канал автора https://t.me/drawmaniac

Из тебя выйдет удобный зомби-зомби

На цепи у микрофонной стойки в стойке

Тикает пусть метрономом бомба

А толпа орёт там: "Пой нам, пой нам!"

В 1981 году режиссёр Джон Лэндис снял комедийный фильм ужасов "Американский оборотень в Лондоне". Фильм имел успех у критиков и коммерческий успех, получив в 1981 году премию "Сатурн" за лучший фильм ужасов, а художник по гриму Рик Бейкер получил первую премию "Оскар" за лучший грим. С момента выхода фильм стал культовой классикой.

В июле 1983 года Майкл Джексон, после того, как посмотрел этот фильм, нанял Джона Лендиса для съёмок  клипа на свою песню "Триллер".  Съёмки проходили в разных местах Лос-Анджелеса, в том числе в Театре "Палас". 

"Триллер" Майкла Джексона получил всеобщее признание и был выпущен с большим нетерпением, его регулярно показывали на МTV. Это удвоило продажи альбома "Триллер", благодаря чему он стал самым продаваемым альбомом в истории, а документальный фильм разошёлся тиражом более миллиона копий, став самой продаваемой видеокассетой в то время.  "Триллеру" приписывают превращение музыкальных клипов в серьёзное искусство, преодоление расовых барьеров в популярных развлечениях, популяризацию формата документального фильма о создании и рост продаж видео. Успех превратил Джексона в доминирующую силу в мировой поп-культуре.   

  Многие элементы клипа Майкла Джексона "Триллер" оказали неизгладимое влияние на массовую культуру, например танец зомби и красный пиджак Джексона, созданный женой Лэндиса, Деборой Надулман. Этот клип тесно связан с Хеллоуином и фанаты по всему миру воспроизводят танец зомби из него.  

Нидерландская хаус группа BeatFreakz в 2006 году выпустили хит, в которой активно использовался семпл из хита американского поп певца Рокуэлла "Somebody's Watching Me", а музыкальное видео снято как пародия на "Триллер".

Ну и Индия. Про это видео ничего не знаю.

Вики

И снова здравствуйте.
Пришло время рассказать о нашем третьем проекте — страйкбольно-ролевой игре, вдохновлённой серией книг Андрея Круза "Эпоха Мёртвых". Если кто не знаком с этими книгами, вкратце расскажу сюжет: из-за утечки экспериментального вируса из лаборатории в Москве, произошёл зомби-апокалипсис. Главные герои сталкиваются с новой суровой реальностью с самого начала событий, ищут прибежища, а то и возвращаются домой, в Россию, из США в соответствующих новых условиях. Книгам свойственны детальное описание современного стрелкового оружия и тактических военных действий.
И вот, так как поклонников этих романов достаточно большое количество, наша МГ решила создать новый для себя жанр игр - выживач в условиях острого дефицита всех ресурсов, тёмного времени суток и постоянного страха за свою жизнь.
Первая игра, проведённая в далёком 2021 году, была исключительно пробной, с некоторым количеством костылей. Например, на полигоне вместо оружия можно было найти вырезанные из фанеры макеты пистолетов и автоматов и уже их обменивать у местного торговца на заранее привезённые игроками личные привода. От этой механики отказались уже на следующей игре, так как она в значительной степени снижала погружение и заставляла игроков лишний раз отвлекаться от основной задачи и бежать к торговцу. Так же, можно было найти перекус в виде консервов из армейских пайков. Позже оказалось, что они мало кому нужны, так как игрокам гораздо больше требуется вода, нежели еда.

На второй игре, когда основной движок игры был отработан, было введено гораздо больше сюжетной части. Так, игроки разделились на сектантов, ищущих формулу эликсира вечной жизни и просто гражданских, которые желали просто сбежать из заражённого города с некоторым количеством захваченных ресурсов. Обе стороны выполнили свои задачи - сектанты нашли свою вечную жизнь в виде зомби, после принятия эликсира, а выживальщики собрали необходимые запчасти для автомобиля и покинули на нём город. Увы, по доброте своей, они решили прихватить с собой заражённого друга и дальнейшая их судьба неизвестна, но, скорее всего, плачевна.
Ну и как забыть про дебют шикарного торговца Ашота на этой же игре, присутствия которого игроки сами требовали в продолжении игр. Ашот - широкой души человек, который пытается женить девушек-игроков на одном из своих сыновей и непрерывно курит кальян (что стало небольшой проблемой на третьей игре из-за плохой вентиляции в помещении).

На третьей игре мы провели большую работу над ошибками, ещё больше отполировали "голодный движок" игры, нарастили материальную базу в виде протектированного и стрелкового оружия. Попробовали ввести двух игротехнических персонажей-выживальщиков, которые помогали не зависать игрокам на одном сюжетном месте и подталкивали в решении задач, если таковая необходимость была. По идее, игроки не должны были знать, что с ними бегает игротех, но по техническим причинам, одного игротеха раскрыли едва ли не в самом начале игры, а второго, по словам игроков, часто убивали "ну потому что карта так легла". Опыт спорный, надо дорабатывать. Так же стоит упомянуть квест с зомби, с которого нужно было снять бронежилет и разгрузочный пояс. С одной стороны, игротех-зомби слишком увлёкся в выполнении своих обязанностей и дрался за своё "имущество" аки лев, с другой - игроки запомнили это надолго, получили эмоции, что, в целом, и является целью хорошей игры.

Ну и, собственно, четвёртая игра, которая анонсирована и состоится в этом августе. Планов, как всегда, громадьё - больше сюжета, отказ от спринговых пистолетов (это те, в которых после каждого выстрела нужно самому взводить затвор), ввод антуражных локаций, призванных навести жути и т.д. Не буду раскрывать все карты. :) Лучше, по возможности, сами посетите игру и прочувствуйте всё то, чем восторгаются игроки после каждой игры. А они восторгаются - всё это вы можете сами прочитать в комментариях в группе мастерской группы в Вконтакте, ссылка будет в комментариях.

В следующих постах отвечу на "глупые" (на самом деле - нет) вопросы новичков и расскажу, почему не стоит бояться или стесняться участвовать в наших или любых других ролевых играх живого действия.

НАЧАЛО

– Очнись, – крикнула Синь. – Мать твою, очнись!

Прозвучало два выстрела. Я сделал вдох – в грудь будто ножом ткнули – и открыл глаза. В кабине всё стало белым и мягким. Почти рай, если не считать искорёженного металла и кровавых пятен. В воздухе витал кисловатый запах – моча и пороховой дым. Ноги полыхали огнём. Я пошевелил пальцами, сморгнул кровь. Судя по всему, ушиб рёбер; однако мне удалось выпрямиться, и я мог нормально дышать. Конечности не пострадали. Голова была влажной, но это оказалась лишь поверхностная рана.

Синь нависла надо мной, покрытая белым порошком из лопнувших подушек безопасности. Симпатичный призрак средних лет, вооружённый «Desert Eagle». В боку грузовика зияла огромная дыра. Джинсы, банки с газировкой, туфли на высоких каблуках – всё валялось вокруг в беспорядке, словно в Эшвилл Молл наступило время рождественских распродаж – впрочем, не скажу, что его посещение было мне по карману. Не хватало только юаней и ненависти к себе. Снаружи на нас глядели трое мертвецов в выцветших оранжевых спортивных костюмах, явно предвкушавших трапезу, но Синь их мигом прикончила.

– Ты цел? – бросила она.

– Всё в шоколаде. Что с С.П.?

– Он наверху, – она ткнула пальцем в крышу. – Похоже, нас закидали камнями.

Я отстегнул ремни безопасности и, пошатываясь, встал. Едва не упал, но успел ухватиться за водительское сидение.

– У парня есть пушка? – спросил я, пытаясь нашарить рукой кобуру.

– У него винтовка.

– Так почему он не стреляет?

Синь закусила губу. Я снял «Кольт» с предохранителя, и мы пробирались через кузов, отпихивая в сторону коробки с дизайнерской обувью, пока, наконец, не оказались снаружи. По-видимому, Синь перебила оставшихся мертвецов в оранжевых костюмах: нас встретили только лёгкий ветерок и ослепительное послеполуденное солнце. Грузовик застрял между двумя массивными деревьями; мы не укатились на самое дно, возможно, вообще перевернулись недалеко от шоссе, а значит, по-прежнему находились на крутом склоне.

А ещё С.П. на крыше отсутствовал.

Я сорвал с пояса портативный радиопередатчик. Мысленно взмолился: пожалуйста, работай.

– Где ты, чёрт возьми? – прошипел я.

Долгое время ответа не было. Я уже начал гадать, что сделает со мной Коронер, если я потерял мальчишку. Потерял деньги.

– Чуть ниже по склону холма, – наконец ответил С.П. Его голос искажали помехи. – Восточнее от места аварии. Возможно, вам ещё удастся меня разглядеть.

И действительно, вон он, за деревьями. Крошечная тёмная точка.

– Я уже подала сигнал бедствия, – сообщила Синь, наклоняясь к моему передатчику. – Представители компании в пути. Будут минут через тридцать. Нам лишь нужно оставаться здесь и ждать.

С.П. возразил:

– Мой старик уже близко. Я успею отыскать его.

– Дождись спасателей здесь, – увещевала его Синь. – Мы отправимся на поиски все вместе.

Он грустно хохотнул:

– Компания не станет отправлять поисковую группу. Вам это известно. Им есть дело лишь до груза и того, что удастся извлечь из грузовика. Мой отец абсолютно ничего не значит ни для кого, кроме меня.

Что ж, порывался заметить я, он мёртв. Но вместо этого окинул взглядом спуск.

– Погоди, – сказал я. – Я пойду с тобой.

– Что? – опешила Синь.

Я снял большой палец с передатчика.

– Парень не должен погибнуть, – заметил я, прикидывая, могу ли себе позволить такую откровенность.

– Точнее, тебе нужны деньги.

Я ухватился за низко свисавшую ветку свободной рукой. Продвинулся вперёд, опёрся о другое дерево, одновременно пытаясь не поскользнуться на листве, устилавшей корни.

– Господи боже, Эз, – Синь раскраснелась и выглядела взволнованной. Она сделала шаг в мою сторону – не столько, чтобы пойти следом, сколько чтобы я её услышал. – Всем нам нужны деньги. Но от них никакого проку, если ты мёртв.

– А вот и нет. Парень должен мне целую кучу денег, если я погибну.

– Да ладно? А если твоё тело сожрут?

– Тогда будет сложнее. Придётся нанять бухгалтера.

– Я спасаю тебе жизнь, а ты собираешься бросить меня одну. Мы столько ездили вместе, а ты меня бросаешь.

Я усилием воли заставил себя продолжить движение, вперив сосредоточенный взгляд в паренька.

– Ты же знаешь, Синь, меня не заставить чувствовать себя виноватым. Запрись в тайнике. Налей себе пару стаканчиков, выпей за наше здоровье и не позволяй спасателям уехать без нас.

Я перешагнул через очередной труп в оранжевом тренировочном костюме – бледный, истощённый, исцарапанный ветками; лицо – череп, туго обтянутый кожей. Это отчаявшиеся мертвецы, давние и озверевшие от голода. Те, что посвежее и покрепче, предпочитали действовать ночью, когда солнце не разлагает мышцы, отделяя их от костей.

– Эз, – окликнула меня Синь. – Парень врёт.

Я замер.

– Понятия не имею, что ложь, а что правда, – продолжила она, – но я встречала его прежде. Ещё дома, в «Нью Фрэнч». Он рубился в карты и чуть что хватался за пушку.

Она понизила голос, зашипев скороговоркой:

– Все эти ужимки в стиле «Нет, мэм, я так не считаю» – дерьмо собачье, и я готова поручиться, что он провёл в Эшвилле больше одной ночи. Не знаю, какую игру он ведёт, но я не готова сдохнуть ради лжи. Просто забей. Если парень погибнет, что ж, мы потеряем немного денег. Завтра получим новое задание.

Говорила ли она правду? Или пыталась помешать мне убиться? Не имело значения, пока есть шанс, что Коронер объявится у меня на пороге.

– Завтра будет слишком поздно, – парировал я.

Она покачала головой и отступила. Процедила сквозь зубы:

– Тупой ублюдок.

Я аккуратно спустился вниз.

***

С.П. ждал меня в небольшой лощине, где земля уже выравнивалась. Неподалёку журчал незримый ручей. С.П. вымученно улыбнулся, баюкая М-16 на сгибе руки. Его пропитавшаяся потом одежда провисала под тяжестью запасных обойм. Воздух ощущался иначе – свежий, не забитый смогом. Казалось, бог только что его изобрёл и по-прежнему считал, что стало хорошо.

– Ты в этом деле не новичок, – заметил я.

Он пожал одним плечом, затем отвернулся и вскинул винтовку на другое. Перескочил скалистый уступ и двинулся в сторону текущей воды.

– Я же вам говорил. Я находился снаружи, сколько себя помню. Нам стоит помалкивать.

В обычной ситуации я бы с благодарностью прислушался к предупреждению. Но в том, как он каждый раз спускал, или почти спускал, курок, или даже просто размышлял об этом, ощущалось какое-то беспечное веселье жизнерадостного туриста. Сейчас молчание казалось нелепым, и мне не понравилось, что парень хотел меня заткнуть.

