели расползалось мокрое пятно из середины которого торчал полупрозрачный изогнутый клинок.

Почтальон пошатнулся. Клинок втянулся в рану и исчез. Земля накренилась. Печкин рефлекторно сделал несколько шагов, пытаясь разминуться с ней, но гравитация была непреклонна и он упал.

В глазах его темнело, и почтальон успел лишь рассмотреть, что вокруг него шагают десятки ног, а в небе, одетый в муар будто в мантию, парит невредимый Председатель.

Мир будто за мгновение до финальных титров. Крупные хлопья первого снега медленно падают на коричневый с золотыми прожилками слой опавшей листвы. Крутой склон, поросший деревьями, опускается к бетонному парапету над рекой. По чёрной воде крохотный крутобокий буксир тянет на огромной проржавевшей барже труп Лешего: чёрно-фиолетовую громаду, которая всё никак не хочет смириться с геометрией этой стороны мира.

Я цепляюсь за мокрые стволы деревьев и стараюсь не съехать по листьям в реку. В левой моей руке дипломат, набитый под завязку чем-то тяжёлым.

Настя бежит впереди меня налегке, её кирпичного цвета пальто удивительно гармонирует с догорающей листвой. Она отталкивается от одного дерева и почти скользит к следующему, балансируя на грани фола, но, тем не менее, удерживает равновесие, снова отталкивается и снова скользит.

И в этом движении вся она — и я безумно счастлив, что лет так десять тому назад наши пути разошлись на достаточное расстояние, чтобы мы стали, в основном, безвредны друг для друга.

— Эй, тормози,— кричу я,— сейчас чебурахнусь вместе с твоим чемоданом.

— Девочки вытащат,— смеётся она, на мгновение приобнимает липу и продолжает стремительный спуск.

Живые соседствуют с мёртвыми. Соблюдай простые правила — и можешь заглянуть в соседний мир, который большинство старается не замечать.

Нельзя говорить «нечисть». А «нежить» — можно. Русалки ненавидят, когда их называют «русалками» и уж точно не стоит именовать того, кто повелевает ими и всем, что творится в реке, «водяным».

Лучше даже не проходить мимо бледных фигур, играющих заполночь в подземных переходах на диковинных инструментах. Но, раз уж довелось заговорить — не называй своего имени, не называй вообще ничего, что тебе дорого, одними и теми же словами дважды. И ни при каких обстоятельствах не бросай железных денег в разложенный под ногами целлофановый пакет.

Лет двадцать тому назад, когда наше патлатое и сумасшедшее племя бросало вызов всему миру живых, мёртвые казались нашими невольными союзниками. Мы научились общаться с теми из них, кто хотя бы немного был способен к общению. Мы помогали им в их странных делах в обмен на защиту.

Мы выросли из этого странного соседства и сами стали тем самым миром живых. Но, поневоле, вросшие в кожу привычки и ритуалы, сопровождают нас, куда бы мы ни шли. И уже мы запрещаем своим детям тыкать пальцами в то, что живёт в тенях и плевать в проточную воду. Потому что есть мы, а есть — они. И для всех будет лучше, если мы будем сосуществовать не пересекаясь.

Иначе будет вот так, как с этим несчастным Лешим. Или как с теми бедолагами, которых Настя и её поисковики пытаются вытащить из очередного заповедного леса или из «заброшки», облюбованной кем-то безымянным.

Так что я не особо уповаю на то, что «девочки» меня вытащат, буде меня угораздит свалиться к ним в воду. Человек русалке друг, товарищ и кормовая база.

Я присел на парапет, аккуратно опустил на землю дипломат и принялся разминать потянутую руку.

— Мы могли спокойно обойти по набережной,— угрюмо заметил я.

— Ты — брюзга, Васич,— Настя весьма ощутимо двинула меня кулаком в плечо.

— Мне можно. У меня весь день пошёл насмарку и, чует моё сердце, он ещё не окончен. Может хоть скажешь, что в чемоданчике-то?

— Не скажу,— отрезала моя спутница, и, насупившись, добавила,— нельзя. Может не сработать, если скажу.

Сегодня ровно в полдень она позвонила мне впервые за два года. И практически потребовала, чтобы я забрал её по такому адресу, который, кажется, даже навигатор озвучивал с некоторым недоверием. Два часа спустя она села в мою машину посреди опустевшей деревни. На её ногах было с полдюжины сортов грязи, а в руках — этот самый дипломат.

— Таксист сбежал, прикинь, какая сука?— возмущалась она, обтирая с сапог глины и суглинки.

Я вслух посочувствовал Насте, а про себя позавидовал таксисту. Он, сука такая, имел в своём распоряжении возможность сбежать. Мне прожитое и пережитое вместе с виновницей торжества так поступить не позволяло.

И вот я с дипломатом стою на берегу реки посреди города и я понятия не имею, что такое тяжёлое может быть внутри.

— У тебя там тол, что ли? Рыбу глушить будем?— я пытаюсь хоть как-то выудить из подруги ответ.

— Я тебе поглушу,— раздаётся над моим ухом хрипловатый женский голос.

Из-за дерева выходит русалка: в чёрных джинсах, чёрной косухе и с длинными чёрными волосами, облепившими бледное лицо. За ней по бетону тянется цепочка мокрых следов.

— Привет, Яна,— радостно машет рукой Настя.

Я не успел открыть рот, как русалка, уставившись мне в глаза желтушным мёртвым взглядом, хмыкнула:

— Ну, давай, клоун, скажи что-нибудь смешное.

— Не буду. Тем более, она не из ваших.

— Ты смотри, какой знаток выискался,— русалки не нуждаются в артикуляции и нижняя челюсть Яны лишь гальванически подёргивается не в такт речи.

Бледное лицо поворачивается в сторону Насти.

— Принесли?

Настя кивает на чемодан.

Русалка изображает подобие улыбки. Её зубы идеально белые с просинью и, кажется, немного заострённые.

— Так что в чемодане-то?— я продолжаю настаивать.

— Тебе-то какая разница?— скалится Яна.

— В самом деле, какая разница ради чего я день угробил на то, чтобы приволочь его за двести километров? Кстати, у тебя классная улыбка… такая… сардиническая.

Русалка издаёт такой звук, словно кто-то полоскал горло и поперхнулся в процессе.

— Он у тебя и правда смешной. Поделишься?— она обращается к Насте, не глядя в мою сторону.

— «Такая корова нужна самому»…— отрезает моя подруга.

— А я вот уже и не знаю, где мне лучш…

— Тихо!— прерывает нас русалка,— Батя говорит…

Её глаза на пару секунд закатываются, она стоит неподвижно, лишь немного покачиваясь из стороны в сторону. Потом вдруг оглядывается на буксир и реку и снова замирает с закатившимися глазами.

— Рано пока,— наконец заключает она.

— Что рано-то?

— Всё рано,— Яна смотрит на меня с укоризной, дескать, неужели сам, дурак, догадаться не можешь?

— Ты расскажи ему, что случилось, а то так и будет ходить с постной рожей,— предлагает Настя.

— Да… — русалка прерывается на поток брани,— плотина вверх по реке. Ваши с Батей вроде как всё перетёрли, но тут полезли косоглазые со своим уставом.

— Китайский подрядчик занялся самоуправством,— пояснила Настя,— и приволок на стройку шуйгуев для подводных работ.

— Шуйгуи — это китайские ру… водная нежить?

— Вот именно, китайские, мать их, русалки,— Яна почти сплёвывает слова на землю.

Им можно. Нам — не стоит. Не смертельно, всё-таки русалки, а не охочий зацепиться до базара Народец, но никогда не знаешь, с какой ноги вот эта конкретная красавица сегодня всплыла.

— Как они их вообще приволокли?— спрашиваю я,— они ж должны быть привязаны к месту гибели, разве нет?

— Им Партия приказала — они и пошли. Конфуцианство, десу...,— пожимает плечами Настя,— но скорее всего их приволокли с образцами ила и воды.

— Замутили реку, пидорасы косоглазые,— подтверждает русалка,— воняет чужой могилой. И главное-то: с Батей уговора не было.

Она обходит дерево и что-то поднимает с земли. Когда она возвращается, в её руке оказывается ножка от табурета увенчанная чем-то вроде дисков от болгарки, по всей видимости, изрядное время пролежавшая в воде, но всё ещё надёжная.

И я даже знаю автора этого орудия.

Фобос и Деймос, два брата-погодка, обращались на орбите бога войны. В иные времена, их драккары наводили бы ужас на прибрежные деревни, сарацины почитали бы их слугами Шайтана, а гитлеровцы предлагали бы отсыпать за их головы чемодан рейхсмарок. Но они вошли в возраст в девяностые, в уездном городе и, к счастью местной неформальной тусовки, выбрали мишенью своей доисторической ярости туземную гопоту.

Фобос — флегматичный, рослый, чем-то напоминавший молодого Хемингуэя предпочитал скупо и размеренно орудовать именными кастетами.

А вот в Деймосе играла инженерная жилка. На дне реки, валялось, должно быть, до полусотни кистеней, шестопёров и прочих орудий самой незаурядной конструкции. И как минимум пара граждан, произведённых в покойники при помощи этих самых инструментов. Точнее, эти давно уже не валялись: русалки хоть и имели с властями соглашение о криминальных трупах, придерживались его творчески.

Вода исходит пеной и в воздух, причудливо обращаясь, взмывает ещё несколько орудий, по всей видимости, того же автора. Я едва уворачиваюсь от цепа с замысловатым сверлом в мой кулак размером в качестве била.

— Ну чё, понесла нелёгкая,— чревовещает русалка и ныряет по-рыбьи.

Человек после такого маневра сточил бы половину себя о прибрежные камни. Но смертным в эту воду вообще не стоит входить с минимальными перспективами на положительную плавучесть. Русалкам можно.

Первый шуйгуй, вопреки ожиданиям, брёл по суше, аккурат по парапету, одетый в тёмно-серый комбинезон с намалёванными через трафарет иероглифами поперёк груди.

Лицо его, и при жизни, надо полагать, не блиставшее выразительностью, сейчас казалось нелепой восковой маской. Со лба свисала, прибитая промышленным степлером, жёлтая ленточка с qr-кодом.

