Жилет А.С. Пушкина, который был на нем во время последней дуэли.

Привет с деревни! Дядя Федор, Здрасте!
Конечно же пишу я неспроста,
Под новый год какие-то напасти
На старого Матроскина - кота!
Жива корова, дай ей бог здоровье,
И простокваша есть и молоко,
Да только вымя так сказать,- коровье,
От рынка то уж больно далеко.
Мы раньше молоко вдвоем возили,
Наш Шарик был собакой ездовой,
Но только зря вы фотик подарили,
Щас у него проблемы с головой.
Да Шарик - тот опять по лесу рыщет,
Его давно в деревне не видать.
Он там уж две недели зайца ищет,
Косому фотокарточку отдать.
Над нашим бизнесом одни лишь только беды,
Дои, корми, на рынок дуй потом,
Теперь тащу упряжку а не еду...
Я стал заправским ездовым котом.
Ни прибыли, ни радости, ни денег,
И в бизнесе давно уж сам не свой.
В хозяйстве я почти что академик,
Но только почему-то ездовой.
Одна проблема над другой зависла,
Аж некогда умыться по утрам:-
То хвост облез, то молоко прокисло,
Хватайка дразнится:- Кто там? Кто там? кто там?
А тут еще проверки накатились,
Сертификат им нужен иль откат,
И справки на корову и на вшивость,
Похоже, что здесь Печкин Виноват.
А наш телок, Гаврюша, ты бы видел,
Он Печкина на дерево загнал.
Устроил почтальону здесь корриду,
И плащ его казенный разорвал.
Устал, как пёс! Хомут натер мне ворот,
И молоко уже не лезет в рот.
Верни мя, Дядя Федор, снова в город,
Неправильный мне сделай бутерброд.
Автор Борис Скрипников 2012 год
А у нас черёмуха цветёт. И сразу стихи вспоминаются:
Черёмуха
Черёмуха душистая
С весною расцвела
И ветки золотистые,
Что кудри, завила.
Кругом роса медвяная
Сползает по коре,
Под нею зелень пряная
Сияет в серебре.
А рядом, у проталинки,
В траве, между корней,
Бежит, струится маленький
Серебряный ручей.
Черемуха душистая,
Развесившись, стоит,
А зелень золотистая
На солнышке горит.
Ручей волной гремучею
Все ветки обдает
И вкрадчиво под кручею
Ей песенки поет.
@ С. А. Есенин
Мне без тебя совсем не пишется.
Я таю в канители дней.
И вниз лечу с горы, как лыжница…
Мне слишком больно. Холодней
Душе, естественно, становится,
Когда не рядом, а вдали.
А все любовь, она – виновница
Того, что сердце так болит…
Но знаю, тьма отступит злостная
И я вернусь в родной приют,
Где ты – моя мечта всезвездная,
Где ты, о ком мои стихи поют…
...Было училище. Форма - на вырост
Стрельбы с утра. Строевая – зазря.
Полугодичный ускоренный выпуск.
И на петлице два кубаря.
Шел эшелон по протяжной России,
Шел на войну сквозь мельканье берез
«Мы разобьем их!», Мы их осилим!»,
«Мы им докажем!» - гудел паровоз.
Станции – как новгородское вече.
Мир, где клокочет людская беда.
Шел эшелон. А навстречу, навстречу –
лишь санитарные поезда.
В глотку не лезла горячая каша.
Полночь была, как курок , взведена…
«Мы разобьем их!», «Мы им докажем!»,
«Мы их осилим!» – шептал лейтенант.
В тамбуре, маясь на стрелках гремящих,
весь продуваемый сквозняком,
он по дороге взрослел – этот мальчик –
тонкая шея, уши торчком…
Только во сне, оккупировав полку
в осатанелом табачном дыму,
Он забывал обо всем ненадолго.
И улыбался. Снилось ему
Что-то распахнутое и голубое
Небо, а может, морская волна…
“Танки!” И сразу истошное: «К бою-у!»
Так они встретились: Он и Война.
…Воздух наполнился громом, гуденьем.
Мир был изломан, был искажен.
Это казалось ошибкой, виденьем,
странным чудовищным миражом.
Только виденье не проходило:
следом за танками у моста
пыльные парни в серых мундирах
шли и стреляли от живота.
Дыбились шпалы! Насыпь качалась!
Кроме пожара, Не видно ни зги!
Будто бы это планета кончалась
там, где сейчас наступали враги.
Будто ее становилось все меньше!..
Ежась От близких разрывов гранат, -
черный, растерянный, онемевший –
в жестком кювете лежал лейтенант.
Мальчик лежал посредине России,
Всех ее пашен, дорог и осин…
Что же ты, взводный?! «Докажем!..», «Осилим!…»
Вот он - Фашист. Докажи И осиль.
Вот он – фашист! Оголтело и мощно
воет его знаменитая сталь.
Знаю, Что это почти невозможно.
Знаю, что страшно. И все-таки встань!