– Мы здесь единственная добыча, парень. Каждый труп на мили вокруг уже знает, где мы находимся.

Он в очередной раз пожал одним плечом.

Ручей оказался достаточно мелким, чтобы не пришлось идти в обход. Головастики сновали вокруг наших ботинок. Оказавшись на другом берегу, мы вновь начали взбираться вверх по склону. Здесь листва уже пестрела багрянцем, словно мы угодили в позднюю осень.

– Ты чертовски примерный сын, – сказал я. – Парни в твоём возрасте, как правило, хотят своих папаш разве что придушить.

Он оглянулся:

– Ты своего придушил?

– Никогда его не знал. Но хотел бы… – Я замолчал. – Удавить.

Он какое-то время переваривал услышанное:

– Где вы выросли?

– В Ричмонде.

– Никогда о таком не слышал.

– Потому что его больше нет.

Над головой прошелестели крылья. На птиц можно было положиться. Если они умирали, то больше не двигались. Под ногами трещали мелкие веточки. Склон холма стал более отвесным.

– Должен вам признаться… – начал он.

– Валяй.

– Порой мне кажется, что я недостаточно хороший человек.

– А я точно знаю, что я не такой.

– Я имею в виду, чтобы говорить на языке. Языке ангелов.

– Ты ангел?

– Нет.

– Ну вот и ответ.

С.П. поджал губы, словно собирался что-то ответить. Но вместо этого указал рукой вверх. Я проследил за его указательным пальцем, увидел лиловеющее впереди небо и проступающий на его фоне силуэт старой пожарной каланчи. Когда клиентам приспичивало поохотиться, я отводил их к подобным башням. Высоким, древним, крепким. Мёртвые медленно лазают.

– Он там, – заявил парнишка. – Должен вас предупредить…

Я поднял вверх ладонь, обрывая его на полуслове. Прислушался.

– Слышишь? – прошептал я.

Самый убедительный аргумент против разговоров, когда находишься снаружи – твой голос заглушает важные предупреждающие знаки. Такие, к примеру, как звук бегущих по земле ног.

Мы бросились вверх по склону холма. С.П. обшаривал взглядом лес, и дуло винтовки неотступно ходило следом, а я то и дело озирался через плечо. Мои лёгкие словно надули, помочились сверху, а затем пришпилили степлером к грудной клетке, но я продолжал восхождение, с трудом передвигая ноги. Мой передатчик нагрелся, транслируя «Я жив, я ещё жив, я выплачу долги», и сквозь страх пробился стыд, ведь моя жизнь имела ценность исключительно потому, что я ещё не умер, а значит, мог зарабатывать и задолжать деньги. Мы преодолели полпути до каланчи прежде, чем я разглядел наших преследователей и осознал, что ошибался по поводу источника звука.

По раскисшей почке шлёпали не только ноги.

Там были ещё и лапы.

Волки – потрёпанные, напоминающие скелеты существа, с проступающими из-под серого с проседью меха рёбрами. Они петляли среди деревьев подобно стальным иглам. Следом тащились мужчина и женщина в изодранной зелёной униформе. Я выстрелил в ближайшего зверя. Промахнулся.

– Сзади, – просипел я.

С.П. развернулся на бегу, прицелился, отстрелил передние лапы волку, в которого я не попал. Я не мог разобрать, сколько их ещё осталось – они то появлялись в поле зрения, то исчезали, напоминая серо-зелёные размытые пятна, лики леса. Один из них появился на расстоянии вытянутой руки от С.П., слева; я вышиб ему мозги, чуть не запнувшись о тело, когда волк рухнул на землю. Выровнялся и пальнул в мужчину в зелёном.

Мёртвые не дышали, не рычали, не шипели, не стонали. Они наблюдали, бросались вперёд, щёлкая зубами, совершенно беззвучно. Впереди полыхнули глаза. Нас окружали со всех сторон с безжалостной грацией, подбираясь всё ближе, и меня вдруг накрыло дурацкое озарение из тех, что кажутся настоящим откровением, когда мысли путаются от прилива адреналина и тебя вот-вот сожрут: они будто танцуют. Каждый бросок, каждый укус в унисон. Мы умрём из-за того, что мертвецы танцуют.

Парень остановился.

Я бежал слишком быстро, не соблюдая дистанцию. Мы рухнули в грязь. Кто-то вскрикнул, но я не различил слов. Я почуял вонь гнилого мяса. Попытался подняться, но мои ноги оказались опутаны; кто-то продолжал кричать. У меня пульсировали плечи. Каждый вдох ощущался как удар под дых. Я схватился за «Кольт», подобравшись в ожидании укуса, но кто-то всё кричал. Я поднял взгляд.

Мертвецы не отрываясь глядели на мужчину в чёрном.

Он был высоким, бледным. Тёмная с проседью щетина покрывала его лицо, а глаза скрывались в тени широкополой шляпы. Его голос звучал хрипло, но повелительно, как само чувство голода – каждый произносимый им слог на тарабарском казался пощёчиной, ударом хлыста, громом – сплошные острые углы. Мертвецы обмякли, пока он вещал, то ли струсив, то ли покорившись, то ли впав в экстаз. Волки нерешительно переминались с лапы на лапу, слюна капала из пастей – они не сводили глаз с проповедника. Джозеф снял шляпу и опустил суровый взгляд синих глаз на сына, а затем обратился к нему на английском вместо небесной белиберды.

– Давай, кончай их, – велел он. – У меня чертовски саднит горло.

***

Когда я впервые прибыл в Эшвилл, то полгода прожил с поэтессой, бывшей последовательницей Церкви Пятидесятников из горных общин к югу от Блэксберга. Однажды, после ночи курева, утех и блэкджека, она, едва ворочая языком, учила меня глоссолалии [прим.: речь, состоящая из бессмысленных слов и словосочетаний, имеющая некоторые признаки осмысленной речи], хихикая, пока мы повторяли бессмысленные наборы слов. Она утверждала, что в этом бессвязном бормотании присутствовала своя логика. Повторяющиеся, зацикленные звуки. Едва уловимые смены интонаций. Язык Небес был поэзией без смысла, пустыми словами, что обретали форму.

Это было в своём роде искусство.

Я безмолвно проговаривал слова, которые проповедовал Джозеф. Nalumasakala, sayamawath, и прочая хрень. Детский лепет, но они приручали мертвецов. Мужчина достучался до них через этот язык и управлял ими. Я пытался запомнить ритмику и сами слова, что не являлись словами. Я мысленно умолял его не завершать проповедь.

Джозеф не потерялся. Он не заблудился, не ждал спасения. Он был дома, в своей стихии.

У подножия каланчи располагалось укреплённое сталью стойло – внутри пофыркивала лошадь. После того, как мы перебили оставшихся мертвецов, Джозеф закурил и указал на верёвочную лестницу. Пригласил нас подняться наверх, выпить кофе.

– Я мало что могу предложить, – признался он. – Разве что сварить немного фасоли.

С.П. не двигался.

– Ты должен пойти с нами, – обратился он к отцу, тихо, но твёрдо. – Скоро прибудет помощь, но мы должны встретить их на другом берегу ручья.

– Я уже сказал. Я никуда не пойду.

С.П. сжал покрепче винтовку:

– Отец. Ты не можешь здесь жить.

Джозеф фыркнул:

– И мне тебя не хватало, Кристофер. Как тебе город? Не хочешь представить меня своему другу?

– Он проводник. Он здесь, чтобы помочь. Ты болен. Мы хотим тебе помочь.

Кристофер. Парень зыркнул на меня, нахмурился.

– Меня зовут Эзекиль, – представился я. Протянул руку. Он окинул меня цепким взглядом, затем ответил на рукопожатие.

– Ты местный? – уточнил он.

– Нет, сэр. Я из Ричмонда.

Он поморщился, выдыхая дым:

– Твои родные были там?

Та самая шутка о моей семье.

– Да.

– Я как-то забредал в те края. Через несколько месяцев после того, как ушёл Кристофер. – он стряхнул пепел на землю. – Увидишь это место однажды, и потом не знаешь, как смотреть Господу в глаза.

Я не нашёлся, что ответить, кроме:

– Да, сэр.

– Отец, – с нажимом повторил Кристофер. – Ты должен сейчас же пойти с нами.

Джозеф покачал головой:

– Рад тебя видеть, сынок. Я с удовольствием выпью с тобой чашечку кофе, и ты расскажешь мне, чего на самом деле хочешь. Грейс Баптист Чёрч начали сбор пожертвований месяц назад – если нужны деньги, можем это обсудить. Но ради тебя я за стены не вернусь, – он развернулся и двинулся к лестнице.

И С.П. – Кристофер – ударил его по голове прикладом.

Проповедник осел на землю.

Я инстинктивно потянулся за «Кольтом», однако в последний момент сжал руку в кулак и замер, не двигаясь. Кристофер склонился над телом отца и обшарил карманы куртки, извлёк связку ключей.

– Он больше не хочет покидать пустоши, – пояснил он. – У него старческое слабоумие. Его нужно спасти. Если хотите ему помочь, давайте вместе закинем его на лошадь.

От каждого слова разило брехнёй. Я наблюдал, как он перебирает отцовские ключи, и вспомнил рассказ Синь о «Нью Фрэнч». Что куратор велел мне вернуть старика, и меня охватило дурное предчувствие. Я бы покачал головой в невольном восхищении, но никто не сказал мне ни слова, а потому я просто почесал чип в затылке. Осязая тепло передатчика, постоянный жар долга и необходимости вернуться. Коронер втянул меня в историю, и теперь я оказался в ловушке, без возможности выбирать. Почему он поручил это мне? Потому, что я надёжный человек? Или потому, что считал меня идиотом, от которого не жалко избавиться?

Выполнишь задание, и всё будет путём.

– Ладно, – медленно протянул я. – Я возьму его под руку, и мы вместе его поднимем.

Мы поставили его отца на ноги, закинули его руки себе на плечи и отволокли в стойло. Кристофер отпер стальную дверь, и мы затащили Джозефа внутрь. Загон оказался совсем небольшим; здесь стоял густой навозный дух. Косые лучи солнца проникали сквозь решётки, а землю устилало сено. Лошадь фыркнула, отшатнулась. Она выглядела измождённой, с чёрной, как одеяние Джозефа, шкурой. Я не мог припомнить, когда в последний раз видел такое крупное животное живым. Грызуны, как правило, умирали окончательно, однако большинство млекопитающих крупнее кошек чаще всего восставали. Поэтому в городах их водилось не так уж много.

Лошадь вела себя спокойно; она безропотно позволила нам взвалить на неё Джозефа. Мы расположили его ноги таким образом, что он практически ровно сидел в седле, свесив голову. Кристофер забрался следом, кивнул мне:

– Спасибо, – поблагодарил он.

А затем выстрелил мне в грудь.

***

Удар сшиб меня с ног. Даже несмотря на броню, скрытую под плащом, мне словно вмазали по грудине кувалдой, выбив весь воздух, и я судорожно хватал его ртом. Лошадь Кристофера помчалась в лес, и на прекрасное, заряженное адреналином мгновение я перестал тревожиться о деньгах, последствиях, Коронере. Я поднял «Кольт» и выстрелил.

В первый раз промахнулся. Вторая пуля угодила в цель, и парень рухнул с лошади. Животное запаниковало, встав на дыбы, и сбросило проповедника – тот упал на бок и откатился в сторону.

Я, морщась, поднялся. Пошатываясь, вышел наружу – как раз вовремя, чтобы заметить, как паренёк нырнул за дерево, тяжело дышащий, но пока живой, с М-16 наперевес. Я вновь спустил курок – кора брызнула в стороны – и укрылся за поваленным стволом.

Похоже, Коронер прикупил калифорнийскую броню и для него тоже.

– Значит, – крикнул я, – хочешь продать своего старика?

Кристофер закашлялся. Лишь чуть позже до меня дошло, что он смеялся.

– Вот почему ты в меня стрелял? Потому что я плохой сын? – пуля мазнула по коре, опалила мох, просвистев у меня над головой. – Или сам планируешь его продать?

– И в мыслях не было, – ответил я. Прокрался вдоль ствола, прислушиваясь – нет ли звука шагов. – Просто привык стрелять в ответ, если в меня палят из пушки.

Он молчал.

– Хочу прояснить, некоторые вещи, – крикнул я. Мысленно подстёгивал его двигаться, пока я говорю, выглянуть и попытаться меня отыскать. – Тебя это достало, так? Проповеди. Пустоши. Тебя это достало, и ты, как разумный человек, хотел жить среди живых, поэтому сбежал в город, подсел на азартные игры и алкоголь. Пока что всё верно?

Лишь ветер поёт в листве. Раздался щелчок перезаряжаемой обоймы. Я сосредоточился на этом звуке, приподнял «Кольт» над бревном.

– Когда долго играешь в «Нью Фрэнч», в конечном счёте торчишь деньги всему городу. А значит, и Коронеру. Готов поручиться, что вскоре он объявился, а ты начал задумываться о том, что можешь ему предложить, чтобы он отстал. И тогда ты вспомнил о папаше, и всё…

Он прервал меня автоматной очередью. Я дважды выстрелил вслепую.