Шуйгуй шёл свойственной всей нежити жутковатой походкой существа, некогда созданного для прямохождения и заново открывшего его после биологической смерти, будто бы балансируя себя зажатым в руках гвоздодёром.

Я огляделся. Вверху, откуда мы с Настей не так давно спустились, наряд патрульно-постовой службы одновременно пытался наблюдать за происходящим и делать вид, что их здесь нет. Мне сложно было их судить: отношения с той стороной находились далеко за пределами их юрисдикции, а попавшим в замес смертным они разве что могли искренне посочувствовать с безопасного расстояния.

Чуть дальше по склону шагало ещё несколько шуйгуев. От лидера они отличались разве что иероглифами на груди и орудиями в руках.

Из воды, в невероятном для любого подданного физики прыжке, вылетела рыжая с проплешинами русалка в шинели времён Великой Отечественной и, схватив ближайшего ко мне шуйгуя за лодыжку, сдёрнула его на землю. Она пыталась утащить шуйгуя под воду, но тот распластался на парапете, цепляясь за него левой рукой и ногой, и русалка, на мгновение повиснув на ботинке китайской нежити, соскользнула обратно в реку.

Гвоздодёр лязгнул по асфальту.

— Давай, твою так!— Закричала у меня за спиной Настя.

Я размахнулся цепом и со всей силы приложил шуйгуя билом по голове. Цепь, удерживающая сверло на рукояти слетела вместе с хомутом, оставив с моих руках размочаленную на конце палку. Под жёстким чёрным ёжиком волос что-то гулко щёлкнуло и на парапет пролилась густая жёлтовато-белая жижа. Запахло мертвечиной и какой-то ядрёной химией. Я отшатнулся. Желудок заколебался в моей утробе.

Шуйгуй издал клокочущий гортанный рёв и зашарил рукой в поиске утраченного орудия.

В пенном столпе взметнулась бледная рука, нашарила лодыжку и тело шуйгуя скрылось в реке. Но следующий, ближайший ко мне уже бежал на меня, размахивая метровым, кажется, штангенциркулем. Я, оценив траекторию и намерения, в последний момент отступил в сторону.

Стальной клюв штангенциркуля со свистом описал дугу мимо моего плеча и впился в дерево. Подвижная рамка от удара сорвалась со штанги и, звеня по бетону, покинула поле боя.

Не помню наверняка, сказал ли я вслух «хреновый из тебя инженер», выкрашивая изо рта шуйгуя зубы вперемешку с жёлтым гноем, или просто подумал, но мой удар заставил его пошатнуться, а я пинком отправил его тело через парапет. Вода, полная русалок, охотно приняла его.

Кажется, патрульные сверху завопили от восторга.

— Мужики, давайте сюда, тут у нас весело!— прокричала им Настя.

«Мужики» предпочли от веселья воздержаться, заговаривая казёнными нумерами хрипящую на каком-то откровенно змеином диалекте рацию.

Пока я решал, прихватить ли мне остатки штангенциркуля, следующий шуйгуй бросился на меня с добротным таким топориком. У меня было острое чувство, что в точности такой я присматривал себе на Али-Экспрессе.

«Топорик спасать викинга топор туристический викинга многофункциональный взрывозащищенный лагерный артиллерийский огнестрельный молот мачете молоток»

Хороший, надо сказать, топорик. У меня аж копчик завибрировал от принятого на гвоздодёр удара, а топорику хоть бы хны. Я попытался отвести чёрное лезвие в сторону, и тут воздух меня разом покинул, а из-за спины, предательски накренившись, меня огрело по макушке дерево.

Свободной рукой шуйгуй засадил мне под дых — и я только сейчас понял, насколько я недооценивал их силищу! Топор взметнулся куда-то в точку схода перспективы и я, обгоняя собственный страх, вдруг осознал, что жить мне осталось ровно столько, сколько ему лететь до моего черепа.

Что-то кирпично-бурое промелькнуло надо мной, оторвало шуйгуйские ноги в берцах от земли, с хрустом вбило нежить в землю несколькими размашистыми ударами и, наконец, протянуло мне руку.

— Вставай, давай,— произнесло оно голосом Насти.

Я, наощупь, нашарил протянутую мне ладонь и, кое-как цепляясь за неё, поднялся на ноги, попутно заново учась дышать.

— Пасип…,— только и смог воспроизвести я, восхищаясь заново явленному мне чуду кислородной атмосферы.

Настя, ударив с заступом, смахнула с парапета следующего шуйгуя. Полупудовая гиря на длинной цепи оказалась сокрушительным оружием против неторопливого противника.

Река кипела. Из бурлящих водоворотов вырывались конечности, цепи и всё, чем люди предполагали поражать друг-друга. Мертвецы, дословно изумрудной скрижали, рубили друг-друга человеческими орудиями. Над водой стелился гнилостный запах от разрубленных членов.

По суше наступали шуйгуи, сжимая в желтушных руках разнообразные строительные принадлежности, включая «бронзовую блочную плоскость № 103 для тонкой деревообработки», или какой-то ещё номер для обработки дерева — я забыл спросить, отправляя посмертного доброхота на аудиенцию к речным обитателям.

А потом они вдруг кончились. Вот только что было полно шуйгуев, а вдруг ни одного нет, насколько хватает взгляда. Поверхность реки поволновалась недолго — там русалки, похоже, добивали попавших в их лапы и пасти, пришельцев — да и успокоилась. Только сползала неторопливо вниз по течению брошенная баржа.

Патрульные с верха склона растворились в вечереющем тварном мире. Змеиные языки из зарешёченных динамиков раций лизнули их по пяткам и растворились на фоне осеннего неба.

Тяжёлый, прибивающий к земле, трубный возглас, стелящийся по реке, заставил присесть всех, кто его услышал. Вверх по течению, распространяя под собой тяжёлый туман, прямо над фарватером в воздухе плыла огромная рыба. Её пасть была размытым образом, прорастающим сквозь самое себя, и от этой пасти, по три в каждую сторону, распластывались рыбьи хвосты, каждый из которых был с железнодорожный вагон размером. На рыбе, совершенно парадоксальным образом, были закреплены светодиодные прожекторы, разбрасывающие в смеркающемся воздухе пучки света.

Рыба проревела будто штормовая сирена и извергла из своей пасти хлёсткое жидкое золото, сияющей плетью срезавшее в воду несколько прибрежных деревьев.

— Вот сейчас — пора,— крикнула Настя.

— Что «пора»?

— Чемодан, дурья твоя башка, чемодан! Открой и кидай!

Я отстегнул защёлки на чемодане и метнул его куда-то «туда». Он полетел, рассыпая «мертвечину такую, отсутствие радости» расходящейся спиралью.

Рыба взвыла. Прожекторы разразились тревожными вспышками, разбрасывая жёлтыми и красными языками безмолвные мольбы о помощи.

Чемодан был полон чёрной тяжёлой земли.

Примерно пять часов тому назад, Настя протянула мне этот чемодан посреди ничем не примечательного поля. Я не должен был знать ничего, я был безмолвной плакальщицей на этих импровизированных похоронах.

Примерно шесть часов тому назад она закончила набивать нутро чемодана лесной землёй. Потому что Лес — колыбель Лешего и могила его — Лес.

Потому что Лешего нельзя убить, пока жив Лес. Потому что каждая кроха Леса остаётся Лесом. И уж тем более остаётся Лесом десять килограмм лесной почвы.

Которые, рассыпаясь спиралью, следуют сейчас траектории моего неловкого броска.

Чёрно-фиолетовая громада на барже приходит в движение. И становится Тем, кого мы не называем по имени, и даже имя «Леший» — это лишь бледное отражение его настоящей силы.

Чемодан ещё не успевает коснуться земли, когда стрелки часов замирают. Предвечный Лес наступает — здесь и сейчас!

Громада, отрицающая пространство и время, вздымается над рекой, мостом и возведёнными около моста зданиями. Она была здесь до того, как появились люди, прежде, чем они придумали понятие городов. Титанические стволы впиваются в зенит, могучие корни скребут непостижимый надир.

Рыба у подножия этого грозного величия огрызается злобным золотым пламенем. Шальные протуберанцы просекают бетонные плиты на метр вглубь. Но она — не в своей воде и не в своём времени.

Нечто сумрачное, лишённое плоти и, в то же время, самое плотское из того, что мне когда-либо доводилось видеть, опускается из небесного средоточия и мглистый тяжелоступ одним плавным движением истирает рыбу в мясной туман.

…

Мир будто за мгновение до финальных титров. Крупные хлопья первого снега медленно падают на бурую воду. Баржа, несущая на себе нечто, похожее на бесформенный провал вглубь грозового фронта, вопреки всему пятится против течения.

На корме сидит русалка в полупрозрачной ночнушке и весело болтает ногами.

— Покури со мной,— скорее требует, чем просит Настя.

Я, бросивший курить пятнадцать лет назад, подчиняюсь. Она подставляет огонь зажигалки под пляшущий кончик моей сигареты.

Никотин находит давние вентили среди моих рецепторов и мир начинает понемногу плыть, подчиняясь ему.

— Больше никогда!— кричу я и эхо от домов на противоположном берегу вторит мне.

— А ты ведь всё равно вернёшься,— Настя смотрит на меня как «когда-то тогда»,— когда я попрошу, вернёшься, правда ведь?

И я, понимая, что в этой игре все карты — краплёные, и, особенно те, что лежат у неё в рукавах, соглашаюсь.

— Правда.

Потому что другой игры всё равно нет.

Потому что мы никогда не чувствовали себя настолько живыми, как тогда, когда нисходили в мир мёртвых. Мы исправились. Стали серьёзными взрослыми людьми с ответственностью, с обязанностями, с отчётами и декларациями.

Вышли, словно на свет, в прекрасный взрослый мир живых людей, чтобы стать по-настоящему мёртвыми.

Моторная память подсказывает стряхнуть пепел с сигареты. Алые точки летят в воду, перемежаясь с невидимым в тени пеплом.

Вскипевшая вода извергла из себя русалку. Яна, в апогее опершись на парапет, присела рядом с нами.

— Батя говорил,— с деланным вызовом произнесла она.

— И?— поинтересовалась Настя.

— Восемь.

— Мы договорились на десять,— твёрдо ответила Настя.

Яна фыркнула.

Настя вкрутила окурок в гранитную плиту парапета, заглянула внутрь опустевшей сигаретной пачке и забросила бычок туда.