Встань, лейтенант! Слышишь, просят об этом,
вновь возникая из небытия
дом твой, завьюженный солнечным светом,
Город, Отечество, Мама твоя…
Встань, лейтенант! Заклинают просторы,
птицы и звери, снега и цветы.
Нежная просит девчонка, с которой
так и не смог познакомиться ты.
Просит далекая средняя школа,
ставшая госпиталем с сентября.
Встань! Чемпионы двора по футболу
просят тебя – своего вратаря.
Просит высокая звездная россыпь,
горы, излучина каждой реки.
Маршал приказывает и просит:
«Встань, лейтенант! Постарайся! Смоги…»
Глядя значительно и сурово,
Вместе с землею и морем скорбя
просит об этом крейсер «Аврора».
Тельман об этом просит тебя.
Просят деревни, пропахшие гарью.
Солнце как колокол в небе гудит!
Просит из будущего Гагарин.
Ты не поднимешься – он не взлетит.
Просят твои нерожденные дети.
Просит история!.. И тогда
встал лейтенант. И шагнул по планете,
выкрикнув не по уставу: “Айда!”
Встал и пошел на врага, как вслепую.
(Сразу же сделалась влажной спина)
Встал лейтенант!… И наткнулся на пулю
Тупую и твердую, словно стена
Вздрогнул он, будто от зимнего ветра.
Падал он медленно, как нараспев.
Падал он долго… Упал он мгновенно…
Он даже выстрелить не успел!
И для него наступила сплошная
и бесконечная тишина…
Чем этот бой завершился – не знаю.
Знаю, чем кончилась эта война!
Ждет он меня за чертой неизбежной
Он мне мерещится ночью и днем –
худенький мальчик, всего-то успевший
встать под огнем и шагнуть под огнем...
© Роберт Рождественский
***************************************
Когда я росла, находилась под влиянием воспоминаний о Великой отечественной. Это было везде - в книгах и фильмах, песнях и стихах. В дошкольном возрасте у меня спрашивали, кем я хочу быть, когда вырасту? И я отвечала, что "хочу быть санитаркой и с поля боя раненых выносить." Вот так на меня всё это влияло. И до сих пор, когда слышу песни про войну или стихи, у меня мурашки по коже. А от некоторых песен плакать хочется. Предлагаю вам сейчас послушать отрывок из поэмы "210 шагов" Роберта Рождественского. И не могла удержать слёз, когда впервые его услышала. Я тогда ещё в школе училась. Был концерт посвящённый Дню Победы, и моя одноклассница читала этот отрывок. А я тайком вытирала слёзы. Думаю, что не я одна.
Я бабочкой стану, слышишь...
Скользну по рассвету тихо…
И к звездным лучам, все выше,
Под чьи-то немые всхлипы.
А где-то цветут георгины,
Чтоб сердце не затихало…
И бьются об пол графины,
Чтоб больше простора стало…
Лес шелестит. Влага. Камни серые. Пни.
А я иду по дороге времени.
Забытье. Номер восемь. Пальцем в небо ткни.
Только обещай, что с теми ни
когда не будешь сталкиваться...
Даже если горизонт
Утопит слезы в чашечках ландышей.
Да какой резон,
Спрашивается,
Лететь стрелой бешеной
По гороскопам, и мрак трясти.
А счастье приходит все реже, но
Это не повод подделки грести.
Небо из дождя строит радугу.
В перламутре слез моя душа.
Действует на сердце трепет пагубно,
Все вокруг неистово круша.
Буду бегать по тропинкам каменным.
Буду звезды собирать в горах.
Станет жизнь простым экзаменом.
Я о горы разбиваю страх.
И опять лечу стрелою бешеной,
И опять туман кусаю за края.
Я опять беспечна и несдержанна.
Гордая. Любимая. Твоя.
Взрослые люди
Играют как дети.
Взрослые люди
Строчат в интернете
Друг другу
Обиду и ласку,
А надо вместе:
Раскрашивать жизнь
Как раскраску
Или писать
Красивую сказку.
Но взрослые люди
Наденут каски,
Возьмут шиты
И злобные маски.
Чуть позже
Немного оттают,
Но раны души
Не заживают…
Давят на уши
Тараном Slipknotа,
Затем их взаимно
Flëurом ласкают.
Вчера говорили
Друг другу красиво.
Сегодня кордоны
Вдоль пунктира
Недавно щебетали,
Словно птицы.
Сегодня баррикады
Вдоль границы…
К чёрту! каски,
Щиты и маски!
Нам надо -
Больше любви,
Тепла и ласки
В унылую, серую
Жизнь добавить
Розовой краски.
Ведь только тогда
Будет всё как
В красивой сказке!
Он не умеет улыбаться,
Он хмурит брови невпопад.
Он хочет властью наслаждаться,
Беря рубины напрокат.
Он проклинает непогоду,
Но оставляет зонт в воде.
Он наплевал на вашу моду,
Он помогает всем в беде.
Он знает наизусть сонеты,
Но не читает их гостям…
Он отправляет зиму в лето,
И светит, никому не мстя.