«Кольт» издал сухой щелчок – кончились патроны.

Кристофер, определённо, услышал. Он кашлял и стрелял в погибшее дерево, разнося в клочья мох, кору и древесину, словно прорубая их мачете, постепенно приближаясь, снова кашлял, раздирая воздух очередями…

А затем всё стихло.

Раздался хруст, и на лес опустилась тишина.

Я выглянул из-за бревна.

Она сжимала его в объятиях, словно возлюбленного. Его голова безвольно повисла под неправильным углом. Её предплечье обглодали, рот был вымазан кровью. Порошок из лопнувшей подушки безопасности всё ещё не осыпался с тела. Три мертвеца из группы спасателей в камуфляже и броне появились из чащи у неё за спиной.

И тогда я принял неизбежное.

Эти доспехи, такие громоздкие и бесполезные. Синь Сунь с окровавленным ртом. Все умерли. Никто за мной не придёт. А даже если я отыщу путь домой, Коронер будет ждать меня там.

Синь впилась губами в горло мёртвого парнишки. Поначалу это напоминало поцелуй. А потом уже нет. Она вскрыла артерию, вырвала мышцу. Её взгляд сместился вбок и остановился на мне; казалось, она не знает, что выбрать – закончить трапезу или двинуться ко мне. Кровь парнишки струилась по её рубашке. Ноги спасателей искривлялись под болезненными на вид углами – возможно, команда попала в аварию – но они продолжали ковылять в нашу сторону, дюйм за дюймом.

– Ты оказалась права, – едва слышно произнёс я. – Я тупой ублюдок.

Она наблюдала за мной, переступая с ноги на ногу. Когда смотришь в глаза мертвецов, видишь в них осуждение.

– Я не могу вернуться в город. Не знаю, зачем мне вообще туда возвращаться. Нет у меня никакой семьи, никакой дочери в Калифорнии. Всё, что осталось – арендодатель да неоплаченные похороны.

Спасатели подошли уже совсем близко. Я разжал пальцы, выронив «Кольт».

– Не хочу быть чьей-то собственностью, – признался я. – Больше не хочу никому быть должным. Слишком долго я жил в западне.

Она молчала. Я попытался расслабиться. Не вслушиваться в пульсацию крови в груди и затылке. Воздух даже на вкус ощущался приятно – я был рад умереть снаружи. На большее я и не смел надеяться – оказаться в месте, где есть птицы. Это приносило некое облегчение, дарило лёгкость. Так вот как всё произойдёт. Ноги шаркали по грязи, шаг за шагом.

– Ну же, Синь, – подбодрил её я.

Она дёрнулась назад с влажным звуком.

Синь и Кристофер рухнули, спутавшись в клубок. Они ещё даже не коснулись земли, а головы спасателей уже разлетелись облаками костей и крови. Я развернулся, проследив взглядом траекторию выстрелов – оружие было с глушителем. Возле каланчи стоял проповедник, держа по пистолету в каждой руке – стволы смотрели на меня и мертвецов; его лицо ничего не выражало – пустое, как покинутый город.

***

Мы молча сожгли трупы. Джозеф стоял слишком уж близко к погребальному костру Кристофера, склонив голову и беззвучно шевеля губами. Солнце почти село. Я вооружился одним из его пистолетов и поглядывал на лес. Насколько я мог судить, проповедник не подозревал о намерениях сына. Я не собирался посвящать его в детали. Мне больше нечего было сказать Синь, и меня снедало чувство вины. И всё же я стоял возле её погребального костра, безмолвно цепляясь за единственного друга на этой одинокой вечеринке.

Когда проповедник окончил молитву, мы поднялись на каланчу и смотрели, как угасает пламя. Он сварил горький кофе, который мы медленно потягивали, пока в небе зажигались звёзды – гуще и ярче, чем я видел за долгие годы. Когда Джозеф заговорил, его голос прозвучал хрипло и невыразительно:

– Всё ещё хочешь попробовать отвести меня в город?

Я прикинул, что мог бы так поступить. Притащить его Коронеру. Возможно, мой долг не будет уплачен сполна, но босс на какое-то время оставит меня в покое. Он получит нечто бесценное, что не в состоянии купить ни криминальный авторитет, ни корпорация, ни даже горстка избранных, что могли перелететь океан: слова, способные сдерживать мертвецов. Джозеф, возможно, отказался бы сотрудничать, но Коронер знал, как развязать человеку язык. Он бы заучил цикличные фразы, их ритмику, нанял бы поэтов в попытках препарировать язык Небес. Он бы постарался выяснить, чего ещё можно добиться этими словами от мертвецов.

Я глотнул кофе:

– Нет, сэр.

Старик кивнул, затем достал нож.

– Ты её благословлял, – заметил он.

Я смотрел на острие ножа, пытаясь подобрать правильные слова. Моё молчание он истолковал как недоумение.

– Женщина. Ты её благословлял.

Внизу тлели угли погребального костра – созвездие смертей.

– Её звали Синь Сунь, – ответил я. – Она была мне почти как семья.

Я поднял взгляд и встретился с ним глазами, мысленно заклиная мне поверить.

– Я не знаю, как спасать души, но хотел бы спасти её.

В душе Синь не было ничего, что нуждалось в спасении. Я надеялся, что она простила бы эту ложь. Джозеф облокотился на поручень, поигрывая ножом – на клинке блестел лунный свет. У меня вспотели ладони, в горле встал ком из незаданных вопросов. Я не привык хотеть чего-то подобного. Хотеть скитаться по пустошам, за пределами стен. Ездить верхом по дорогам и лесам, вдали от компаний и преступников, свободным от Коронера и всех долговых обязательств. Я никогда не верил, что такая жизнь возможна, а теперь мечта меня опьянила.

– Если хочешь, чтобы я тебя учил, – наконец сказал Джозеф, – Придётся вырезать твой передатчик.

Я коснулся тёплой выпуклости на затылке и подавил улыбку.

Метка Дьявола.

Я уже осязал всё. Пощипывание спирта. Металл, касающийся кожи; кончик ножа, холодный, подобно ночному ветерку. Одна капля, затем – ручеёк. Разрез, прощальное гудение передатчика с моим порядковым номером.

А затем – свобода, когда он поведает миру, что я умер.

Автор: Эрик Грегори. Перевод: Sanyendis, вычитка моя.

Эрик Грегори, на данный момент уже, наверное, полноправный магистр изящных искусств, погружает нас в атмосферу зомби-апокалипсиса с религиозным подтекстом. Есть ли душа у зомби?

У пацана не было передатчика. Он оглянулся и почесал затылок – и я заметил, что на его шее ничего нет. В городе трудно отыскать человека без передатчика. Я сразу же понял, что он принёс мне неприятности.

– Мне нужен Эз, – сказал он. Я ответил, что он по адресу.

Паренёк, казалось, испытал облегчение и заговорил тише:

– И вы проводник?

Я вытер руки, вымазанные машинным маслом, о джинсы, закрыл капот «Форраннера» и жестом велел парню следовать за мной. Он всё понял и кивнул с абсурдной в этой ситуации признательностью. Я провёл его вдоль ряда старых грузовиков, ожидавших демонтажа. В противоположном конце мастерской кто-то взводил пилу.

– Кто дал тебе моё имя? – спросил я.

– Парень, что зовёт себя Коронером.

– Не следует тебе заговаривать с ним вновь.

Парень одарил меня печальной улыбкой:

– Да уж.

Он не походил на тех громил, что обычно являлись сюда в поисках проводника. Возраст подходящий – лет семнадцать-восемнадцать. Однако выглядел мальчонка уж больно обычно и прилизанно. Худой, гладко выбритый, в слаксах на подтяжках и белой рубашке, пропитавшейся потом. Я не знал, что о нём думать, и мне эта неопределённость не нравилась.

– Ты местный? – уточнил я.

Он покачал головой:

– Нет, сэр. Я из Линчбурга.

– Славный городишко, – солгал я. Сборище фанатиков. – И давно ты здесь?

– Меньше суток.

– И уже хочешь наружу, – ухмыльнулся я. – Господи-боже.

В офисе было ненамного прохладнее, но зато здесь можно выпить пивка и посидеть в тени. Парнишка устроился на моём потрёпанном диване с цветочной обивкой, а я вскрыл две бутылки «Янцзиня», рассудив, что он привык к напиткам поприличнее. Я по-прежнему не мог его считать, но одевался он как богатенький. Он сложил руки на груди и закинул ногу на ногу, изучая старые вывески с бензоколонок, украшавшие стену.

– Как мне к тебе обращаться? – поинтересовался я.

Он насупился, уставившись на пивную бутылку:

– С.П.

– Ладно, С.П. Не желаешь рассказать, с чего тебе вдруг жить надоело?

Он покачал головой:

– Не надоело. Просто хочу вновь повидаться со своим стариком.

Настал мой черёд хмуриться:

– Твоим стариком.

– Так точно. Он снаружи.

Я покатал бутылку по столешнице из одной руки в другую.

– Насколько далеко снаружи?

– Северные Чероки. Между этим городом и Джонсон Сити.

– Через лес. Неблизкий путь.

Он пожал плечами.

Некоторые проводники не любят совать нос в чужие дела. Берись за работу, не задавай лишних вопросов. Такие нелюбопытные проводники заканчивают весьма погано.

– Если хочешь, чтобы я тебе помог, – начал я, – придётся объяснить, что он там забыл.

Если его прислал Коронер, выбора у меня особенно не было, но, возможно, парень об этом не знал. Он кивнул и ответил без колебаний.

– Мы освобождали души.

Господи, подумал я. Затем – ну разумеется – С.П. сын проповедника. Следовало раньше догадаться. Я допил «Янцзинь», затем открыл холодильник и достал бутылку виски. Слышал я прежде об освободителях, но никогда лично не встречал.

– Ты был с ним, – заметил я.

– Так точно.

– Он проповедует, ты стреляешь. Так это работает?

Парень, казалось, смутился:

– Я пока не научился благословлять.

– И вы разделились?

Он понурился:

– Нас застала врасплох стая волков. Мы бежали, и мой отец, – он осёкся. – Упал. С обрыва. Я видел, как он катится кубарём вниз, слышал, как звал меня, но склон становился всё отвеснее и… Я не понял, где он оказался. Я искал до заката. Я люблю отца, но… – он поджал губы. – Но я не идиот.

– Ты поступил правильно, – я наклонился вперёд. – Но ты должен понимать, что он мёртв.

Парень промолчал.

– Я не намерен внушать тебе ложную надежду. Твоего папаши больше нет. Я возьму у тебя деньги, проведу тебя туда и помогу отправить все необходимые ритуалы. Но я хочу, чтобы мы оба осознавали, что здесь происходит. Мне не нужно, чтобы между нами возникло недопонимание. Ты должен показать мне, что готов к тому, что мы не найдём его радостно улыбающимся.

– Я должен его отыскать, – упорствовал он. – Я осознаю риски.

Я не был так в этом уверен.

– Мои услуги стоят недёшево. И я тоже не идиот.

Я назвал сумму аванса.

– Сначала я хочу увидеть на своём счёте сумму кредитов, равную трём авансам, и чтобы этот счёт был подключён к моему передатчику. В случае моей смерти тройной оклад автоматически переведут родным.

Про семью я пошутил.

– Справедливо, – согласился он. – А если умру я?

– Мы подсоединим твой передатчик к моему счёту. Аванс вернут.

Он покачал головой:

– У меня нет передатчика.

А я и забыл. Метка Дьявола. Я улыбнулся назло шевельнувшейся внутри зависти. Крошечный металлический шарик в шее позволяет мне работать в городе, тратить и получать кредиты. Но чаще всего мне казалось, что это – тёплое зёрнышко долга, постоянно покалывающего под кожей, ожидающего, когда я умру или сброшусь до заводских настроек. Долга, будто постоянно грозящего увеличиться в размерах.

– Мы можем обратиться в моё кредитное агентство и установить таймер на снятие денег со счёта, – предложил я. – Если ты не явишься в течение трёх дней, чтобы его сбросить, аванс переведут на счёт по твоему выбору.

Он кивнул:

– Меня это устраивает.

– Полагаю, мы друг друга поняли, С.П.

Я достал из ящика «Кольт» и выложил на стол. Старая, полустёртая наклейка на рукоятке гласила «Сохраним природу Эшвилла».

– Если у тебя есть юани, моя пушка к твоим услугам.

И вот так мы приступили к делу.

***

В Эшвилле никто не проворачивал тёмные делишки, не задолжав денег Коронеру. Он объявлялся, когда ты оказывался на мели, отчаявшийся и безземельный. Кормил тебя, оплачивал аренду жилья. Если ты изъявлял желание стать проводником, он упрощал процедуру: пристраивал тебя механиком в компанию, задействовал нужные бюрократические рычаги влияния, чтобы записать тебя в ряды дальнобойщиков и разнообразить маршруты доставки. В прошлое Рождество он купил мне комплект брони, прилегающей как вторая кожа, прямиком из Купертино. Порой нелегко было разобраться, где заканчивалась власть компаний и начиналось влияние Коронера, но сомнений насчёт того, кто держал твои яйца в кулаке, никогда не возникало.