— Значит так. Мы договаривались на десять, и вы мне дадите десять, иначе я не поленюсь дойти до вашего «Бати» и лично поинтересоваться, какие игры вы сами по себе мутите.

Яна рассмеялась жутким русалочьим смехом, без мимики и артикуляции.

— Всё хорошо. Десять, как и договаривались. Ты хороший человек. Мясновитый!

И она нырнула без следа и брызг туда где, как мне казалось, вода не походила и до щиколотки.

Огонёк на моей сигарете взялся за фильтр. Я затушил её о поребрик. Настя протянула мне пустую пачку.

— Сюда давай… Не надо сорить.

Я вздохнул.

— Слушай, а о чём торг?

Настя промолчала.

— Нет, серьёзно. Десять чего? Унций, подсвечников, слитков — за что мы рисковали своими шеями? Чего такого русалки могли тебе предложить?

Настя, не произнеся ни слова, протянула мне ещё одну сигарету.

— Да хватит, чёрт побери, ты ответь мне на вопрос!

Она щёлкнула зажигалкой, и я подчиняясь её странному гипнотизму, подчинился. Затянулся давно, казалось, забытым дымом, выдохнул ей в лицо.

Сизые протуберанцы обогнули её щёки.

— Десять человек, Васич,— сказала она,— десять человек.

Что-то горячее и угловатое рубануло меня поперёк нутра.

В самом деле, почему я мерил её каким-то другим мерилом? Это мы, другие, пытались изо всех сил забыть, кем и где мы были. А она не забывала ни на минуту. И с ней были люди, которых она заставила не забывать, с той лишь единственной целью, чтобы вытащить перешедших по глупости или неосторожности последнюю черту обратно в мир живых.

Сегодня она поставила на кон мою жизнь рядом со своей собственной.

Двое против десяти. Элементарная арифметика. У меня даже не стоило спрашивать, потому что она слишком хорошо меня знала и слишком мало у неё было времени, чтобы объяснять мне мою собственную сущность.

Вторая сигарета шла через силу. Я выбросил её на середине под неодобрительным взглядом подруги.

— Отошёл?— спросила Настя.

— Я тебя ненавижу,— ответил я.

Вокруг меня вставали в рост несуществующие покойники, которые в будущем по пьяни ли, по собственной воле ли, упадут в воду лишь для того, чтобы очнуться на берегу паче всем возможным чаяниям.

— Отвезёшь меня домой?— спросила она.

— Пошли,— кивнул я и мы, сквозь крупные хлопья первого снега и несуществующие титры, принялись подниматься вверх по склону.

Популярная закуска, распространенная на Дальнем Востоке и приграничных городах Китая. Отлично подходит, как самостоятельное блюдо, так и в качестве гарнира. Так же идеально подходит для постящихся и вегетарианцев, так как не содержит компонентов животного происхождения. Делается салат очень просто, ингредиенты также доступны в магазинах, как обычных, так и интернет. Для меня, в Челябинске, городе совсем не рядом с Китаем, по крайней мере, не составило никакого труда найти их.

Нам понадобится:

Фунчоза или рисовая лапша— 1 пучок, кантофу (прессованный тофу) — 250гр., огурец — 200гр., болгарский перец — 200гр., морковь — 200гр., пекинская капуста — 200гр., древесные грибы муэр — 1 кубик.

Заправка: соевый соус — 2ст.л., выдержанный уксус — 2ст.л., кунжутное масло — 2 ст.л., сахар, хлопья чили, чеснок.

Зальем теплой водой муэр на 30 минут, обрежем твердые плодоножки и нашинкуем грибы соломкой.

Нарежем кантофу полосками, как домашнюю лапшу, положим в миску с сухой фунчезой и зальем кипятком до мягкости лапши. Откинем на сито и промоем холодной водой. Лапшу можно нарезать для удобства.

Овощи нарезаем тонкой соломкой. Нарезанный огурец также откидываем на сито, чтобы стек лишний сок.

Для заправки, смешаем ингредиенты, добавим натертый зубчик чеснока и хлопья чили. Сахар добавляем по вкусу, кто-то любит салат послаще, кто-то чуть более кисловатым, так что руководствуйтесь своими вкусовыми ощущениями.

Собственно все. Соединяем все ингредиенты, заправляем и даем настояться минут тридцать-час.

Живу пока на съемной квартире, денег особо нет, а места, где можно посидеть и попить вина, порисовать или просто почитать хочется. Хозяйский же балкон удручал своей заваленностью хламом, отваливающимися обоями, гнилым полом и щедрыми разводами грибка.

Денег, как говорил пока нет, но, слава богам, в округе есть кхм... мусорки и Леруа Мерлен. Чего нет в одном месте, можно найти на другом )))). Кресла-мешки нашел, постирал, досыпал наполнителем, ОСБ плиту, ДСП, обрезок линолеума тоже "нашел", на плинтуса пошла отданная лишняя обналичка... В Леруа, по сути, покупал только краску и саморезы. Вот так, из почти мусора появился пусть и небольшой, но уголок. Остались еще доделки, надо найти доску пошире на подоконник, кинуть под него гирлянду, но уже сейчас можно вполне комфортно сидеть, пить вино, чиркаться в альбоме или просто дремать с кошкой.

У всякой уважающей себя столицы обязательно должно быть фирменное блюдо, названное в ее честь. Берлин в этом смысле не обделен — здесь появился известный всей Германии рецепт печенки по-берлински (Leber Berliner Art).

Самым знаменитыми представителями берлинской кухни, наверное, являются сосиски с карри (Currywurst) и пиво Берлинер киндл (Berliner Kindl). Здесь даже и соответствующая поговорка имеется: «Haste Hunger, haste Durst, trink wat oder iss´ne Wurst!», что можно перевести с «берлинского» примерно так: «Хочешь кушать, хочешь пить? Время выпить, закусить!»

Но не сосисками и пивом единым жив Берлин кулинарный. Условная «Книга рецептов» немецкой кухни невозможна без «Берлинского воздуха» (Berliner Luft) — яичного десерта, сервируемого с малиновым соком. Другое сладкое фирменное блюдо — берлинские пончики, известные во всем мире под названием «берлинцы» (Berliner).

И, главное, ни один хороший ресторан немецкой кухни не может обойти в своем меню несложное, но очень вкусное и полезное блюдо — печенку по-берлински (Leber Berliner Art).

Ингредиенты

На 4 порции вам потребуются:

около 500 г телячьей печени,

2 луковицы,

2-3 кисло-сладких яблока,

2-3 ст. л. сливочного масла,

около 100 г муки,

соль, перец.

Приготовление

Тонкие порционные куски телячьей печени обвалять в муке и обжарить на сливочном масле несколько минут, затем поперчить и посолить по вкусу.

Из яблок удалить сердцевину, лук почистить, и все нарезать кольцами.

Обжарить на сливочном масле, выложить сверху на печень.

К печени также по желанию подают картофельное пюре.

Для начала, что такое соус унаги? Унаги, это соус в который в Японии обмакивают жареного угря и по сути, является более сладкой версией соуса терияки. Так что если вы его не нашли, то можете спокойно заменить на терияки.
Для этого рецепта нам также понадобится радужная форель, у нас в Пятерке были скидки, по 199р. отдавали и я набрал её. Хотя, таким же образом можно запечь и гольца и небольшую горбушу. Еще нужен сливочный сыр, фисташки или те орехи, которые вам нравятся, немного петрушки. Соус унаги, имбирь, цедра лимона, белое сухое вино, соль перец. Для гарнира брокколи, картофель и соевый соус.

Вымоем, почистим и замаринуем рыбу. Натрем ее солью, перцем, цедрой лимона и натертым имбирем, добавим немного растительного масла и белого сухого вина. Оставим минут на тридцать пропитаться ароматами.
В это время сделаем начинку. Поджарим грамм 40 орехов для более выраженного вкуса и аромата, порубим их мелко с петрушкой и смешаем со сливочным сыром. Начиним рыбу этой начинкой.
Для гарнира нарежем дольками картошку, смешаем ее с чесноком, тимьяном, солью, растительным маслом и поставим запекаться до готовности.
Припустим до полуготовности на сковороде брокколи, затем добавим натертый зубчик чеснока и ложку соевого соуса.

Теперь выкладываем все в конверт из пергамента, смазываем рыбу соусом унаги и ставим запекаться в разогретую до 180С духовку минут на двадцать, до готовности рыбы, гарниры то у нас по сути готовы. И не забывайте периодически доставать рыбу и смазывать ее соусом, чтобы получилась глянцевая глазурь.
Достаем рыбу, дадим отдохнуть минут пять и можно звать всех к столу.

В России я только в 1 месте нашёл это чудо, так что больше для белорусов находка. Минская пивоварня на удивление варит вкуснейший стаут.

При цене в 160р и крепости 12% это просто находка. Будучи в Минске я скупил всю партию.

И все равно всем на подарки не хватило.

А у нас разве что из интересного - Пятёрочка закупила аналог Гиннеса (импортного) по 99р

Приходится довольствоваться стандартным, раз уж футбол так часто интересный. Главное холодильник с пивом подтащиться к бассейну и можно весь день не вылезать.

Это часть лонгрида об истории Французской Геодезической Миссии в Перу. Предыдущие части можно найти тут:

1. О форме Земли: тыква или Дыня.

2. О том, что такое градусные измерения. Как определить размеры Земли.

3. Широта, маятник, Ньютон.

4. Как набирали команду ч.1

5. Как набирали команду ч.2.

6. Как готовились к экспедиции ч.1.

7. Что такое триангуляция

8. Как готовились к экспедиции ч.2: измерение широты и долготы.

9. Арктическая экспедиция: альтернативная.

10.

Дорога на Запад.

1735-й год приближался к концу, а ученые даже не добрались до места проведения измерений. Более того, их ждала самая трудная часть пути. Но пока из карибского моря корабль "Ватур" направляется к берегам Новой Испании в Портобело, чтобы по суше и по реке пересечь Панамский перешеек (не канал! еще долго не канал!) поговорим о том, как была устроена жизнь в испанских колониях.

Путь до Кито, который предстояло проделать ученым.

Испанские колонии устройство

Как мы уже говорили, Испанские владения в Новом Свете (за редкими исключениями) делились на вице-королевства. Большую часть территории Северной и Южной Америки занимали вице-королевства: Новая Испания (Мексика), Перу, Новая Гранада (в разное время).