Он ищет взгляд такой же синий,
Но натыкается на тень.
И в перепутье тонких линий
Он начинает новый день…
С тобой прощаюсь постепенно…
Хочу привыкнуть к тишине…
Любовью злой ты откровенно
Все сердце мне спалил в огне…
Прощаюсь с мраморным рассветом,
Прощаюсь с синими глазами…
Когда забуду я об этом,
Растаяв в осени слезами,
То будет значить, что ушел ты
Из сердца глупого, больного…
И окна, что прозрачно-желты,
Подарят принца мне иного…
Так мало времени, так мало…
Я жду тебя, ты ждешь меня…
Тебе о многом рассказала
В мельканье скорого огня…
Смотрел ты на меня с тоскою,
Ты мучил сердце, душу мне…
Не можем вместе быть с тобою…
Ты растворяешься в огне…
И вновь несемся, дико плача,
И встречи с нетерпеньем ждем…
Прости, не может быть иначе…
Предрешено мне быть дождем…
И в полночь на край долины
увел я жену чужую,
а думал — она невинна...
То было ночью Сант-Яго,
и, словно сговору рады,
в округе огни погасли
и замерцали цикады.
Я сонных грудей коснулся,
последний проулок минув,
и жарко они раскрылись
кистями ночных жасминов.
А юбки, шурша крахмалом,
в ушах у меня дрожали,
как шёлковые завесы,
раскромсанные ножами.
Врастая в безлунный сумрак,
ворчали деревья глухо,
и дальним собачьим лаем
за нами гналась округа...
За голубой ежевикой
у тростникового плёса
я в белый песок впечатал
её смоляные косы.
Я сдёрнул шёлковый галстук.
Она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
она — четыре корсажа.
Её жасминная кожа
светилась жемчугом тёплым,
нежнее лунного света,
когда скользит он по стёклам.
А бёдра её метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнём горели.
И лучшей в мире дорогой
до первой утренней птицы
меня этой ночью мчала
атласная кобылица...
Тому, кто слывёт мужчиной,
нескромничать не пристало,
и я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер.
Я вёл себя так, как должно,
цыган до смертного часа.
Я дал ей ларец на память
и больше не стал встречаться,
запомнив обман той ночи
у края речной долины, —
она ведь была замужней,
а мне клялась, что невинна.
Ненужный цветок. Брошенный.
Дорога жизни – сон в тиши.
Поэт не дружит по-хорошему,
Поэт враждует от души.
Поэт не требует внимания,
Ему всечасно не до нас…
Он – пленник злого подсознания,
Он – мастер выдуманных фраз…
Его мгновенье – три столетия,
Столетье – жалкий, бренный час…
Он – бабочка среди соцветия,
И зверь, сбежавший от меча…
Ему любовь – лишь вдохновение,
Страданье – строчки в тишине…
И сам он – только лишь видение,
Растаявшее в шумном дне…
Мгновенье сна невозвратимо…
Опять стою на перекрестке…
Играю чью-то пантомиму…
На волосах застыли блестки…
Лечу, лечу неутомимо!
Куда несет меня сквозь время?
Моя восьмая пантомима –
Знак бесконечности... Я с теми,
Кто опоздал на электричку,
Кто начинает все сначала…
Зажгите бронзовую спичку!
Еще не время для причала!
Гуттаперчевое счастье…
Одиночество в крови…
За собой зову ненастье
И тебе шепчу: «Лови!»
Ты пришел из неоткуда,
Я как будто не ждала…
Извиваюсь амплитудой,
Вновь мечты отогнала…
Мне фиалки неизбежно
Посылают лишь огонь…
Гуттаперчевая нежность,
Ты меня, прошу, не тронь…
Уходит временный запал…
И я опять как тень.
Когда-то кто-то мне сказал,
Что мой счастливый день
Наступит только лишь когда
Я сны похороню…
Но только сердце, вот беда,
Не предает огню
Фиалок пламенную нить
И блик туманных фраз…
«Ты так хотел меня любить,
Но ты не верил в нас…»
И я, от боли захмелев,
Бессмысленно вздохну…
«Прости меня, мой слабый Лев,
За лживую весну…»
Случайный свет затмил глаза…
Я слышу эти неба звуки…
Мы вновь перенеслись назад…
Давай лишь не расцепим руки…
Мы полетаем над грозой,
И потеряемся во мраке…
Зато навек блуждать с тобой
Мы будем в неба синем фраке…
А в пляске бешеных громов
Пусть мчатся черные пустоты!
Они ж не знают, что готов
Уже ты быть созвездьем сотым!..
И даже море замолчит…
Пусть не бушует и не злится!
Уже не вылечат врачи
Два сердца, что готовы слиться…
В лабратории секретной
Физик смотрит в синхротрон.
Там на скорости субсветной
Пролетает электрон.
Вот он мчится, мчится, мчится...
Понимает даже ёжик:
Что-то щас должно случиться.
Что? Мы вам сказать не можем.
Это тайна за печатями
И обязаны молчать мы.