Коронер так часто ставил меня в одну смену с Синь Сунь, что вскоре я мог запросто рассказать о любимом исполнителе её дедушки (Джонни Кэше) и городе, где родилась её мать (Роли). Невысокого роста, жилистая, на вид лет сорока, с цепочкой потускневших сердечек, набитых вокруг запястья. Её корыто было настоящим чудищем, жутким гибридом «Хамви» и старенького грузовичка для перевозки мебели. Я занял место в кабине за старой автоматической винтовкой, установленной на капот. С.П. скрючился в тайничке с партией алкоголя.

Синь перехватила мой взгляд, выруливая к воротам:

– Ты плохой человек, Эз.

– Да ну?

– Его отец умер, – веско заметила она. – Парню на это смотреть незачем.

– Я его предупреждал. Он волен сам принимать решения.

Она покачала головой, почесала в затылке:

– Он же ещё салага. Это ясно как божий день. Тебе ли не знать.

– Он уложил немало мертвяков. Ему не нужна мамочка, Синь.

Она уставилась прямо перед собой, стиснув руками руль.

Засранец, безмолвно резюмировала она.

Светофор переключился, и Синь снова продвинулась вперёд. Нас окружили синие плащи, вооруженные винтовками и планшетами. Передатчик нагрелся, я почти осязал их пальцы на моей шее, перебирающие лицензии и разрешения, список работодателей и внушительные долги. Капитан синеплащников пролистывал манифест, а его мордовороты инспектировали груз. Синь делала вид, что меня не существует, а я изо всех сил сдерживался, чтобы не хвататься за пушку, не хрустеть костяшками и любым другим способом не выдать, что напуган до усрачки. Я вслушивался в перестук шагов у нас за спиной и гадал, о чём думает паренёк, спрятанный среди бутылок алкоголя.

Шаги стихли. Хлопнула дверца, и капитан махнул рукой, пропуская нас дальше. Я приложил руку к полям воображаемой шляпы, а Синь пожелала ему удачного дня.

Ворота открылись, и мы выехали наружу.

Есть что-то в моменте, когда покидаешь город, отчего хочется напиться и кричать. Ты уезжаешь в пустоту фронтира и ощущаешь тяжесть топлива, сжигаемого с каждой милей. Долги, торговые центры, манифесты – вся эта мишура спадает, пока не остаёшься лишь ты, тишина и облака, обвивающие иссечённые дорогами горные массивы. Пока мы выезжали, я разглядывал деревья – листву едва тронула рыжина. Впереди расстилалось шоссе, петлявшее между могучих валов Голубого хребта – сплошь отвесные склоны и обрывы. Стоит удалиться на пятнадцать миль от Эшвилла, и уже трудно поверить, что кто-нибудь вообще когда-то жил в горах. Даже биллборды попадались лишь изредка, и те заросли кудзу [прим.: растение семейства бобовых, способное образовывать непроходимые заросли].

– Не хочешь его выпустить? – осведомилась Синь.

– Боюсь, придётся.

Я покинул место стрелка, перебрался с помощью крюка-кошки в грузовой отсек и просочился между тесными рядами паллетов с маркировками на португальском, итальянском и китайском. Всё добро мира, упакованное в ящики. Аварийное освещение едва теплилось, к тому же, хоть я не первый раз лазил по колымаге Синь, груз каждый раз лежал немного иначе. Я сдвинул коробку с консервированным супом с дверцы тайника, постучал трижды, подождал, постучал снова. Я услышал шорох щеколды изнутри и откинул люк. С.П., окружённый слегка раскачивающимися винными бутылками, таращился на меня, сложив руки на груди, как покойник. Его лицо покраснело, мокрые от пота волосы облепили лоб.

– Спасибо, – выдохнул он.

Я подал ему руку:

– Ты живой?

Он моргнул:

– Мы снаружи.

– Так точно.

Я помог ему выбраться, протащил в кабину.

– Присядь-ка, – обратился я к нему, указывая на место стрелка.

Синь бросила взгляд через плечо и улыбнулась пареньку.

– Надеюсь, ты не прикладывался к виски, – заметила она мягко, явно поддразнивая. – Не хотелось бы мне, чтобы Коронер пришёл разбираться.

Он вспыхнул:

– Нет, мэм. Я не пью.

Я пытался отбросить образ Коронера, стоящего на пороге моего дома.

Синь рассмеялась:

– Вот как? Ты либо умный, либо чокнутый. Не уверена, которое из двух.

– Полагаю, здесь, – с нервной улыбкой выдавил С.П., – это и к лучшему.

– Тут ты, быть может, и прав.

По обочинам маячили пустые указатели. Буквы давно облупились. Одинокая мёртвая женщина, однорукая, тощая, как скелет, хромала вдоль шоссе. Она то и дело натыкалась на ограждение, норовя в любой момент перевалиться через край и сгинуть в лощине. Синь и С.П. замолчали, а я высматривал птиц в небе.

Я так и не понял, что Коронер хотел мне сказать, отправляя на это задание. Когда я позвонил, чтобы согласовать поездку, то спросил о парне, но куратор лишь ответил, что босс считал эту операцию важной. «Позаботься, чтобы парень и его папаша вернулись с тобой, – сказал он. – Выполнишь задание, и всё будет путём».

Коронер не был идиотом – он должен понимать, что проповедник давно мёртв. Он что, хотел кинуть пацана на деньги? Чушь – для него эта сумма сущие копейки. Он требовал выполнения задания, но я не в толк не мог взять, почему. Ставки были мне неизвестны, я не представлял, что могу потерять.

Синь резко затормозила, вырвав меня из размышлений.

Я едва успел сгруппироваться, чтобы не влететь головой в лобовое стекло. Впереди на дороге лежал восемнадцатиколёсный грузовик. Кабина уткнулась в разделительную полосу, а задняя часть заблокировала половину шоссе – машина распласталась по полотну, как спящий кот. Задняя орудийная башенка превратилась в металлолом, скотосбрасыватель [прим.: щит из железных прутьев, листовой или литой стали, предназначенный для откидывания с железнодорожного пути препятствий (скота, снега, брёвен, автомобилей и т.п.)] искорёжило, выкрутив до полной потери функциональности. Вокруг кабины сгрудилась стайка красных медведей – судя по их виду, мёртвых – обрывавших обшивку. Медведи дружно отвлеклись от своего занятия.

Некоторые говорят, что глаза мертвецов пусты, но я так никогда не считал. Ты смотришь в них и видишь осуждение.

Когда проводники и дальнобойщики собираются вместе выпить, можно услышать разговоры о придорожных церквушках, где поклоняются красным медведям. Мы народ не слишком религиозный, но я верю слухам. Порой приходится молиться тому, что тебя пугает. А если тебя не пугает двенадцатифутовое чудище весом в три сотни фунтов [прим.: около 3,66 метра и 136 кг, соответственно], выведенное, чтобы пожрать максимально возможное количество плоти, считай, ты уже покойник. Компании вывели красных медведей, чтобы очистить леса от мертвецов, и на бумаге это выглядело замечательно – хищные боевые киборги, падальщики со скелетами, усиленными титаном. Предполагалось, что их невозможно инфицировать – настоящая ходячая крепость.

Загвоздка в том, что они всё равно заразились.

Я схватил С.П. за плечо, попытался вытащить его из кресла, но он сбросил мою руку. Четверо зверей отделились от группы, вразвалочку направились к нам. Синь вцепилась в руль, переходя на заднюю передачу. Приближающиеся мертвецы разбились на пары, огибая нас с флангов; те, что остались на месте, вырвали дверцу кабины у поваленного грузовика…

Хрусь.

Ближайший к нам медведь качнулся вправо, из его головы брызнула кровь. С.П. невозмутимо развернул винтовку в сторону следующего зверя, затем слегка нахмурился, заметив, что первый медведь ещё двигался – челюсть держалась на лоскутах, и его мотало из стороны в сторону. Синь, поглядывая в зеркало заднего вида, держала руль ровно, сдавая назад так быстро, как только могла. Но медведи двигались куда быстрее, даже не сбавляя шага, пока С.П. стрелял им в грудь и голову. Наконец тот, с отстреленной челюстью, запнулся и упал мордой вперёд, словно у него закружилась голова или он выдохся. Поначалу мне показалось, что это С.П. его измотал, но нет – подвели задние лапы.

Оставшиеся три медведя оказались настолько близко, что я различал волокна мяса у них в зубах. Я склонился к уху С.П., перекрикивая грохот стрельбы:

– Стреляй по лапам!

Он коротко кивнул и сконцентрировал огонь на пространстве перед зверями. Вокруг суставов, где предплечья переходили в лапы, мяса было поменьше; красный мех и мышцы расползались, обнажая поблёскивавшее на солнце переплетение костей и металла. С.П. ни разу не промазал, но вскоре нам придётся перезарядить винтовку. Самый крупный медведь пошатнулся и рухнул на тротуар, ссадив морду об асфальт.

Последний бросился вперёд и врезался нам в капот. Машину тряхнуло, но Синь удалось выровнять грузовик. Медведь обмяк, отцепился и неподвижно замер на дороге. Синь сбросила скорость, и мы наблюдали за оставшимися мертвецами издали. Там собралось не меньше семи или восьми особей. Они уже разобрали кабину поваленного грузовика и приступили к трапезе.

– Мы можем поехать кружным путём, – вполголоса предложила Синь. – Уйти с шоссе по последнему съезду, потом пару миль двигаться в обход шоссе.

Я подумал о ребятах в центре круга мертвецов. Других дальнобойщиках. Возможно, проводниках. Интересно, знаю ли я кого-то из них?

– Да, – согласился я. – Давай так и поступим.

– Надеюсь, они были христианами, – едва слышно произнёс С.П.

***

Мы поговорили о своих близких. У Синь осталась полоумная мать, доживавшая свои дни в доме престарелых в Шарлотт. О бывшем муже и сыновьях она не обмолвилась ни словом. Моя дочь, уже взрослая, жила в фермерской колонии Монсанто на тихоокеанском побережье, и каждые пару месяцев присылала письма с просьбой выслать денег. Синь слышала эту историю уже с дюжину раз – или, по крайней мере, достаточно, чтобы решить, что всё это хрень собачья – но она по-прежнему наблюдала за мной со смесью теплоты и горечи в глазах.

С.П. поведал нам о своём отце, Джозефе. Поначалу паренёк говорил неохотно, односложно отвечая на расспросы Синь, но в итоге разговорился, сам, казалось, удивившись тому, как приятно рассказывать свою историю.

Джозеф не всегда освобождал души в дикой местности. Будучи юношей из Линчбургского Дозора, он ходил вдоль стены, убивая мертвецов. Джозеф бормотал молитвы с мальчишеских лет, учитывая нравы, царившие в городе, но не обрёл истинной веры, пока однажды летом в их краях не объявился странствующий проповедник. Джозефу тогда исполнилось двадцать, он недавно стал отцом, и даруемая им смерть особенно его тяготила, пусть даже он отправлял в последний путь давно сгнившие тела. Священник поведал ему, что души мертвецов не покидали увядшую плоть, и, несмотря на снедающие их голод и разложение, они всегда могли принять либо отринуть любовь Христа. Он вещал, что жизнь после смерти – шанс, лимбо плоти, и долг каждого христианина – молиться за потерянные души и предлагать им избавление. Подобно Христу, сошедшему в преисподнюю, чтобы забрать души язычников, верующим следовало странствовать по пустошам и справлять ритуалы по мёртвым.

Джозеф нашёл своё призвание. Он три года путешествовал со священником, проповедуя в огороженных стенами городах, обращаясь к мертвецам за их пределами и периодически возвращаясь в Линчубрг, чтобы передать жене и сыну деньги, собранные в церквях по всему Югу. Когда С.П. исполнилось семь, Джозеф вернулся домой и обнаружил осиротевшего, перепуганного сына – супруга угасла от пневмонии. Почти на год Джозеф оставил свою миссию и воспитывал мальчика, работая на стене, как прежде, но теперь вопия о спасении, когда начинял пулями ползущие тела.

Именно на стене ему было Откровение. Когда он выстрелил из винтовки в группку мертвецов в армейском камуфляже, ангел Господень овладел его языком и произнёс им слова на языке Еноха, слова, звучавшие в Царствии Небесном. Мертвецы замерли, чтобы послушать его проповедь, и он увидел свет Христов в их глазах. Он тут же убил их всех ‑ прежде, чем они могли бы пошевелиться или испытать сомнение. Он впал в экстаз.

С новым рвением Джозеф вознамерился вернуться в пустоши, на этот раз вместе с сыном. С.П. уже неплохо стрелял, став младшим дозорным. Странствующий священник перемещался на армированном грузовике, декламируя проповеди через динамики, но теперь Джозеф осознал, что стекло и металл отделяли его от душ, что ему надлежало спасти; он купил пару лошадей и научил С.П. ездить верхом.

– Погоди, – прервал я его. – Вы ездили верхом? Снаружи?

С.П. пожал плечами:

– Они быстрые.

– Да ты гонишь.

– Нет, сэр.

Я скосил взгляд на Синь. Она внимательно следила за дорогой, петляя по крутым горным серпантинам Северных Чероки. Мы еле ползли, но С.П. сказал, что мы уже недалеко от места, где он в последний раз видел Джозефа.