Желтым отмечены испанские территории к 1800-му году. (https://laamericaespanyola.wordpress.com/)

Самым главным в вице-королевстве был вице-король. На несколько лет, он становился наместником, единоличным представителем короля в колониях, ему было поручено вершить правосудие, распоряжаться общественным достоянием и руководить обращением в святую веру. Вице-короли всегда прибывали из метрополии и возвращались туда же. Чтобы, обладая почти неограниченной властью, у них не было соблазна построить свое маленькое государство.

Вице-королевство Перу. Темно-зеленый в 1542, светло-зеленый к 1810. Википедия.

И новый вице-король Перу, маркиз де Вильяграсиа, как мы помним, прибыл в Картахену де лас Индиас вместе с офицерами Хуаном и Ульоа. Далее он по суше отправился в Лиму - столицу своих владений. Далеко ли это? Сейчас, по дорогам 3,5 тысячи километров. То, что раньше было вице-королевством Перу сейчас включает в себя страны: Перу, Чили, Эквадор, Колумбию, Боливию, Парагвай, Уругвай и Аргентину.

В указах того времени встречается формулировка: “и распространяется далее на все еще не изведанные территории”.

Управлять такой махиной из центра - просто немыслимо. В помощь вице-королю давались институты власти под названиям аудиенсии.

территория аудиенсии Кито в 1779 г., Francisco Requena y Herrera

Аудиенсией называлась высшая судебная инстанция на заданной территории и сама территория (например Аудиенсия Кито). Во главе аудиенсии стоял президент (presidente, что аналогично скорее председателю). Он работал с целой командой избранных и достойных государственным мужей, но фактически являлся самым влиятельным лицом на территории (ибо до Бога высоко, до царя, то есть, вице-короля далеко, и вообще они временные).

Чуть ниже по статусу стояли коррехидоры, по-нашему исправники: они были надзирали за судебной и муниципальной властью на территориях, где в основном проживало коренное население: собирали налоги, назначали трудовую повинность. В некоторых случаях президент являлся и коррехидором (и вице-королем) одновременно.

Округ (коррехимьенто) Кито. Тот, над которым надзирал коррехидор. Из отчета Хуана и Ульоа, 1748 г.

Дорога в Кито

Попасть из Картахены (город-порт в Карибском море) во глубину материка можно двумя путями. Сложным: пуститься в долгий и опасный переход по плохо обслуженным дорогам (так сделал вице-король Вильяграсиа). Или простым: перейти панамский перешеек по суше и морем добраться до порта Гуякиль, от которого до Лимы (столицы) или Кито (крупного города) имелись наезженные пути. Этим путем пошла французская геодезическая экспедиция.

Маршрут от Картахены до Лимы. Желтым пошел вице-король Вильяграсиа, а мог бы пойти красным - простым.

Хотя это и звучит как легкая дорога - заняла она несколько месяцев (числом почти шесть). Пришлось оставить "Ватур" в порту Портобело и, где по рекам, а где на мулах идти со всем своим имуществом в сторону города Панамы (это сейчас вместо долгого пути придумали Панамский канал). Там, на тихоокеанском побережье, снова ждали судно подходящего размера и долго-долго добирались до того самого Гуякиля.

О разделении в пути

Новый серьезный конфликт в команде случился в порту Манты (город на западном побережье Южной Америки). Лакондамин и Буге предлагали там задержаться для осмотра территории на предмет удобства градусных измерений и для определения координат береговой линии: согласно обязательству перед королем Испании ученые должны были это делать. Годен же то ли не хотел тратить время, то ли не хотел уступать коллегам.

В итоге, как передает очевидец, врач экспедиции: “Мсье Лакондамин заявил перед всеми, что если никто не хочет высаживаться в Манте, то они с мсье Буге сойдут там одни”.

Так и произошло. Лакондамин и Буге высадились, а Годен не стал их ждать и отчалил, бросив своих непокорных товарищей. Свой резон у него был: он спешил попасть в порт Гуякиль к лунному затмению, чтобы точно определить долготу этого крупного порта.

Итак Буге и Лакондамин остались вдвоем в испанском поселении. Впрочем, их ждал почтительный и теплый прием. Настолько теплый, что астрономы задержались там на два месяца: в марте 1736 года, они наблюдали лунное затмение и определили долготу Манты, о чем оставили памятную табличку, высеченную на камне. Кстати, Годен, который спешил в Гуякиль для того же самого не преуспел: небо было затянуто тучами и не подходило для наблюдений.

Памятный камень близ Манты в деревушке Палмар. Из рукописей Лакондамина.

Помните, мы в раз говорили, что в начале XVIII века вопрос определения долготы на море стоял настолько остро, что был объявлен конкурс на долготный приз крупную денежную сумму за изобретение точного хронометра?

На суше ее можно было отыскать, наблюдая на разных долготах одно и то же событие (лунное затмение в данном случае) и определив местное время, в которое оно произошло. Хорошо все же, что Лакондамин и Буге не послушались руководителя. Так бы и Манта осталась без координат.

О флоре и фауне Перу

Кроме рекогносцировки, Лакондамин и Буге смело окунулись в наблюдения за окружающим. Они пробовали чудесные фрукты, записывали заметки о кастах и расах (в колониях Испании много внимания уделялось чистоте и качеству крови), воздавали должное маисовым лепешкам и зеленым бананам, спелой чиримойе (это фрукт такой, на вкус как клубничное мороженое) и хвостатому кую (до того как конкистадоры привезли куриц, любимым мясом индейцев была морская свинка).

На картине Висенте Альбана (1773, музей Америки, Мадрид) представлены все дары природы: чиримойя (D), клубника, авокадо, капуле (местные ягоды) и прекрасная Япанга в наряде, какой "носят эти женщины, доставляющие удовольствия".

Местные жители щедро делились советами по выживанию в джунглях и вовремя: гамаки становились убежищем то для гремучих змей, то для гигантских пауков размером с яйцо, то для страшных игуан - жутких рептилий, однако весьма вкусных в приготовленном виде.

Жареный куй (морская свинка) с картошкой, традиционное эквадорское блюдо. Википедия.

Буге подробно описывает в дневнике все свои впечатления. Ученых поразило невероятное разнообразие деревьев: оливки, акация папоротник соседствовали с кактусами и алоэ и мангровыми зарослями. В чаще леса находили каллофилум (автор особо подчеркнул, что эта древесина подходит для мачт кораблей) Любопытно, что, описывая животных, Буге упоминает львов (на самом деле это пума) и тигров (ягуаров).

Тут надо оговориться, что ученые были немножко блогерами своего времени: они писали дневники и письма, с явным осознанием того, что те потом будут зачитываться в салонах, цитироваться и служить пищей для светских бесед. Выпускалось, правда, не свежее видео, а пост с полугодовым опозданием, но дневники и письма обсуждали, ждали с новой почтой.

Костюм Альзиры (из племени индейцев) из оперы. поставленной Верди по произведению Вольтера. Filippo Del Buono (floruit 1840-1855), Public domain, via Wikimedia Commons

Под впечатлением от этой экспедиции Перу вошло в моду в Париже, и появились “Альзира” Вольтера и “Письма Перуанки” Франсуазы де Графиньи. Поэтому не исключено, что драматизация событий - в некотором роде художественный прием, чтобы сделать рассказ более живым и интересным.

Как известно, продается секс и кровь. Первое продавалось (покупалось) на Эспаньоле, а кровавых подробностей ученые начинали накидывать уже в джунглях (возможно, за недостатком прекрасных дам).

Упоминая все чудеса тропического побережья, следует заметить, что европейцам было непросто привыкнуть к местному климату: стояла влажная 37-градусная жара, в почве и деревьях копошились кусачие насекомые и вскоре каждого из них начали посещать первые приступы малярийной лихорадки. Буге, чувствуя себя неважно, решил, наконец, воссоединиться с Годеном. Он отправился догонять коллег по простому пути в Гуякиль (догонять - это по бездорожью полузатопленного берега в сезон дождей). Они разминулись на три дня: Годен только-только выдвинулся в Кито. А так он два месяца проторчал в Гуякиле ожидая, пока дожди прекратятся и дороги подсохнут.

О прямой дороге

А Лакондамин решил пойти в Кито напрямик, вдоль русла реки Эсмеральдас. Если вы сейчас откроете карту, то увидите, что это действительно прямой путь.

Розовый - путь Буге, желтый - прямой путь Лакондамина

А что, река туда течет. Значит, можно идти по берегу. Как его ни отговаривали - настоял на своем. Отправился с рабом, слугой и индейскими провожатыми. Вновь zвив миру свою незаурядную смелость. Где-то на середине пути провожатые, взяв плату вперед, растворились в джунглях и Лакондамин остался один (с рабом, слугой и кофрами с инструментами). Вот что он писал про свой путь:

“Лес такой густой, что дорогу приходилось буквально прорубать. Я шел с компасом в одной руке и мачете в другой. Чаще пешком, чем верхом. Дождь лил каждый день. Мне также пришлось нести на себе все инструменты, в том числе квадрант, с которыми с трудом раньше справлялись двое носильщиков. Восемь дней я блуждал по лесу совсем один, брошенный проводниками, из еды имея только бананы и фрукты, которые удавалось сорвать. Одолевавшие меня приступы лихорадки лечил воздержанием от еды и растениями, которые мне подсказывал здравый смысл“.

Где-то по ходу этих перемещений он открыл для европейцев каучук (заметив, что млечный сок, который индейца добывают из некоторых растений образует плотные шарики ,которые пружинят, когда их бросаешь) и описал кору правильного хинного дерева (что хинин лечит лихорадку - было известно. Но некоторые сорта хины помогают, а некоторые - нет).

Сбор латекса (сока каучукового дерева). https://es.wikipedia.org/wiki/Hevea_brasiliensis

Лакондамину повезло. Через неделю пути он (с рабом и слугами) набрел на индейское поселение, где смог купить мулов и нанять проводников до города. Точнее, взять их под залог собственных вещей.

Индеец Юмба из окрестностей Кито, Висенте Альбан, 1783.