– А как же уцелеть в стычке с кем-то вроде тех медведей?

Он вымученно улыбнулся:

– Прошлой ночью мне повезло. Но перед отцом мертвецы расступаются. Он проповедует из седла.

Они расступаются, подумал я. Ну, разумеется.

– А что случилось потом? – поинтересовалась Синь. – Он тебя обучил?

С.П., казалось, замялся:

– Больше рассказать нечего. Он научил меня ездить верхом, и мы путешествовали на лошадях. Мы довольно часто заезжали в церкви, чтобы не голодать, но у него душа не лежала к тому, чтобы проповедовать живым. Мы всё больше и больше времени проводили снаружи, отправили тысячи душ к Господу. Отец старался, как мог, обучить меня языку Небес, но мне не хватает… – он замолк, уставившись в окно. – Откровения, – вполголоса закончил он.

Шины взвизгнули, когда дорога замкнулась сама на себя, уходя в поворот под углом чуть ли не в триста шестьдесят градусов. Я скрипнул зубами, стараясь не смотреть на обрыв по левую сторону или на скалу по правую. С.П. наклонился вперёд, указал на граффити на камне:

– Я узнаю…

Что-то ударило в бок грузовика. Справа, и очень сильно.

Мы со скрежетом слетели на обочину, сминая ограждение.

– Какого чёрта… – крикнула Синь.

Я перемахнул за сидение С.П., вытянул ремни безопасности и свернулся калачиком. Раздался ещё один мощный, сопровождаемый грохотом металла удар, затем ещё, а потом мир вокруг покатился кубарём и утратил чёткость. Облачко затхлого воздуха сопровождало взрыв, с которым сработали подушки безопасности. Я будто завис в невесомости, а затем гравитация резко вернулась, отозвавшись жутким хрустом в коленях и локтях. Я закрыл голову руками, как мог, но она неожиданно оказалась горячей наощупь, и меня окутала тяжёлая темнота.

Металл с жалобным визгом скрежетал о металл.

ФИНАЛ

Его редко называли по имени. Даже при знакомстве с новыми людьми он представлялся по прозвищу, и никто никогда не уточнял, откуда оно взялось – достаточно было взглянуть на собеседника.

На коротких ногах возвышалось могучее туловище конической формы: с узкой талией и массивными плечами. Трапеции были «накачаны» до гротескных размеров, и сложно было определить, где кончается шея и начинается голова. Из-за плоского затылка спуск от макушки до загривка был плавным и придавал телу обтекаемую форму.

«Акула», - улыбался он при знакомстве, и неровные белые зубы, выныривающие из-под тонких губ, подкрепляли его слова. Как только улыбка исчезала, уголки губ низко опускались, и лицо принимало характерный для хищных рыб «грустный оскал».

Сегодня «оскал» был особенно унылым. Акула утопал в мягком диване посреди гостиной и буравил взглядом спортивный кубок, безобидно стоявший на журнальном столике. Из окна тянулись теплые лучи вечернего солнца, оранжевыми пальцами лапали позолоченные бока кубка. «Это не просто закат, а закат моей спортивной карьеры», - подумал Акула и поджал губы.

Чудесная погода уходящего лета не могла побороть мрачные раздумья, свежий ветер, струящийся в распахнутое окно, не в силах был разогнать противную слабость, что делила тело пополам с апатией.

В ноздри настойчиво вторгся кофейный аромат — крепкий и сладкий напиток ждал своего шанса помочь в трудное время. Акула поднес ко рту исходящую паром кружку и осторожно отхлебнул. Кофе обжигал, но был настолько вкусный, что Акула уже не смог остановиться. Капля радости в море меланхолии.

Поставив пустую кружку рядом со злополучным кубком, он медленно лег. По всему телу прошла волна тупой боли – и отдалась в голову. Акула зажмурился, как если бы ударился темечком в дверном проеме.

Решив не открывать глаза, он расслабился и уже через пару минут погрузился в дремоту, устремился туда, где по-прежнему здоров и полон сил. Багровая темнота закрытых век подернулась неясными образами подкрадывающихся снов. Суетливым калейдоскопом промчались фрагменты последней схватки: потные мускулистые тела, сцепленные в захвате на ковре – концентрированный клубок силы красно-синего цвета. Акула – в красной форме, оппонент, прижатый к ковру лопатками – в синей. Восторженные лица в колыхающейся толпе впиваются в борцов взглядами, словно рой комаров. Резкие возгласы сотрясают зал. Объявление победы, сияющие улыбки вокруг, и неожиданный фонтан боли. А тут еще огромный шмель с мохнатыми боками и блестящими лапками завис перед самым лицом, зажужжал сердито и настойчиво.

Проснувшись от вибрирующего мобильника, Акула снова почувствовал ломоту в костях, сморщился — скорее от досады, чем от боли. Волосатая рука сгребла мобильник и неторопливо поднесла к уху:

- Алло.

- Здорово, Акула, как ты себя чувствуешь? – спросила трубка зычным баритоном Леонида Ивановича.

- Хорошо.

- Я знаю, что дерьмово, спрашиваю, как ты справляешься.

Не дождавшись ответа, Леонид Иванович продолжил:

- Нельзя просто лежать, как куча кирпичей на даче...

- Судя по ощущениям, я и есть куча. Развалился в хлам.

- Знаешь, что? Не строй из себя... - Леонид Иванович выругался, - я тренировал кучу парней, которые рвали внутренний мениск — и поправлялись, один даже после разрыва крестовидной связки хорохорился и выступал, тот еще мутант. А ты — целее девственницы, ничего не покалечено. Может, психосоматика? Как думаешь?

- Может быть.

- Я тебе скажу, кто твои кирпичи соберет, - сказал тренер тоном персонажей рекламы, - я поворошил старые связи, и добыл контакты нашего старого терапевта. Мужик он странный, но как врач – очень крут. Народный врач СССР!

- Мануальный терапевт? – спросил Акула.

- Ты не подумай! - воскликнул Леонид Иванович, - это не какой-то индийский криворукий плут. В свое время он лечил советских космонавтов, сам понимаешь – человек для него, как детский конструктор.

Акула приподнялся на локтях, глянул исподлобья на кубок и на затухающий огонек солнца на западе.

- Действительно, интересно, - сказал он.

- Ну конечно! Я тебе об этом и толкую, - сказал тренер, - зовут его Вальтер Крюгер, немецкое качество, хе-хе. Я  тебя записал на завтра.

- Чего-о?

- Не «чего», а «спасибо, Леонид Иванович». Я все-таки тренер, а значит, твое здоровье – моя забота. Как говорится, чтоб ты сдох, но поправился, хе-хе! Добираться будешь на электричке, ни одна машина в это дыру не проедет. Завтра в полдень тебе назначено, записывай адрес…

Погода испортилась. Еще с самого утра на горизонте сгрудилось стадо беременных туч, и когда Акула выходил из электрички, оно уже разбрелось по всему небу, здесь и там атакуя землю потоками ливня. Сразу за остановкой, обозначенной одиноким полосатым столбом, начинался жидкий осиновый лес. Дождь заливал лицо, водопадом струился по желтому дождевику.

Электричка завыла и унеслась по путям, проводив Акулу пристальным взглядом зелено-оранжевой морды на последнем вагоне. Через лесопосадку, спортсмен вышел на отданное зарослям иван-чая поле: ветер истерично лохматил зеленые стебли, под необузданным натиском зеленое море исходило волнами. В траве сиротливой трещиной пробегала тропинка – неровная, не знавшая автомобильных колес.

Акула нахлобучил капюшон, стараясь не смотреть по сторонам и не ловить лицом хлесткие капли. На самом краю видимости, теряясь в пелене дождя, маячила горстка вожделенных домиков. Сгорбленный и насупленный, шедший быстрым шагом, он смахивал на громадного сказочного огра, совершающего набег на деревеньку.

Жители попрятались в теплых сухих жилищах, из некоторых труб курился дымок затопленных печек. Приглядываясь к номерам домов, Акула двинулся вдоль главной улицы. Собственно, вся деревня и состояла из одной улицы и насчитывала от силы полсотни домов. Ветер хаотично смешивал уютный запах дыма с душком влажного навоза, ароматы цветов, заботливо рассаженных по клумбам, с запахом сосновой смолы.

В хлевах, оглушенная горохом дождя, тревожно блеяла скотина. Проходя мимо одного из дворов, Акула услышал металлическое бряцанье – остановленная короткой цепью псина вперила в него строгий взгляд и глухо прогавкала нечто похожее на «Гуф! Гуф!». С минуту черные глаза провожали его, затем собака раздраженно отряхнулась и с чувством выполненного долга отправилась в конуру.

Словно брезгуя обществом деревенских изб, на отшибе расположился аккуратный двухэтажный коттедж из красного кирпича. «А вот и ты, доктор-буржуй!» - обрадовался Акула.

Дом Вальтера Крюгера и его земельный участок величиной с половину футбольного поля окружал двухметровый забор без единого просвета между досками. По периметру с внутренней стороны забора столпились молодые тополя, густая крона влажно блестела, листья под каплями копошились, будто зеленые крабы. Тронутая ржавчиной калитка оказалась незапертой и скрипела под порывами ветра.

Дорожка перед входом в коттедж превратилась в месиво из мелкого гравия и грязи. Образовавшиеся повсюду вязкие лужицы цвета кофе с молоком пузырились под крупными каплями. Уже не стараясь избегать грязи и луж, заляпанный до колен Акула проследовал напрямик, глубокие следы тут же заполнились грязной водой. «Не шоколад, конечно, но и не дерьмо», - подбодрил себя Акула.

Темные от влаги деревянные доски удивленно скрипнули под центнером спортсмена, и Акула оказался под козырьком крыльца – внутри водной тюрьмы из журчащих струек, непрерывным потоком текущих по шиферу и ниспадающих на землю за его спиной.

Акула посмотрел на часы и надавил кнопку звонка. Вокруг спокойно булькал затихающий дождь, но звонок остался нем. Акула пощелкал на кнопочку, зажал ее указательным пальцем... Дверь распахнулась, а вместе с тем на спортсмена обрушилось оглушительное «та-дам!», издаваемое звонком.

Спохватившись, Акула отпустил звонок. Перед ним стоял очень пожилой мужчина - нельзя было назвать его стариком при такой прямой осанке и ясном взгляде – в черном отглаженном костюме (для кого, спрашивается, эти стрелки на брюках?) и элегантных, хоть и старомодных, очках в золотой оправе.

- Извините, я думал, звонок не работает, - сказал Акула, - здравствуйте.

- Здравствуйте, юноша. Ничего страшного, это вина звукоизоляции, – Крюгер окинул Акулу цепким взглядом. – Борец, полагаю?

- Да, меня записал на прием Леонид Иванович.

Акула стоял у порога, промокший, грязный, замерзший. С дождевика струилась вода, под ногами натекла приличная лужа. Казалось, Крюгер не замечал его положения – с бесстрастным лицом рассматривал крупную фигуру, словно перед ним был тривиальный музейный экспонат. Наконец, произнес:

- Вы весь мокрый, скорее проходите в дом. Могу я предложить вам чашку горячего шоколада?

- Спасибо, - пробормотал Акула и вдвинулся в дверной проем.

Первое, что он увидел – ленты. Одна, две, пять – несколько десятков липких лент от мух свисали с потолка и вдоль углов. Их желтые блестящие языки были усыпаны сотнями и тысячами мух, в основном дохлых, но некоторые еще отчаянно жужжали, утопая лапками в липком месиве. «Фумитокс», – прочитал Акула на фиолетовом цилиндрике одной из лент и наклонился, уберегая шевелюру.

Крюгер проводил спортсмена в просторную ясную кухню. Пол был устлан бежевым ламинатом под паркет, вдоль стены стояла кухонная комбинация «IKEA», выполненная в белой гамме. Столешницы и дверцы шкафчиков поражали безукоризненной чистотой, смеситель на раковине сиял хромом. Вместе с тем, обстановка не создавала уюта, а скорее ассоциировалась с хирургическим кабинетом или операционной. Лампы дневного света усиливали неприятное сходство. И, конечно, в каждом углу висело по липкой ленте ядовито-желтого цвета, время от времени доносилось жужжание умирающих насекомых.

- Итак, юноша, - сказал Крюгер, - позвольте узнать, на что вы жалуетесь?

Сам он отошел к плите и занялся готовкой обещанного шоколада.

- Боль, - ответил Акула, - тупая, ноющая, не сильная, но очень навязчивая. Отдается в голову. Слабость, как будто весь день валялся на жаре. Никогда такого не было, появилось на последнем соревновании. Прошел обследование, но тесты говорят, что я здоров.

От плиты распространился запах какао с корицей. Крюгер достал крохотную чашечку на блюдце, одним движением вылил в нее содержимое ковшика – количество напитка совпало до последней капли.

- Горячий шоколад, - объявил Вальтер Крюгер, поставив перед Акулой чашечку, и сел напротив.

Установилась тишина, изредка нарушаемая звуками мушиной агонии. Крюгер, не двигаясь, смотрел на гостя, руки покоились на столе одна под другой, как у прилежного школьника. Акула еще раз подивился педантичности своего визави: гладко выбритое лицо, тугой узел галстука, на манжетах черной рубашки холодными звездами блестят золотые запонки. И это при том, что терапевту никак не меньше семидесяти.

Акула прочистил горло и отхлебнул какао. Изумительный вкус наполнил рот, и в груди растеклись теплые волны. Словно мутная пленка упала с глаз, и в мире добавилось красок.

- Очень вкусно! – сказал Акула, осушив кружку в три глотка. – Я никогда такого не пробовал.

- И не попробуете, - чуть улыбнулся терапевт, - это авторский рецепт. Процедура уже началась. Прошу за мной, юноша.

Крюгер вернулся в прихожую и спустился по бетонной лестнице, какие обычно ведут в погреб или подвал. У стальной двери, покрытой заклепками, словно люк на военной технике, терапевт приложил палец к биометрической панели – раздался электронный писк и дверь отворилась.

Подвал представлял собой медицинскую лабораторию. Помещение оказалось сухим и чуть прохладным, по периметру потолка горели матовые лампы, освещая каждый уголок. У стены в центре располагалось шикарно оборудованное рабочее место: крутящееся кожаное кресло, достойное директора крупной компании, было окружено полукругом массивного стола, где стоял компьютер с тремя дисплеями. На одном пульсировали разноцветные графики, другой был испещрен наборами цифр в табличных столбиках, на третьем крутилась трехмерная модель головного мозга.

На кирпичной стене висели яркие пластиковые плакаты — разного рода анатомические атласы человека в полный рост: классические — с обнаженными мышцами и внутренними органами, экзотические — со схемами чакр и картами точек для иглоукалывания. Далее следовали многовариантные изображения головного мозга: опутанного магнитными линиями, расчетными графикам, витиеватыми проекциями. Вдоль оставшихся застыли книжные шкафы, плотно набитые научными пособиями на разных языках. В дальнем углу была дверь с надписью «Das Operationsraum».

- Грандиозно, - прошептал Акула.

Крюгер сдержанно улыбнулся:

- Ближайшее время вы проведете не здесь.

Едва Акула вошел в следующую дверь — в нос ударил  запах разложения, мерзкий и сладковатый, вонь как будто скопилась под кадыком липким шариком, и спортсмен согнулся в позыве рвоты. Тут же примешался резкий металлический запах крови. Акула развернулся — как раз для того, чтобы в лицо ударила струя из баллончика.

Очнулся Акула на кушетке в полусидячем положении: руки и ноги прижаты пластиковыми браслетами, голова надежно зафиксирована тисками. Он заорал. Громко, нечленораздельно, перемежая крик ругательствами и призывами о помощи. Мышцы вздулись, тело затряслось в отчаянном напряжении, но фиксаторы лишь глубже врезались в кожу. Вальтер Крюгер стоял в ногах кушетки и, не моргая, смотрел на пациента, пальцы сжимали микрофон — незаменимый аппарат при проведении ответственных процедур. Акула замолк, переводя дыхание.

- Звукоизоляция, - напомнил Вальтер.

- Зачем это?! Что тебе надо?!

Лихорадочно оглядевшись, насколько это позволяли тиски, Акула увидел вокруг белые виниловые шторы, справа стояла тумбочка с медицинским оборудованием непонятного назначения, а слева замер передвижной столик с блестящими хирургическими инструментами, шприцами и ванночками для растворов.

- Где я?

В операционной, - ответил Крюгер. - Сегодня вы мой пациент.

- Иваныч, мудак, насоветовал!

- Что вы! Леонид Иванович работает на благо человечества и предоставил мне уже не один десяток качественных образцов.

- Что ты несешь, гнида?

- Юноша. Если вы не прекратите хамить, я буду вынужден дать вам дозу транквилизатора. Идет научная запись, - Крюгер выразительно посмотрел на микрофон.

Акула засопел, но счел благоразумным прислушаться к словам своего мучителя. Постаравшись взять себя в руки, он выдавил:

- Ничего не понимаю, я приехал к терапевту...

- О, я сейчас все поясню. Во-первых, терапия вам не требуется — болевые симптомы вызваны препаратом, который Леонид Иванович дал вам по моей просьбе. Мне был нужен физически закаленный образец, а без причины вы бы сюда не пожаловали.

- Иваныч? Но почему?!

- Во-вторых, теперь вы участвуете в моей программе по гуманизации населения.

- Что еще за программа? А мое мнение? Это секта?

- Вы задаете слишком много неправильных вопросов, юноша, поэтому я изложу ситуацию сам. Человечество — это великий механизм, и его путь складывается из поступков каждого человека, живущего на этой планете. Благочестие и ответственность ведут человечество к цивилизации и прогрессу, а беспринципность и эгоизм — к упадку и прозябанию. Но люди не заботятся о процветании, а преследуют лишь сиюминутную выгоду, не чувствуют себя единым родом. Что остается делать немногим сознательным людям, когда общество неосознанно служит злу и тянет нас в пропасть? Как этому противостоять? Как можно исправить человека?

Вальтер Крюгер замолчал и опустил голову. Откуда-то из-за штор доносилось тонкое жужжание умирающих мух. По воздуху волнами гулял гадостный запах.

- Решение есть, - как ни в чем не бывало продолжил терапевт, подняв голову. - Путем экспериментов я открыл способ блокировать негативные свойства личности операционным вмешательством. Продукт операции я назвал Homo Perfectus. Человек совершенный не испытывает жадность, зависть, тщеславие, алчность, он не знает воровства, коррупции, грабежа или убийства. Он – идеальный представитель цивилизации, надежная опора здорового общества.

Крюгер вскинул голову и расправил плечи.

- Из этого кабинета вышло триста восемьдесят семь совершенных людей!

***

Баба Рита возвращалась из сада на вечерней электричке. Зайдя в вагон, она тяжело вздохнула и отметила, что свободных мест нет. Люди с готовностью уступают или молодым девушкам, или пенсионерам дряхлого вида. Рита не относилась к этим категориям (хотя приближалась ко второй), и на нее, устало прислонившуюся к стене, никто не обращал внимания.

Внезапно поднялся рослый парень с массивными плечами, его мясистая шея как будто срослась с затылком. Рита насторожилась: раньше такие молодчики вытрясали деньги со всего вагона.

Парень улыбнулся, обнажая неровные зубы.

– Садитесь на мое место, – сказал он и деликатно отошел в сторону.

– Ой, спасибо, – сказала Рита. – Как неожиданно! Не перевелись, так сказать, джентльмены в русских селениях.

– Просто я не могу иначе, – снова улыбнулся парень.

***

Другие мои книги и рассказы: https://telegra.ph/Putevoditel-po-knigam-01-11

Художник показал, как создавал фигурку кабана Пумбы из мультфильма "Король Лев". Однако есть один нюанс. Автор решил сделать из кабана зомби.

Источник: youtube.com

8/10

Обожаю это кино еще со старших классов школы.

Группа студентов-медиков едет на отдых в горы. Но им не дают отдохнуть вдруг появившиеся зомби-нацисты, которые еще эхом войны были погребены в этих местах.

Зомби выглядят превосходно и жаждут убивать, тупые до изнеможения но разные по характеру и не картонные персонажи, которые пытаются выжить и отбиться от наци, много метров человеческих кишок, одни выпавшие мозги и полтора часа хохота - вот что ты получишь от этого кино. И все под прикольный бодрый саундтрек.

Самая уморительная трэш-комедия из тех, что я видел. И все это веселье с бюджетом 800к долларов. Естественно они окупились с лихвой. Моя любимая, классная предновогодняя трешатина. КП

Больше фильмов в ТГ канале, подписывайся и читай.

Реддит

7 мая 2004 года — именно в этот день, если верить короткометражке «Утерянная запись: Правда об ужасе последних дней жизни Энди», началась массовая зомби-пандемия, повлёкшая за собой события фильма «Рассвет мертвецов» Зака Снайдера.

Добро пожаловать в первый пост нашей новой рубрики - КиноДата. В ней мы ежедневно будем делиться датами из кино, соответствующими дню в реальности. Подписывайтесь тут или в нашем телеграм канале

Волонтерам - мы хотим создать большую и мощную базу дат из кино, а потом сделать из нее календарь доступный всем. Если вы знаете дату из кино - кидайте в комментариях, мы обязательно добавим ее в базу.

Представим, что группа героев получает награду за каждого выжившего, кого они спасают из города, наполненного зомби. Но выжившим нужна веская причина, чтобы быть там.

1. Хранитель музея не может оставить свои исторически значимые артефакты. Он настаивает на том, что взять с собой все статуи, вазы и картины.
2. Упрямый хозяин лавки не оставит свой семейный бизнес на разрушение. Кровь, пот и слезы вложены в его ремесло на протяжении многих лет.
3. Соперничающая банда авантюристов осаждается ордой мертвецов. Должна ли партия их спасти или оставить на смерть, поборов, таким образом, конкуренцию?
4. Священник охраняет свою церковь. Он не позволит мертвым осквернять его освященные земли.
5. Исследователь изучает влияние инфекции на местное население. Он говорит, что было бы стыдно, если бы такое событие осталось незамеченным для цивилизации.
6. Владелец дома ждет возвращения дочери из университета. Если он сбежит из города, она не узнает, как его найти.
7. Гордый фермер, выращивающий помидоры, не покинет свою землю, пока его редкий экспериментальный урожай не будет готов к уборке, чтобы не потерять семена. ИЛИ: Пивовар не пускает нежить в свою пивоварню, ожидая еще несколько дней, пока его идеальная партия эля не закончит брожение.
8. Вдовец отказывается покинуть могилу любимой жены, умершей при родах вместе с их будущими близнецами.
9. Мужчина решил остаться со своей больной матерью. Она прикована к постели и не может ходить, поэтому они пытаются спрятаться, пока он о ней заботится.
10. Группа воров прячется в банке, «работая» днем и ночью, пока не откроет хранилище.
11. Группа друидов собралась вокруг священного дерева в старом городском парке, пытаясь уберечь его от нежити.
12. Безумный воин/воительница бродит по улицам, убежденный, что боги дали ему священную цель - победить всю нежить в городе.
13. Старый ветеран-приключенец на пенсии, защищавший этот город ранее много лет от нападений огров, и он не даст нежити прогнать его! Он не трус!
14. Могущественный дампир бродит среди нежити, совершенно незаметно для мертвецов. У него/нее есть башня, полная выживших, за которыми он/она ухаживает ... но еда уже на исходе.
15. Группа верных охранников дает последний бой, забаррикадировавшись в казарме, чтобы защитить командира и членов его семьи, не успевших эвакуироваться.
16. Паладин в одиночку охраняет и защищает местную церковь. Но поскольку священники отказываются покинуть свою церковь, чтобы не осквернить ее нежитью, паладин обязан остаться и защищать их. Он открыто жалуется и пытается убедить их уйти, но все равно отдаст свою жизнь, если потребуется.
17. Человек с ликантропией, в разгар полнолуния – он наслаждается этой войной с мертвыми, потому что может буйствовать и утолить свою ярость, не беспокоясь о том, чтобы причинит вред кому-либо из живых.
18. Вор, ранее не имевший особого успеха и достатка, понимает, что это лучшая возможность попасть во все места, которых он избегал в прошлом.
19. Молодая наследница богатого рода пользуется возможностью избежать своей судьбы «брака по расчету», чтобы сбежать со своей настоящей любовью, но они загнаны в угол на пути к выходу из города.
20. Странствующая группа монахов, взявших на себя строгий обет ненасилия, заперта в городе. Монахи застряли в городе, а заодно и в философской дискуссии о том, нарушит ли нападение нежить их клятву.

Мужчина 32 года

— Помните, пару лет назад нам предсказывали Конец света? – неожиданно спросил клиент, высокий поджарый брюнет с темными кругами под глазами. – Ну, тот, что произойдет, когда в небесах покажется планета Нибиру, которая поглотит разом все наши души.

— Честно говоря, не припоминаю, - настороженно ответила я. – Слишком уж часто нас пугают наступлением Армагеддона… Почему вы спрашиваете?

— Я думаю, что Конец света таки наступил, просто мы его не заметили и уже давно мертвы.

— Как же это возможно?

— Очень просто: мы все - зомби! То есть, не совсем такие, как показывают в ужастиках: мы можем говорить, думать, выполнять сложные действия, - но душ во всех нас уже не осталось.

— А какую роль играет душа в нашей жизни, по вашему мнению?

— Она отвечает за чувства, отличные от примитивных, вроде гнева или жажды. Без души вы не можете ощущать сострадание, не способны любить и радоваться, вы глухи к мольбам других людей и не цените добрых дел.

— И вы считаете, что у всех окружающих вас людей нет души? То есть вы полагаете? что они не способны на все перечисленное?

— Именно так, - с важным видом кивнул Роман. – Я начал замечать их уже давно – эти изменения в людях. Сначала жена, которая в моей памяти была красивой, умной и легкой на подъем, превратилась в страшную стерву, не способную к эмпатии. Затем лучший друг, неожиданно ставший начальником, начал пользоваться мной в два раза больше, чем другими подчиненными, причем делая это без зазрения совести. Мать ушла от отца после тридцати лет брака, сказав, что уже давно к нему ничего не чувствует, и что теперь, когда дети выросли – хочет пожить для себя.