Не надо поступать, как Лакондамин. Не надо ходить в джунглях вдоль рек. Они извилистые, берега там густо заросшие, а попытка “срезать” изгиб приводит к тому, что путешественники теряют направление. История Исабель Дезодоне (20 лет спустя), полковника Фоссета (100 лет спустя) и Йоси Гинсберга 150 лет спустя снова и снова доказывает.

Итак, в июне 1736 года, спустя год и два месяца с начала пути экспедиция, наконец, достигла своего пункта назначения - города Кито. Казалось бы, теперь все должно было стать хорошо? Но не совсем.

Кито в XIX веке, Rafael Salas, Public domain, via Wikimedia Commons

Это часть лонгрида об истории Французской Геодезической Миссии в Перу. Предыдущие части можно найти тут:

1. О форме Земли: тыква или Дыня.

2. О том, что такое градусные измерения. Как определить размеры Земли.

3. Широта, маятник, Ньютон.

4. Как набирали команду ч.1

5. Как набирали команду ч.2.

6. Как готовились к экспедиции ч.1.

7. Что такое триангуляция

8. Как готовились к экспедиции ч.2: измерение широты и долготы.

9. Арктическая экспедиция: альтернативная.

10. Дорога на Запад.

11. Кто главный в вице-королевстве?

12.

Про карибские ярмарки.

Итак, наша экваториальная экспедиция, наконец, добралась до Кито, столицы аудиенсии с тем же названием. По пути туда группу Годена местные принимали и сопровождали со всем возможным почтением. По дороге, как вспоминал Хуан, испанский офицер:

“Нас поселили в доме коррехидора, потчевали ледяными напитками и лучшей едой, а за ужином играл струнный оркестр”.

Но вот в самом городе Кито все было не так радужно. У экспедиции совсем не осталось денег. В свойственной ему прямолинейной манере Луи Годен предъявил королевскую грамоту “о всяческом содействии” президенту аудиенсии Кито - дону Альседо. И тот крепко задумался.

С одной стороны - грамота действительно требовала от него, как от представителя власти, оказывать материальное и моральную поддержку ученым. С другой - про них было достоверно известно, что они сами возможно, а капитан их французского корабля  - точно, замешаны в незаконной торговле контрабандными товарами. Явились сюда врозь, фамилии не по списку, один вообще ломился не по дороге, как люди, а что-то разнюхивал в чаще. Зачем он это делал? Приличные люди так себя не ведут.

План Кито, составленный тем самым президентом Альседо в 1734 году. Архив Индий, министерство культуры Испании

Короче говоря, президент Альседо продемонстрировал иезуитский подход к гостеприимству: в деньгах не отказал, но и не дал. В казне денег нет, поэтому он запросит их в Лиме, у вице-короля. Вильаграсиа. А пока он с удовольствием предложит свой президентский дворец. Вот даже сам съедет, чтобы гостям было просторнее. Президентский дворец не ремонтировался со времен первых конкистадоров: крыша местами отсутствовала, некоторые стены обвалились, зато приличия были соблюдены.

Главная площадь Кито с президентским дворцом. Неизвестный художник, XIX век, фото из Википедии.

Следует сказать, что насторожённость официальных властей в отношении неучтивых и ученых не помешала тем завести дружеские отношения с местной знатью, обрадованной новым (европейским) обществом.

Знатная женщина с чернокожей рабыней, Висенте Альбан, 1785 г., Музей Америки, Испания. Обратите внимание: рядом с дамой кокосы, авокадо, нисперос и другие дары природы. Аккуратно подписанные.

Гости, а особенно иностранные гости - редкое развлечение в захолустье Кито. Французы быстро превратились из подозрительных пришельцев в драгоценную диковинку и желанных собеседников. Братья Мальдонадо (богатейшие и влиятельнейшие люди региона) ввели их в круг местной элиты. Они не только приобрели у Лакондамина выпуск мемуаров Академии Наук, а также столовое серебро и бриллиантовое колье, совершено случайно оказавшееся в сундучке (никакой незаконной торговли, что вы), но и чрезвычайно заинтересовались его опытом путешествий по руслу реки Эсмеральдас. Строительство дороги было давней мечтой Педро Мальдонадо и после успешного перехода Лакондамина стало ясно, что она осуществима.

Педро Висенте Мальдонадо, портрет выполнен в 1934 году, музей восковых фигур Кито. Скорее всего - фантазия.

Знатная семья Давалос (у них были четыре дочери в возрасте невест) с радостью принимала у себя ученых, и, если отцы семейств получали радость от новостей из области науки и техники, то дамы были особенно благодарны истинно французские подробности о последних модах.

Магдалена Давалос (одна из девушек, чьей образованностью восхищались французы). Она станет хозяйкой первого в Перу салона, будет покровительницей наук и искусств. Рисунок тоже выполнен в XIX веке, поэтому не носит портретного сходства.

Даже президент Альседо сдался и сменил гнев на милость. В письмах сохранились сведения о том, что он купил несколько отрезов дорогих тканей в “лавочке Лакондамина, которая была открыта для желающих днем и ночью во всякий день”.

Культурный обмен был обоюдным. Если французов изучали на предмет современных манер, костюмов и ухваток, то ученые и сами дивились тому, что из себя представляло высшее общество “креольцев” (то есть, рожденных в колониях). Тут носили тяжелые драгоценные ткани вроде бархата и парчи. Преимущественно черные, с таким богатым и вычурным шитьем, какой вышел из моды в Париже еще в прошлом веке. Прически у дам тоже были крайне старомодны, с обилием кос и заколок, они чаще молчали и были необычайно набожны, ходили с покрытой головой.

Тапада, J.Rugendras, Public domain, via Wikimedia Commons

Мужчины настолько сурово блюли честь и скромность своих женщин, что в Лиме появились тапады (покрытые). Дамы, что скрывали всю свою фигуру за черным покрывалом, оставляя только один глаз открытым. Против тапад выступала церковь: мол, эта ложная скромность позволяет нечестным женам прогуливаться под ручку с любовниками даже под носом у мужа и не быть узнанными. Излишне это все и ведет к разврату.

Acuarela de Pancho Fierro (Lima, 1807 - Lima, 1879)

И, надо сказать, слово церкви в Перу имело особый вес. Если в Мадриде о кострах уже давно не слышали, то в Лиме еще сжигали. Правда, по обвинению не в колдовстве, а в тайном иудействе. Считалось, что еврей и контрабандист - это одно и то же. И если второе каралось каторгой, то первое - смертью. Буге писал:

“Инквизиция считала нас иудеями, но не имела оснований для ареста, поскольку мы подданные французского короля. Только тогда мы сняли с себя все подозрения, когда пригласили Верховного Инквизитора на ужин, на котором не подавали ничего, кроме свинины. Правда, инквизитор не пришел, вероятно, и так уверившись в том, что мы добрые католики.”

Что любопытно, жил и столовался Пьер Буге у архиепископа Кито. Так что, видимо, отношения с церковью у него наладились после приглашения на ужин.

О деньгах

Следя за небыстрым путем экспедиции (год с лишним добираться до места назначения) - недоумеваешь: почему же, добравшись до цели своего путешествия, они начали дружить с местным населением, вкушать плоды чиримойи и попивать вино вместо того, чтобы работать?

Кстати, местное вино они как раз и не оценили. Виноград (равно как и куриц, перцы, другие привычные овощные культуры конкистадоры привезли, а вот пробковые деревья - нет. И кувшины запечатывались каучуком. Что дурно сказывалось на букете напитка (так, по крайней мере считал Лакондамин).

Шарль Мари де Ла Кондамин, 1760 г., Л.К. Кармонтель, Музей Конде, Шантильи

Ответ банален: они ждали денег, которые должен был выделить (или не выделить) вице-король Вильяграсиа. В августе 1736 года пришел ответ в таком духе: «Из федерального бюджета денег я не выделю, разбирайтесь своими муниципальными средствами». Фактически, это дало повод президенту Альседо прошении отказать, поскольку в его казне, как это водится, лишних средств не имелось. Он мог предоставить жилье и выделить рабочих из числа индейцев. На время. Между тем, еду для себя, слуг и рабов, размещение и корм для лошадей надо было чем-то платить.

Тут сделал каминг-аут Лакондамин, смельчак и любитель ходить в одиночку по лесу. Он рассказал товарищам о личных долговых расписках, имеющихся у него на руках (на астрономическую сумму в 100 000 песо) и предложил спонсировать расходы кампании до прихода следующего транша из Парижа. Все радостно согласились, поставили свои подписи на договоре и скрепили сделку рукопожатием. Однако за деньгами надо было идти в Лиму. Для этого, в свою очередь, нужны были деньги. Как их можно было собрать? Краудфандингом!

Так что не зря Лакондамин , Буге и Годен вели светскую жизнь. Они искали инвесторов. Младшие члены экспедиции зарабатывали кто как мог: доктора открыли частную практику (доктор Синьержи стал успешным хирургом), чертежник Моранвилль писал заказные портреты, мастер Гюго чинил часы. Каждому нашлось дело в хозрасчетной деятельности. Нам известно, что государственным кредит на всю экспедицию был одобрен на 4000 песо. Частные лица города Кито в разное время предоставили ученым кредит более чем на 20 000 песо.

Опасные пути Америк. Theodor de Bry, naar Johann Theodor de Bry, 1591

В следующей части повествования наши герои все же доберутся до начала измерений, поскольку дорога не может длиться вечно. Мы поговорим о том, что и как они измеряли, кто погиб в горах и от кого испанские офицеры прятались в подвале монастыря.

Это продолжение рассказа о Французских Градусных Экспедициях 18 века, которые отправлялись к северу и югу, чтобы определить, сплюснутая Земля или вытянутая. Предыдущие части были посвящены Экваториальной градусной экспедиции и лежат @tvarenie/saved/1608546

Маршрут экспедиции

“Прудент” довольно быстро добрался до Стокгольма: он был там уже в мае 1736 года. Только представьте себе: начало лета в Швеции. Не слишком жарко, все цветет и зеленеет. Солнышко играет на боках больших паромов “Принцесса” и “Силья лайн”. Впрочем, о чем это я? Тогда никаких паромов не было. А вот все остальное было.

Стокгольм в мае (https://terve.su/)

У меня сложилось впечатление, что Швеция в начале XVIII века - практически Швейцария. Свободное и уникальное место. У них там с 1717 года чуть ли не конституционная монархия. Текущий король Фредерик I стал королем только потому, что супруга Ульрика Элеонора отреклась от короны в его пользу.