— Это довольно печально, но вы говорите о других людях, а что происходит с вами?

— Я ничем не отличаюсь от других зомби: работа на дядю от рассвета до заката, вечерние сериалы, не приносящие никакого удовольствия, вечно копошащиеся вокруг дети, от которых болит голова и ломит спину. Жизнь потеряла всякий смысл – я просто существую: ем, сплю, утоляю жажду, хожу на работу и так каждый день без каких-либо изменений.

— И вы перестали что-либо чувствовать?

— Базовые чувства остались – я испытываю боль, когда обожгу палец или испытываю удовлетворение, когда набью желудок вкусной едой, но не более того. Недавно брата сбила машина, я купил ему фруктов и поехал навестить в больницу и поймал себя на мысли что совсем ничего не ощущаю: ни тревоги за его здоровье, ни радости что он выжил, - вообще ничего. Но зато я научился умело притворяться, так, будто я вполне «нормальный» человек.

— Значит, вы думаете, что все окружающие либо лишены душ, либо умело скрывают это, так же, как и вы?

— Вроде того – мы словно в театре, где все играют положенные им роли.

— А что думают по этому поводу ваши близкие?

— Где-то месяц назад я пришел к отцу, налил коньяку, поставил закуски и в какой-то момент вывалил ему все, что думаю, и знаете, что он мне ответил? Хлопнул стопку, слегка потрепал меня по волосам и сказал: «Рома, сынок, никакого Конца света не было - просто ты женился!»

При высыхании водоёма она зарывается в ил и впадает в спячку, иногда на несколько месяцев. Если её полить водой, она оживает снова.

Автор: Nelke. Источник: https://bogleech.com/creepy/creepy15-AlltheKingsHorses

- Это не Клэр, - сказала она, не моргая.

- Ш-ш-ш, - ответила я, нежно проведя рукой по сохранившейся половине её лица. Она никак не показала, что чувствует моё прикосновение. – Я люблю тебя, Клэр. Несмотря ни на что.

- Нет, нет. Клэр здесь нет, она ушла.

Я привязала её к старому столу ремнями и верёвками. Не то, чтобы я боялась собственной дочери, но сперва с ней было непросто. Возвращаться из того тёмного, холодного места… Должно быть, там было так страшно. Кроме того, моя девочка всегда была строптивой.

- Не говори так о себе. Было так тяжело вернуть тебя обратно. Сейчас, когда ты отдохнула, давай поговорим о чём-нибудь.

- Клэр ушла. Настоящая Клэр, она ушла. Её душа ушла отсюда. – Её голос был монотонным, немногим громче шёпота.

Она смотрела прямо перед собой. Она была так убедительна. Но я знала, что у меня всё получилось, знала, что она вернулась ко мне, и не имеет значения, хотела она этого или нет. Было больно осознавать, что она лжёт мне, что она всё ещё надеется уйти от меня, но, по крайней мере, она была рядом. И у нас было достаточно времени, чтобы восстановить то, что нас когда-то связывало. Я снова ласково провела рукой по её лицу.

- Это просто гниющее мясо… – прошептала она. Не в силах больше слышать эти страшные слова, я поцеловала её в лоб и прикрыла ей глаза, чтобы дать отдохнуть.

Было так трудно вернуть её к жизни. За это время запах, исходивший от её тела, который был сперва не сильнее, чем от забытого на солнце пакета с фруктами, многократно усилился, превратившись в сладкое и тяжёлое зловоние. То, что я с ней сделала, остановило процесс, но не обратило его вспять. Но, увы, её всё ещё сложно было назвать хорошенькой (особенно с этой новой стрижкой).

Половина её головы отсутствовала, она была разбита вдребезги. Я собрала все кусочки, какие смогла найти, и целый день складывала их, будто паззл, но найти удалось не всё, некоторые куда-то подевались. Заглянув внутрь, можно было увидеть, что череп пуст: мозг разбрызгался по полу и стенам, так что мне пришлось вытирать его тряпкой. Я наполнила черепную коробку старыми газетами и надела на неё вязаную шапочку, чтобы голова казалась целой. Вышло не так уж плохо, если бы не смятая половина лица, которую я была не в силах восстановить, по крайней мере, не сломав ей челюсть. И я хотела, чтобы она поговорила со мной. Она должна была объясниться.

С остальными частями тела было и проще, и труднее одновременно. Труднее, потому что тащить её на себе было нелегко, с моей-то многострадальной спиной и прочими болячками. Проще, потому что обмыть губкой сломанные руки и ноги, заштопать кожу и надеть на тело одежду не составило труда. Мне пришлось наспех переделать одну из её рубашек и юбку, чтобы можно было надеть их спереди, а также из-за веса, который она набрала за время отсутствия, но она всё равно выглядела прекрасно, совсем как в детстве, до того, как выросла и отказалась носить одежду, которую я для неё шила.

Я медленно вышла из подвала, не поворачиваясь к ней спиной, в точности повторяя последовательность шагов, которую использовала во время ритуала. Скорее всего, в этой предосторожности не было смысла, знаю, но я не решалась без причины нарушать свой шаг.

Когда я добралась, наконец, до кухни, полуденный летний воздух обжёг меня пощёчиной. Я рухнула на стул, пытаясь восстановить дыхание, и слёзы полились из глаз бурным потоком. Возможно, это было облегчение, или просто напряжение покидало тело. С ней всегда было так трудно.

Мы плохо расстались. Всю последнюю неделю перед её отъездом мы спорили почти без остановки. Я пыталась оставаться любящей и терпеливой матерью, но она продолжала отталкивать меня, хлопала дверями и отвечала односложно. Она хотела уйти из дома и отправиться учиться куда-то ещё, далеко отсюда, в место, где полно плохих людей, которые заставят её забыть всё, чему я её учила. Конечно, я не хотела её отпускать, и, как и положено хорошему родителю, объясняла ей, почему она не права, но она ничего не хотела слышать. Однажды вечером она просто собрала вещи и ушла с фермы.

Я пыталась преградить ей дорогу, умоляя передумать, но она не хотела слышать ни слова. Она просто оттолкнула меня, больно ударив по плечу, и исчезла в темноте. Я пыталась броситься следом, но она уже ушла, и я не знала, в каком направлении она могла отправиться.

Можете себе представить, каково это? Когда тебя ненавидит твой собственный ребёнок? Я не могла дышать, мне казалось, что я умираю. Мне казалось, что мои лёгкие и грудь заполнены битым стеклом. Всю ночь я выла и кричала, но она так и не вернулась. Я выпила полбутылки ликёра и расцарапала себе всё лицо и шею, пока, наконец, не уснула на диване.

На следующий день я проснулась от того, что эта её шавка лизала мне руку. Я отпихнула её и продолжила пить – всё, что смогла найти, лишь бы заглушить эту боль. Несколько дней прошло, как в тумане. Я выпила всё спиртное в доме, опустошила даже бочки с домашним ликёром, стоявшие в подвале. Меня рвало, когда я пыталась что-нибудь съесть, и я била собаку каждый раз, как находила в доме её мочу или дерьмо.

Скоро спиртное кончилось, а мой ребёнок так и не вернулся домой. У меня дрожали руки, и внутри осталась только обида и боль. Я увидела собаку, трусливо скулившую в углу, и она напомнила мне о ней. Я пинала её, пока она не попыталась меня укусить. Тогда я вышла из себя, взяла лопату и убила неблагодарную маленькую сучку.

Я пошла в ванную, чтобы привести себя в порядок. Впервые за несколько дней я была трезвой и могла ясно видеть себя. Видок у меня был не из приятных: я не мылась и не переодевалась, и вся одежда была измазана рвотой и кровью. От меня, наверное, разило, но я уже притерпелась к запаху. На лице было множество синяков, но я не помнила, откуда они взялись. Наверное, в какой-то момент я упала. Глаза были красными и опухшими, с сеткой лопнувших сосудов.

Из зеркала на меня смотрела грустная, старая женщина. Дом разваливался, а загоны с животными пустовали уже несколько месяцев, с тех пор, как я всех их продала. Дочь больше не будет приносить деньги в дом, а мои скудные сбережения закончатся за несколько недель. Выбор был невелик.

Я взяла бритвенное лезвие, лежавшее под раковиной. У меня так дрожали руки, что я порезала кончики пальцев до кости. Я представила себе лицо дочери, когда она вернётся и найдёт меня лежащей в ванной, но потом поняла, что она никогда не вернётся. Я умру и сгнию, забытая всеми, здесь, в глуши. Насекомые будут ползать по моему телу, пока от него совсем ничего не останется, а моя дочь обо мне и не вспомнит. Она будет счастлива там без меня.

Силы снова покинули меня. Слёзы потекли по щекам, я ударила кулаком в зеркало и задышала глубже, чтобы набраться смелости перед тем, как погрузить лезвие в плоть. Я говорила со своим отражением, что моя мать всегда запрещала делать, рассказывала ему о том, что чувствую, о своей беспомощности. Моя единственная вина была в том, что я слишком сильно любила своего ребёнка. Я просила у зеркала прощения.

И зеркало ответило.

Когда я пытаюсь вспомнить, что было дальше, всё будто затягивает дымкой. Я помню, что моё отражение вдруг заговорило и перестало быть похожим на меня. Или было похожим, но выглядело как-то странно. Существо, отражавшееся в зеркале, напоминало манекен с моим лицом, которое натянули на гладкий набалдашник, заменявший голову, но говорило оно моим голосом. Я не помню, о чём именно шёл разговор, но знаю, что оно задало мне вопрос, и я ответила.

Через несколько часов я проснулась. Уже стемнело. Я очень осторожно села, с удивлением обнаружив, что в мышцах нет ни боли, ни ломоты. Я уставилась на свою руку, и откуда-то из затылка пришло знание, которого там раньше не было, но которое я воспринимала, как свои собственные воспоминания. Я знала названия своих костей: ладьевидная, полулунная, трёхгранная и гороховидная, которые соединялись с трапециевидной, головчатой и крючковидной костями. Я знала названия всех костей, мышц, и органов в своём теле. Я знала, каким образом мои клетки расщепляют вещества, чтобы получать из них энергию. Голубоватый свет лился в окно, и я могла бы сказать, в какую именно секунду эти фотоны отразились от поверхности Луны.

Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и изучила новое содержимое своей головы. Я словно переехала из крохотной квартиры в пустой особняк, полный гулких залов, соединённых лабиринтом пыльных коридоров. Я чувствовала в голове ещё что-то, чьё-то приветливое и успокаивающее присутствие. Я пыталась сосредоточиться на этом ощущении, но оно, казалось, ускользало от меня. Я просто знала, что это было то самое существо из зеркала, которое теперь жило со мной и помогало мне. Оно наполняло моё сознание теплом и светом, и я поняла, что всё будет хорошо.

Теперь я знала, как устроен дизельный двигатель, или о том, как разобрать и собрать автомат. Я знала о вещах современных и давно забытых: о том, как, на самом деле, появилась наша планета, о жизни скрывающихся под землёй существ, которые были когда-то мужчинами и женщинами, о природе искусства, которое обычно называют «магией». Это был дар, данный мне кем-то, кто существовал вне нашей реальности, и он был дан мне, чтобы я могла применить его с пользой.

И я умела находить вещи, если хотела их найти.

Моя дочь отключила телефон, и я не могла ей позвонить, но сейчас я могла бы её разыскать. На самом деле, это было так просто. Но она злилась на меня, и, хотя она вела себя глупо, мне стоило проявить великодушие и подарить ей что-нибудь. И я придумала план.

Живых и мёртвых разделяет не стена, а мембрана. Она гораздо более гибкая, чем принято считать, и иногда, если действовать очень аккуратно, её можно преодолеть. Сделать что-то мёртвое по-настоящему живым невозможно, но вы можете подарить ему некоторые свойства живой материи при условии, что убьёте что-то по эту сторону. Вот одна из многих вещей, что я узнала.

Я положила собаку на кухонный стол. Прошёл всего день, но был июнь, и она пахла даже хуже, чем при жизни. Её шерсть свалялась от крови и дерьма, а во рту и глазницах копошились мухи.

Приготовления заняли целых два дня, и за это время живот псины успел раздуться, будто она была беременной, а глаза высохли и утонули в глазницах. К счастью, большую часть ингредиентов для ритуала в наше время можно найти в ближайшем супермаркете, а недостающее я добыла, пошарив сачком в пруду, вырытом у заднего двора, и установив в погребе несколько мышеловок.

Всё прошло быстрее, чем я ожидала. Я совершила последовательность действий, необходимых для того, чтобы дать Смерти понять, чего я хочу. Я пила то, что следовало пить, и произносила слова, которые следовало произносить, как вдруг невероятная слабость обрушилась на меня, и я почти рухнула на колени. Зрение на мгновение затуманилось. От стола донёсся тоскливый вой.

Собака зашевелилась: она не была живой, так как не дышала, но она двигала головой и шевелила языком. Её лапы дрожали и подгибались, пока она тщетно пыталась встать. Я сделала шаг в её сторону, и глаза шавки раскрылись, когда она узнала меня, и она замерла.