Фредерик был мужем королевы Ульрики Элеоноры, которая унаследовала престол от своего брата - Карла XII, погибшего в цвете лет на войне.

При этом шведский монарх частично контролируется Президентом Канцелярии. Так что в 1736 году бездетный, 60-летний и довольно марионеточный король был рад принять французских ученых и поиграть в большую науку.Мопертюи в Стокгольме удостоился аудиенции Фредерика I, получил его личное ружье в подарок и разрешение взять нужные карты из картохранилища. Это воистину королевская милость: теперь Мопертюи имел возможность скорректировать план работ согласно реальной обстановке, а не как у Перуанской экспедиции - на местности. Король выразил обеспокоенность, что приличные городские ученые собираются провести год на северах (их там ждет масса неожиданных опасностей) и вяло пытался отговорить от зимовки. Но без особой настойчивости.

Кстати, некоторые историки считают, что эта “забота” короля о французских ученых на самом деле была очень вежливой и аккуратной попыткой показать, что он миссию не особенно одобряет. Впрочем, его в любом случае никто не послушал. Неожиданные сложности возникли только у аббата Утье. Ему запретили служить мессу иначе как для “обслуживания” нужд французов. Утье был католическим аббатом, а шведы довольно ревностно двигали лютеранство.

Впрочем, в Стокгольме ученые пробыли недолго. Пока открыт летний период судоходства - надо пробираться к месту измерений.

Из Стокгольма путь экспедиции лежал в родную для Цельсия Уппсалу. Кстати, посмотрите тут карту: действительно очень удобно - можно идти морем, можно - сушей. Мопертюи, как любопытный исследователь, выбрал второе в компании Цельсия, а остальные остались на корабле, чтобы следить за инструментами (и заодно экономить).

Уппсальская обсерватория. Википедия.

Хотя король Фредерик и грозил погодой, но был конец весны, и никаких особых "суровостей" Швеции ученые не заметили. Семья Цельсия принимала гостей в просторных деревянных домах: светлых, чистых, построенных на французский манер и окруженных садом. Мы сейчас довольно хорошо себе представляем скандинавский комфорт. Экипаж ехал по зеленым холмам, где всходили рожь и ячмень, а реки были богаты рыбой. Настоящая пастораль в духе "Муми-Тролля".

Фото с туристического портала Уппсалы: https://destinationuppsala.se/

К середине лета партия неспешно прибыла в Торнио, город на самом севере Ботнического залива, где планировалось разместить базу измерений. Сейчас Торнио принадлежит Финляндии, хотя и находится на самой границе со Швецией (вообще, эта граница проходит как раз по местам Лапландской экспедиции). Тогда, поскольку Финляндия была подконтрольна Швеции - город был последним оплотом цивилизации: маленьким шведским анклавом среди финских лесов. Торнио выполнял важную торговую функцию: рыбаки продавали сельдь, а "лапландцы" оленьи шкуры и мясо. Такой вот центр жизни местного населения.

Торнио де-факто находится на острове. Всегда, кроме лета, перешеек затоплен.

Ученых ждали: губернатор приготовил им жилье, нашел переводчика, представил полковнику Вест-Ботнического полка, который сочувствовал науке и выделил в помощь своих солдат из местных финнов. Я сильно подозреваю, что такое расположение администрации было вызвано относительным благополучием и скукой провинции. Если в Перу испанцы от безделья интриговали друг против друга и пытались перераспределить золото и шахты, то шведы просто развлекались наукой.

И это не просто слова. Сам король Фредерик 1й приезжал, бывало, в Торнио (он за полярным кругом), чтобы наблюдать экзотическое зрелище: высоту солнца в полночь летнего солнцестояния. Наши ученые тоже предвкушали этот аттракцион, однако безуспешно. 21 июня небо было затянуто облаками.

Вид на Торнио во времена экспедиции (https://www.maupertuis.fi/)

Вот еще забавный факт о восприятии французами северных особенностей: аббат Реджинальд Утье, в 1744 году выпустивший “Путевые заметки” об экспедиции, приводит подробные чертежи бревенчатых домов, бани и описание лыж. То, что для нас с вами является совершенно обыденным даже в Подмосковье, для городских французов в XVIII веке было экзотикой, не хуже авокадо.

Конструкция деревянной бороны, стойки для сушки ячменя и бревенчатой постройки из Утье.

Триангуляция

Не желая терять времени - Мопертюи затеял рекогносцировку: исследование местности на предмет удобства расположения точек триангуляции. Командир полка выделил ученым солдат с лодками, так что те целыми днями обследовали прибрежные острова на предмет возможности разместить там пункты триангуляции: углы измеряемых треугольников. Если вы подзабыли, что такое триангуляция, то мы рассказываем об этом тут. Увы, результаты оказались не самые утешительные. Острова, хотя и многочисленные, оказались слишком далеко расположены друг от друга, высадка на них с инструментами не была простой в штиль, а местные сулили, что чаще, чем солнце, будет ветер и дождь. Что же касается измерений базиса - не было уверенности в том, когда именно встанет в заливе так, чтобы работы были безопасными.

От затеи с Ботническим заливом пришлось отказаться. И тогда Мопертюи и Цельсий переместили свое внимание дальше на север: на речку Торнио (она же Торнеэльвен или Торне, ох уж эти языки!), впадавшую в море у одноименного города. С точки зрения измерений это был более трудоемкий вариант: придется ходить по лесной чаще и лезть на скалы и сопки размещения пунктов триангуляции. Да и в целом работы будут более трудоемкими, чем на водной глади (хахаха - посмеялись бы их коллеги с экватора, если бы обо всем это услышали). С другой стороны: это все же если не обжитые, то обследованные места. Река является оживленной торговой артерией: по ней оленеводы снуют до Торнио и обратно, продавая и обменивая свои товары. Выделенные в помощь солдаты из лапландцев смогут возить французов летом на своих лодках (правда, это такая традиционная финская река для рафтинга с порогами и перекатами), а когда встанет лед - на санях. И что приятно: леса для сигналов хватает за глаза.

Пороги на речке Торнио (Торне). Википедия.

Если коллеги в Перу сначала измеряли базис, потом углы в треугольниках и на последнем этапе - широту, то Мопертюи избрал иной путь. Еще бы, длину базиса он планировал измерять зимой, по льду.

Первым делом надо было назначить и закрепить на местности пункты триангуляции: вершины измеряемых треугольников. Все вершины, кроме одной: шпиля церкви в Торнио приходилось “строить” с нуля.

Искали подходящую гору, с которой имелась видимость на соседние вершины, расчищали ее от растительности, строили деревянные пирамиды из высоких тесаных бревен. Так пирамиды были видны за десятки километров. Тогда Мопертюи, кстати, предложил нововведение, которое сейчас в ходу среди геодезистов. Чтобы гарантировать, сохранность наблюдаемых точек, были заложены такие старинные реперы: в скалу или грунт вбивался стальной костыль, обозначавший место и прикрывался сверху камнем.

Процесс

Поскольку измерить планировалось всего один градус (около 110 км), сигналов, было девять. Выбирали их так, чтобы с каждого можно видеть два-три соседних. Они формировали шесть треугольников и в центре - семиугольник, который математик Мопертюи счел более надежной фигурой.

Треугольники Арктической миссии. Утье. Википедия.

Кстати, если вы вдруг отправитесь в поход по Финляндии, в Пелло имеется три памятных пирамиды (современных), которые были установлены в память о миссии. Через них проходят пешеходные туристические маршруты. Моя карта с приблизительными координатами пунктов триангуляции лежит тут.

Углы в треугольниках измерялись несколькими наблюдателями (по числу квадрантов). Квадранты заранее поверяли и совмещали с центром сигнала), далее измеряли горизонтальный угол (внутренний угол треугольника) и вертикальный угол, который позволит “спустить” измеренные углы к горизонту. Мопертюи пишет, что у участников расхождения в углах были очень малые, поэтому в отчетную книгу включено среднее значение из измеренных углов. Невязки (отличие суммы углов от 180 градусов) в треугольниках составляют до 30” в среднем.

Как это было

Легко сказать: пройти больше 100 км по реке, найти сопки и горы, сбегать на них и быстренько померить углы на 9 точках. По сравнению с 2 годами, потраченными на триангуляцию перуанской экспедицией, два летних месяца в Финляндии кажутся детской игрой. Но и это было не сидеть в салонах и не в карты играть. Городские жители Парижа приобрели ценный полевой опыт.

Тут французы взбираются на гору и видят местных женщин-оленеводов в чуме. Те рассказывают, как разводить дымный костер, чтобы спасаться от мошки.

Вот, что пишет сам Мопертюи (тут надо сказать, что ему надо было сохранять градус накала, чтобы героизм был понятен).

“В этом диком и суровом краю, протянувшемся от Торнио до Северного Полюса, нам предстояло выполнить точнейшие измерения, которые и в простых условиях представляют много сложностей. Проникнуть в эти леса можно только двумя путями: по бурной реке или пешком через непролазный лес. Даже когда мы оказались там - пришлось карабкаться на скалы и горы, расчищать вершины от растительности, жить в лесу впроголодь и страдать от мух, которые так свирепы, что даже оленеводы снимаются с мест, убегая от них на ветреное побережье. “

Мы, с одной стороны, можем посмеяться: Финляндия летом - это ведь изобильнейшее место с рыбой, грибами, ягодами и чудесным лесом. Однако по поводу трудностей перемещения вдоль берега Мопертюи не врет. Речка Торнио порожистая. И не всегда участники экспедиции отваживались оставаться в лодках, которыми правили лапландцы. Однако, когда они решались идти пешком, то оказывалось, что берег состоит из стволов деревьев, поваленных в воду, а прыгать по камням и стволам так ловко, как это делают местные жители, не получается. Более того, во Франции, конечно, есть комары, но нет мошки. И знакомство с ней поразило всех ученых. Они подробно описывали, как оленеводы научили спасаться от насекомых, разводя дымные костры.

Работы по измерению углов в треугольниках велись с июля по август 1736 года. Погода не всегда радовала. Нам это легко понять: хотя лето на севере светлое, но довольно дождливое. Из-за туманов и мороси подолгу не было видимости. Мопертюи жалуется, что на одном из сигналов ему восемь дней пришлось ждать, пока развиднеется. (“хахаха” - сказал бы Лакондамин, проведший за аналогичным занятием целый месяц).

Мопертюи в своих мемуарах жалуется на голод. Но при этом ученым регулярно перепадали пироги, рыба, варенье и другие вкусности, которые крестьяне дарили или выменивали на водку. В 15 километрах вверх по течению в маленьком приходе Освер-Торнео жил с семьей пастор Бруниус, у которого французы регулярно проживали и столовались, отводя душу в “цивилизованной” компании. Вот, что пишет про "голод" аббат Утье:

"Мадам Бруниус собрала нам в горы обед из рубленого мяса и зеленого горошка, но они, по местному обычаю были сладкими и сдобрены лимонной цедрой, так что мы не смогли это есть"

Мне кажется, это подозрительно напоминает обед госпожи Бруниус.

Кстати, дружелюбие местных жителей порой было не в радость ученым. Удивительно, хотя их кормили и предоставляли ночлег. Вот, что вспоминает аббат Утье:

"Чтобы избавиться от ненужных гостей, мсье Цельсий ушел в кладовую, а закончив - поднялся сразу на крышу церкви и заперся там. Мы с мсье Мопертюи сделали вид, что идем на прогулку и, как только нас оставили одних, поднялись на колокольню, где нас ожидал мсье Цельсий. У нас было достаточно времени до вечерней службы, чтобы выполнить измерения."

Не обошлось и без неприятностей. Было жаркое лето и, однажды, плохо затушив костер, ученые устроили лесной пожар. Обнаружили они это, наблюдая за пунктом Хоррилакеро. Его заволокло дымом - несколько дней он был недоступен для измерений. Спасательная бригада обнаружила, что деревянная пирамида сгорела, однако благодаря реперу, заложенному в камень, ее удалось восстановить на том же месте. В противном случае, пришлось бы переделывать все связанные с этой точкой наблюдения.

В начале сентября, глядя на плоды своих трудов, Мопертюи напишет:

"у нас получилась отличная цепочка треугольников. Похоже, что провидение послало нам горы именно в тех местах, где они были нам нужны".

Следующим этапом работ должно было стать определение разности широт между Торнио и Пелло (югом и севером измеряемой дуги). Как и планировали, в августе 1736 года в Торнио прибыл зенитный сектор, заказанный Цельсием в Гринвиче у уже знакомого нам мастера Грэхема.

За опорную звезду выбрали дельту созвездия Дракона. Она совсем близко от Поляной и хорошо видна в высоких широтах. Ученые построили две обсерватории. Для них они арендовали или выкупили котты (это такие местные амбары, в которых топят снег, чтобы зимой поить скот) и смонтировали там открывающуюся крышу. В обсерваториях (холодных и темных) разместили зенитный сектор, ориентируя его по направлению север-юг. Дальше оставалось поймать момент, когда звезда появится в плоскости меридиана и определить ее склонение относительно зенита. Делалось это в темноте. Сначала наблюдатель выставлял барабан микрометра на известную позицию, потом свеча задувалась, и наблюдатель ловил звезды, на память отсчитывая обороты микрометра. Мопертюи считал этот метод новаторским. Измерения, однако, в целом удались. Сходимость результатов составила 3”, что было очень хорошо.

Созвездие Дракона, Википедия.

Ночи стояли по-северному длинные, холодные и ясные. Самое то для измерений. Разность широт между двумя обсерваториями составила: 57 ' 27 " (немногим менее градуса. В три раза меньше, чем та дуга, которую измеряли коллеги на экваторе).

Базис

Базис начали измерять 21 декабря 1736 года, после зимнего солнцестояния. Тогда было холодно, морозы стояли почти минус двадцать по Цельсию (Цельсий был там и отмечал температуру в градусах Реомюра), и местные предлагали дождаться весенних оттепелей: чтобы лед подтаял и потом схватился еще более ровной поверхностью. Но Мопертюи боялся непредсказуемости погоды в будущем и хотел выполнить работы сейчас, чтобы на зимовке обработать результаты. Линию в 14 км разбили на замерзшей поверхности речки Торнио. Конечно, снег пришлось расчистить.

Использовали восемь еловых вех (почти девятиметровых), которые при разных температурах проверялись эталонным туазом на предмет сжатия-растяжения. Сначала при помощи скребка, собранного из нескольких бревен, расчистили снег в створе линии. Потом приступили к измерениям.

Каждая бригада работала с четырьмя 30-футовыми вехами. Вехи были обиты железными пятками и Мопертюи предполагал, что это противодействует расширению-сжатию дерева. Расхождение расстояния у бригад составило рекордные 4 дюйма. Длина базиса была: 7 406 туазов, 5 футов, 2 дюйма. Итого погрешность измерения базиса: 10 см на 14 км.

На все работы по измерению базиса не смотря на холод и короткий день ушло восемь дней (там, на экваторе - полтора месяца). Какие это были непростые дни!

Солнце всходило примерно в полдень (понятно, что ночью особенно не понаблюдаешь) и работа шла часов до четырех дня. Ходили по почти полуметровому снегу, таща на себе тяжелые деревянные вехи (с другой стороны веху тащил крестьянин или слуга, но его не следует упоминать в отчете, конечно). Мопертюи потом делился:

“от холода губы примерзают к фляжке с бренди, единственным напитком, который не замерзает при таких температурах".

Дикие холода и дикие олени, которыми отваживаются править только смелые лапландцы. Иллюстрации из книги Утье.

При этом на геодезические работы, как на диковинку, съезжались поглазеть местные оленеводы, И для них, привыкших к климату, это было веселее любой ярмарки. Как-то Мопертюи вспомнил, что летом забыл определить высоту одного из горных сигналов на Авалаксе, и до горы, заснеженной и зимней его домчали пастор и лапландка на санях. Потом Мопертюи превратит это в настоящий триллер с упоминанием хищных оленей-людоедов:

"Дикое и неуправляемое животное... [олень] бросится на вас, будет брыкаться и кусаться, мстя за удары. Когда олень кидается на Лапландца - тот прикрывается санями и снова бьет его палкой, но мы, чужаки, раньше погибнем, чем успеем принять эту оборонительную позицию".

К новому году измерения были готовы, и оказалось, что дуга меридиана составила 52 203,5 туаза (57 градусов  27 минут). Градус меридиана в Лапландии составил 57 437 туазов.

Понятно, что зимой в обратный путь было не пробраться. До открытия судоходства ученые отдыхали в Торнио, наслаждаясь теплом очагов и обществом доброжелательных и любопытных хозяев. Помимо обработки журналов, проверки измерений, они определили магнитное склонение (уклонение стрелки компаса от направления на север), исследовали аберрацию звезд и выполняли маятниковые эксперименты.

Возвращение на Родину

В мае лед вскрылся, и можно было бы пуститься в обратный путь. Часть партии снова отправилась пешком (по раскисшим дорогам), а часть - на корабле. И тут случилась серьезная неприятность: корабль дал течь и потерял в тумане берег. Только чудом удалось избежать крушения: капитан успел различить знакомые очертания берега и не разбиться о скалы, когда ситуация была очень серьезной. Ученые остались невредимы, однако часть инструментов была повреждена, в частности, северный эталонный туаз: он необратимо пострадал от соленой воды. Впрочем, это было единственное злоключения в стремительной и победоносной экспедиции Мопертюи. К августу 1737 года вся партия достигла Парижа.

О том, как встретили Мопертюи в Париже, и как соотечественники оценивали результаты двух градусных экспедиций: Перуанской и Арктической, я расскажу в следующий раз.

Это часть лонгрида об истории Французской Геодезической Миссии в Перу. Предыдущие части можно найти тут:

1. О форме Земли: тыква или Дыня.

2. О том, что такое градусные измерения. Как определить размеры Земли.

3. Широта, маятник, Ньютон.

4. Как набирали команду ч.1

5. Как набирали команду ч.2.

6. Как готовились к экспедиции ч.1.

7. Что такое триангуляция

8. Как готовились к экспедиции ч.2: измерение широты и долготы.

9. Арктическая экспедиция: альтернативная.

10. Дорога на Запад.

11. Кто главный в вице-королевстве?

12. Про карибские ярмарки.

13. О гостеприимстве Кито.

14. Базисные измерения.

15. О важности этикета в колониальном Перу.

16. Пара слов о точности и неточности.

17.

Особенности триангуляции на экваторе.

Прежде, чем рассказывать о трагических событиях, которые закончились гибелью экспедиционного врача, есть смысл дать пояснения по поводу нравов местного населения. Хорхе Хуан (испанский офицер и астроном) составил записки о том, чем и как живут в вице-королевстве Перу. Эти записки с я с удовольствием читаю, и все, что написано ниже - вольная цитата оттуда.

Мы уже упоминали о том, что “чапотонес” - испанцы из Испании назначались на самые важны должности. Однако они редко пускали корни. По завершении службы они отправлялись обратно домой или по новому назначению. Земли и доход с земель принадлежал “криольцам” - испанцам, рожденным в Перу. При этом, если только у них не было влиятельных родственников, особенный карьерный рост был невозможен. Фамильные асьенды у них и так никто не мог отобрать, как бы плохо ни шли дела. А получить выгодную должность “криольцу” нечего было и думать.

Такое положение вещей вело к равнодушию и демотивации среди молодых людей. Они рано женились, мало учились (ибо зачем) и ничем особенно не интересовались. Много пили, много ели и много играли. Единственным их развлечением было ходить друг к другу в гости, когда не было жарко (а жарко было всегда). Так, подобно уездному городу N, в праздности они и проводили свои дни.

Тут явно скучающий муж напивается, а жена пытается утащить его домой. "Из мулата и испанки получается мориско", Франсиско Клапейра, Denver Art Museum. Это пример "кастовой живописи" - жанра, где художники доступно показывали, как вредно смешивать свою чистую испанскую кровь с чьей-то еще.

Хорхе Хуан, например, пишет о том, что местные не носят париков и галстуков (слишком жарко), а женщины ходят к мессе в три часа ночи, пока прохладно. Курили все: и мужчины и женщины, причем с самого детского возраста, приучаемые нянями. Пили тоже все и, преимущественно, огненную воду. Она считалась лучшим лекарством от паразитов, лихорадок, отсутствия аппетита и всех остальных болезней. Причем самые сдержанные начинали в 11 утра (так и называли: одиннадцатичасовая "tomar las once"). Люди же более раскованные первую стопочку опрокидывали, не вставая с постели. Иногда вообще с нее не вставая до самого сна. (Утром выпил, день свободен)

"Из генисаро и мулатки", Франсиско Клапейра, Denver Art Museum

Но не следует думать, что люди только пили и не ели вовсе. Кухня Перу по меркам XVIII века была очень богата, объединив в себе все, что родила Американская земля и все, что привезли конкистадоры.

Вот что пишет Хорхе Хуан:

"Готовят тут преимущественно на свином жире. Из-за избыточности продуктов в ходу тут масса разнообразных блюд. Аяако (похлебка из курицы, картофеля и кукурузы) самая часто встречающаяся - редкая трапеза обходится без нее. Также часто подают жареную свинину, птицу, бананы, кукурузную кашу, приправляя ее острым перцем или "Ахи", как его тут называют, для возбуждения аппетита. Обыкновенно едят дважды в день. Первый раз утром: жареное блюдо с кукурузной мукой или кашей, после этого шоколад. В полдень едят плотнее, а вечером только пьют шоколад или едят сладости. Сладости часто приготовляют из меда (тогда к нему пекут лепешки-касабе из тапиоки или лепешки из кукурузной муки или, самые богатые, булочки из пшеничной муки, привезенной из Испании). Сахарный сироп так распространен, что не представляет никакой ценности, что его пускают на изготовление огненной воды".

"Из лобо и индеейской женщины - самбайго" Франсиско Клапейра, Denver Art Museum. Lobo - это не волк, это размытая кастовая категория, где у среди предков есть индейцы и негры.

Здесь на картине как раз лепешки Касабе ("индейский хлеб"): тертый корень маниоки (тапиоку)  отжимают и жарят на очаге. Касабе - до сих пор "домашнее" блюдо в Южной Америке. Я попробовала на днях сделать, но у меня ничего не вышло. Так что народ сладко пил, сладко ел, а, чтобы повеселился - танцевал, причем тоже разухабисто.

"Из барсино и мулатки", Франсиско Клапейра, Denver Art Museum

Что же касается искусств, то местные жители много танцуют. Из танцев самый любимый - это Фанданго. Он происходит из колоний, и его танцуют на всех религиозных праздниках. От местных этот танец перенимают моряки с галеонов и офицеры Армады, таким образом распространяя в Испанию. Если Фанданго танцуют в знатных домах, он наполнен благопристойностью и гармонией, фигуры в нем исполняется на манер испанских c известной долей изящества. Так, перемежаясь песнями, танцы длятся до рассвета. Простонародным фанданго предшествует неумеренное употребление вин и огненной воды, танец полон непристойных и скандальных движений, вместо песен танцы перемежаются возлияниями, далее перерастая в потасовку, в которой редко когда нет пострадавших. И после, поскольку выпивки много и она доступна - единожды начав пить, народ уже не может остановиться.

Про трагедию в Куэнке

В конце августа 1739 года французская миссия воссоединилась городе Куэнка. Отдыхающие после долгих измерений ученые были приглашены на народные гуляния по случаю дня Девы Марии Снежной. Гуляния должны были завершиться очень боем быков. Его все ждали с нетерпением.

Между тем экспедиционный хирург Жан Синьержи в той же Куэнке излечил от малярии местного жителя. Вообще пример Синьержи - пример успеха простого человека. Хирургия в те времена вообще считалась не самым почетным занятием: не более почетным, чем цирюльник. И те и другие рвали зубы и пускали кровь на ярмарках. И экспедиция на экватор стала для молодого хирурга счастливым билетом в будущее. В Кито недостатка в пациентах не наблюдалось и, однажды, после успешной операции на катаракте для одного из благородных горожан (я даже боюсь думать о впечатлениях пациента), доктор Синьержи проснулся известным человеком.

Хирург и врач у пациентки, 1760е, Маттиус Найво, Wellcome Collection.

Однако последний пациент Синьержи  - дон Франсиско Кесада был благодарен, однако беден (или жаден) и, заметив, как благосклонно мсье Жан поглядывает на его единственную дочь Мануэлу, решил разойтись полюбовно. Нет, совсем не так, как вы или я подумали.

Дальше начинается мексиканский сериал (они, оказывается, были еще в 18 веке):

Дело в том, что некогда прекрасная Мануэла (так звали дочь) была обручена с обер-прокурором Диего де Леоном, и тот поспешил сорвать цветок ее невинности с молчаливого согласия родителей. Увы после этого прокурор нашел себе другую невесту, кстати, сестру городского главы, но опозоренной девушке обещал выделить щедрое приданое. Да вот все никак не выделяет. Несколько лет уж. Будет очень удобно, если доктор Синьержи направит дону де Леону счет за лечение несостоявшегося тестя, то приличия будут соблюдены, и свои люди сочтутся.

Экспериментальный барочный театр Эквадора поставил по истории Синьержи пьесу в 2016 году. Фото оттуда. Называется она La Cusigna (это прозвище прекрасной Мануэлы).

Доктор так и поступил. Вместо денег в дом к пациенту (что там делал поздним вечером Синьержи, остается для меня загадкой) пришла прокурорская рабыня и при всем честном народе залепила Мануэле пощечину. На словах передала передала, что теперь иностранный доктор может исцелить и утешить девицу Мануэлу любым приятным ему способом. Дон де Леон не против. Синьержи обиделся (а кто бы не обиделся на его месте?), поколотил рабыню и отправил с ней вызов на дуэль.

С одной стороны, нет ни подарков, ни писем, которые бы указывали на любовную связь девушки с хирургом. С другой - верховный инквизитор несколько дней спустя призывал арестовать француза за «аморальные действия», ибо они с Мануэлой "среди дня прогуливаясь по площадям и паркам Куэнки, без стыда демонстрируя взаимную симпатию”. Город бурлил от возбуждения и предчувствия скандала.

Кафедральный собор Куэнки (Википедия)

Через два дня доктор подстерег дона Диего, прокурора, на главной площади, где тот гулял с супругой и друзьями, и потребовал немедленного удовлетворения. Обидчик посмеялся. Тогда Синьержи выстрелил в Диего из пистолета (тот дал осечку) и, обнажив шпагу, бросился на врага... но упал, запутавшись в полах плаща. В этот крайне нелепый момент его и забрали подоспевшие друзья.

Дело принимало некрасивый оборот. Вопросы чести частных лиц – это одно, а вот угрожать оружием на улице должностному – совсем другое, очень серьезное дело.

Всю неделю в Куэнке чествовали Богоматерь Снежную (Ntra Senora de las Nieves). Как празднуют местные жители - мы уже упоминали чуть выше в воспоминаниях Хорхе Хуана. Главной частью торжества должна была стать воскресная коррида. Ученых (и всех их коллег), само собой, тоже пригласили.

Изображение той самой корриды в понятной схеме Лакондамина.

И вот, последние минуты перед корридой. Публика ждет и обливается потом. Отца Мануэлы зажимают в угол неравнодушные родственники (а, судя по генеалогическому сайту, они в Куэнке там все - родственники) и ставят на вид , что слишком он любезничает с доктором. И дочка его тоже - слишком. Прекрасная Мануэла поднимает крик: папу, мол, убивают. И на помощь бросается Жан Синьержи. Уже порядком причастившийся огненной воды. Как ему ни объясняли, что все хорошо, это просто семейная беседа, доктор обнажает шпагу и обещает "продырявить всякого, кто к нему приблизится, как бычка". Хорхе Хуана и французов попросили вмешаться и утихомирить коллегу, но те не успели. Синьержи успел вытащить пистолет и выстрелить (снова с осечкой) в главу городской стражи господина Нейру. Наступила точка невозврата: мэр города объявляет, что коррида отменяется.

Простой перуанский народ не затем, не желая сил, праздновал всю неделю, чтобы из-за наглого иностранца лишиться любимого зрелища. Толпа взроптала и хлынула на арену. У толпы при себе имелись дубинки, палки и вилы (ножи и шпаги ведь носить запрещено, как мы помним). Началась свалка, в которой кому-то пришла светлая идея поколотить вообще всех ученых.

Фрагмент гравюры: духовенство успокаивает французских ученых, пытаясь убедить не вмешиваться в расправу над доктором.

Лакондамин и Буге, кинувшиеся было на защиту коллеги, вынуждены были прыгать с трибун и спасаться бегством. Во время бегства, кстати, Буге получил кинжалом в спину и камнем в голове, так что у истории были все шансы остаться без достижений этого почетного мужа.

Глава стражи и алькальд пытались закрыть доктора от гнева толпы, но тот не разобрался и начал колоть их шпагой. Глава стражи на автоматически ответил кинжалом в печень. Рана оказалась смертельной. Доктор скончался через три дня на руках у друзей. Священник отказал в последнем причастии известному грешнику и прелюбодею.

Когда все закончилось, Шарль Мари Лакондамин (любитель ходить через джунгли и собирать деньги) потребовал у местных властей правосудия и наказания виновных. На следующие два года он ввяжется в тяжбу против влиятельных лиц Куэнки в чужой стране, на чужом языке. Он наживет много врагов и сделает невозможное (виновные, в том числе Нейра, который стал убийцей поневоле, пытаясь спасти доктора, понесут наказание). Увы, многочисленные судебные тяжбы заставят Лакондамина устраниться от работы над главной целью путешествия – геодезических измерений.

Фрагмент гравюры: Синьержи защищается от толпы.

А что сама экспедиция? Когда журналы триангуляции будут обработаны, вычислены углы и стороны треугольников, выполнены контрольные вычисления, а Пьер Буге оправится от ран, останется только установить разность широт между северной и южной точкой дуги.

Годен и Буге, в целом, были специалистами в этом виде работ. Им всего-то требовалось измерить зенитное расстояние Альнилама (это центральная звезда в поясе Ориона) в обсерваториях на севере и юге. Вычесть из одного измерения другое, и, тем самым, получить разность широт.

В следующий раз мы поговорим об определении широты и том, что могло пойти не так и почему миссия продлилась еще три дополнительных года. О том, что думали и говорили об ученых, застрявших в Перу коллеги и что это как из-за уха капитана Дженкинса началась самая настоящая война.