Тем же вечером я погрузила эту тварь на заднее сидение и поехала искать свою дочь. Я была измотана, потому что для того, чтобы заставить собаку снова двигаться, мне пришлось пожертвовать частью себя. На лице прибавилось морщин. Но я не хотела больше ждать.

Выследить человека очень легко, если знать, как это делать. Нужно просто следовать за луной и примечать следы, которые он оставляет повсюду в виде желаний и воспоминаний, как улитка, ползущая по травинке. Когда я узнала, где она остановилась, стало очевидно, что в ту ночь, когда она ушла от меня, всё было давно спланировано. Сначала я думала, что она сошла с ума, уйдя пешком, налегке, с одной лишь маленькой сумочкой, но её кто-то ждал. Наверное, она обзавелась мобильным телефоном, чтобы продумать план побега с человеком, у которого сейчас жила. И это была женщина!

Я смотрела на освещённые окна дома, в котором она пряталась, и до боли в руках сжимала руль. Шавка стонала на заднем сидении, но у меня не было сил заставить её замолчать. Я пыталась разглядеть в окне силуэт дочери, но ничего не было видно.

Я не спала всю ночь, не трогаясь с места. Я не двигала ни одним мускулом, пока моя спина не запросила пощады, а конечности не затекли настолько, что уже почти перестали меня слушаться. Я подумывала о том, чтобы войти в дом и отшлёпать её, в такой я была ярости. Но, в конце концов, любовь одержала верх.

Я видела, как она вышла из дома ранним утром, в самый тёмный предрассветный час. Наверное, она нашла работу, чтобы обеспечивать себя, раз уж матери не было рядом. Я медленно поехала рядом с ней и окликнула по имени. Она вздрогнула, а потом узнала меня.

Я сперва подумала, что она бросится бежать, но мне удалось её успокоить. Она увидела свою собаку на заднем сидении машины, и в её глазах мелькнула нерешительность. Я сказала, что отдам ей собаку, если она поговорит со мной хотя бы минут десять.

Я обещала, что не стану её ни к чему принуждать, что хочу просто поговорить с ней, но она была такой жестокой. Мне было так горько. Она не хотела возвращаться ко мне. Она говорила, что она уже взрослая, что я ей не нужна, что я душила её своей любовью. Она не хотела слушать, когда я говорила о приличиях и морали. Тогда я завела машину и поехала вперёд.

В этот момент она совсем обезумела от страха. Она судорожно пыталась открыть дверь со своей стороны и показать что-то знаками водителю грузовика, стоявшего на другой стороне дороги. Она пыталась отнять у меня руль, но я только сильнее вдавливала педаль газа. Затем она принялась меня умолять. Она плакала, слёзы текли по её щекам. Занимался рассвет. Мы были уже недалеко от дома, но я направлялась в другое место.

Я много раз думала о том, что тогда сделала, и до сих пор не могу найти оправдания этому поступку. Я могу лишь сказать, что была очень зла. Она накричала на меня и отвергла мою любовь, и я была в ярости. Я хотела преподать ей урок.

Загнать машину в пруд оказалось сложнее, чем я ожидала. Я знала, что не утону, потому что могу контролировать дыхание и работу тела, чтобы дышать водой вместо воздуха, но погружение в холодную воду меня напугало. Я видела неверие и ужас на её лице, когда машина начала тонуть. Она судорожно пыталась открыть двери (и ни разу не попыталась спасти меня), она почти выбралась, когда я повернулась к ней и удерживала, казалось, целую вечность. Она кусалась, пиналась и звала на помощь, но никто не приходил. Мы обе тонули, пока мутная вода заполняла машину, и в конце концов воздуха не осталось, и она начала задыхаться. Я держала её, пока она умирала у меня на руках, и в последние мгновения она прижалась ко мне, как будто снова была ребёнком. Тогда я поверила, что у неё ещё есть надежда. У нас есть надежда.

Вернуть её обратно было мучительно сложно. Кажется, несколько часов я оставалась на дне пруда, в мутной, холодной воде, пока не набралась смелости покинуть машину и вплавь вернуться с ней на поверхность. А потом мне пришлось тащить её несколько сотен метров до нашего дома. Пока я затаскивала её труп в подвал, у меня разболелись спина и колени.

Несколько часов беспокойного сна, и я снова приступила к подготовке ритуала. К счастью, кое-что из того, что я готовила для собаки, ещё оставалось. Кое-что ещё копошилось в клетках.

Вернуть человека сложнее, чем животное. Одним из компонентов была кровь матери. Не уточнялось, какая именно кровь нужна, так что я использовала засохшую кровь из гигиенических прокладок. На мгновение я пожалела, что никогда не пользовалась тампонами, с ними было бы гораздо легче, но я всегда считала, что порядочные женщины ими не пользуются.

Я невольно поморщилась, погружая прокладки в тёплую воду, чтобы смыть кровь. Сначала они пахли, как и прочие телесные отправления, мерзко и нечисто. Но уже через несколько секунд запах пота и других выделений исчез, и запах стал нормальным. Нет, не как у раны, например. Свежая рана пахнет, как хороший стейк. Менструальная кровь остро пахнет железом, и она несёт в себе обещание, обещание будущей жизни.

Выливая смесь крови и воды в миску, я почувствовала, как что-то шевельнулось в животе: мои яичники увяли. Вот от чего я отказалась, чтобы вернуть своего ребёнка, от этого и многого другого. Я боролась со слезами, но, с другой стороны, почему вообще я должна плакать? Ещё несколько лет, и месячные прекратились бы сами собой. Я напевала, бормотала и размазывала слюну по её векам, пока, наконец, по её телу не прошла дрожь.

Она вернулась не сразу. Сначала она пыталась дышать и выкашливала воду. Её тело напрягалось, как тетива лука, и она скулила, сжавшись в комок на столе. Затем она посмотрела на меня налитыми кровью глазами, и в них блеснуло узнавание.

Её движения были быстрыми, как у хищного зверя. Она кинулась на меня, изогнувшись так, как никогда не смогла бы при жизни. Я успела увернуться, но она едва не зацепила мою ногу.

К счастью, после возвращения она всё ещё была дезориентирована и слаба, а я успела достать молоток из ящика с инструментами и могла защитить себя. Это была грязная драка, и я легко её одолела. Я ударила её по голове множество раз, может быть, даже слишком много, но я хотела быть уверенной, что она не поднимется через некоторое время. Я пожалела о вынужденном насилии, но это было необходимо.

Я присела на корточки и раздробила ей локти и колени, чтобы она не могла двигаться. Перед тем, как взять её на руки и положить на стол, я перерезала сухожилия на её плечах и голенях канцелярским ножом, просто на всякий случай. Она не сопротивлялась, пока я привязывала её к столу и снова наряжала.

Я вернулась к пруду, чтобы проверить, не осталось ли каких-нибудь следов случившегося, или, может быть, обломков, всплывших на поверхность, но ничего не нашла. Лето было жарким и сухим, поэтому следов шин тоже не осталось. Некоторое время я смотрела на вонючую коричневую воду, размышляя, не осталась ли реанимированная собака на дне.

Я с энтузиазмом принялась восстанавливать наши отношения: каждый день после обеда я спускалась в подвал, чтобы поговорить с ней и скормить маленькие кусочки сырого мяса, чтобы поддержать её силы. Но первое оказалось невероятно неприятным, потому что она отказывалась отвечать, ограничиваясь лишь короткими, отрывистыми фразами, повторяя, что умерла. Было так больно это слышать. Я столько для неё сделала, а она отказывалась и пальцем пошевелить!

Кормить её было гораздо проще. Она пыталась сопротивляться, зажимала рот, но одной её воли было недостаточно. Её ноздри раздувались, и она смотрела на кусок мяса, маячивший у неё перед лицом, борясь с непослушными мышцами. Затем, каждый раз, её рот открывался сам по себе, и я опускала в него угощение.

В первые дни она плакала, когда жевала, слёзы текли у неё по лицу, но после еды она всегда выглядела немного лучше: её щёки на несколько часов розовели, а кожа приобретала более здоровый цвет. Но всё же с каждым днём она увядала.

Её кожа обвисла, как у старухи, а на щеках проступили тёмные пятна. Прошло недели две, и она снова начала пахнуть. Я подумывала какое-то время, что в наказание за её поведение можно позволить ей вонять, но решила, в конце концов, умыть её, и каждый день натирала духами. Я протопала пару миль до автобусной остановки, съездила в город и купила осушитель воздуха, чтобы она не сгнила.

Я прибегала и к другим способам, чтобы сблизиться с ней: каждый день делала ей новый макияж и переодевала, показывая ей её отражение в маленьком зеркальце. Она каждый раз закрывала глаза. Я пела ей колыбельные и вытирала тёмную жидкость, которая начала сочиться из уголков её рта.

Однажды я опустила покрывало с её лица и увидела, что кожа начала лопаться. На лице застыла издевательская ухмылка. Она что-то прошептала мне булькающим, вязким голосом. Кажется, она просила дать ей умереть. Я сказала, что позволю ей это, только когда она, наконец, полюбит меня, и она снова закрыла глаза. Я попыталась открыть их силой, нажав на веки, и одно из её глазных яблок лопнуло. Я стёрла тряпкой размазавшееся по ладоням стекловидное тело.

Меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, я чувствовала вину за то, что вот так её принуждаю, но другая часть меня твердила, что я во всём права. Мне была дана сила, о которой я раньше могла только мечтать, и она была дана не просто так. Моя миссия заключалась в том, чтобы спасти дочь, заставить её отказаться от своего глупого бунтарства и направить её на путь истинный. Я заслужила её любовь и признание за свои жертвы.

В тот вечер я снова поехала к дому той бродяжки, у которой она жила. Это было приземистое здание на обочине дороги, в паре миль от города. Не такая глушь, как моя ферма, но пробраться внутрь и позаботиться о той женщине не составило труда. Я застала её спящей, но оказалось, что она прячет пистолет под подушкой. Она даже попыталась оказать сопротивление, так что мне пришлось убить её быстро. Какая жалость.

На следующий день я принесла её голову в подвал и показала моей девочке. Я попыталась объяснить Клэр, что она была злой и несчастной женщиной, и что это было необходимо, надеясь, что она хоть как-то отреагирует на мои слова. И она отреагировала, но совсем не так, как я надеялась.

Она закричала. Она кричала и кричала в беззвучном вопле, который впивался в уши, и мне пришлось накричать на неё в ответ, чтобы она заткнулась.

И я заставила её съесть голову. Я отрезала от лица той женщины крохотные кусочки и бросала ей в рот. Я видела, как она пытается сомкнуть челюсти, но мёртвые мышцы снова предали её. Это было печально и отвратительно, но я не останавливалась, пока не остался лишь голый череп. Я сказала дочери, что мне очень жаль, что пришлось так поступить, но ей нужен был этот урок. Я поцеловала её в лоб, как и всегда, и вышла.

Когда через несколько дней после этого я спустилась вниз, её язык торчал наружу. Он так распух, что, фактически, заполнил собой весь рот. Я не могла кормить её, а она не могла говорить. Это было большим облегчением. Я молилась рядом с ней, обращаясь к Богу, в которого больше не верила, но мне хотелось, чтобы она чувствовала заботу.

Ночью я взяла ножницы и отрезала часть языка, которая высовывалась изо рта. Он был очень твёрдым, поэтому я не могла отрезать его целиком. Пришлось отстригать по чуть-чуть и запихивать кусочки ей в горло, чтобы мясо не пропадало даром. Она дрожала и билась в удерживающих её на столе ремнях. Потом я достала стакан из старого сервиза, семейную реликвию, и подложила его ей под подбородок, закрепив платком, чтобы рот оставался закрытым. Она снова выглядела чудесно.

Мёртвая плоть заживает не так, как живая: она стремится вернуть прежнюю форму, но толком не понимает, как. Её левый глаз пытался отрасти обратно, и сначала он стал слишком большим, до такой степени, что перекосил всё лицо и начал выпирать из глазницы. Затем он разветвился, как растение, и на нём появилась новая радужка. Теперь он напоминал одно из этих странных пустынных растений, суккулентов, поднимаясь у моей девочки из глазницы.

Последнюю неделю она вообще не пыталась со мной заговорить, но я видела, что она вздрагивает каждый раз, как я спускаюсь к ней. Я говорила, в основном, о счастливых временах, когда она была маленькой, и мы были вдвоём. Она лежала смирно. Помню, я начала надеяться, что она, наконец, прислушивается ко мне.

Вчера, вернувшись в подвал, я почувствовала, что запах стал гораздо сильнее, чем раньше. Она не вздрогнула и никак не отреагировала, когда я окликнула её. Я сняла повязку, но её глаза не повернулись в мою сторону.

Я ущипнула её за руку, и кусочек кожи остался в моих пальцах. Я воткнула в неё иглу, но и тогда она не пошевелилась. Энергия, приводившая её в движение, исчезла, она превратилась в сломанную куклу.

Я нашла ребёнка. Не спрашивайте, как; детей легко достать, если знать, где и как искать. Вернувшись домой, я избивала её, пока она не стала послушной. Затем я столкнула её с лестницы в подвал, а оказавшись внизу, оттащила маленькую соплячку к столу и перерезала ей горло на глазах у своей дочери, но и тогда она никак не отреагировала. Она и правда ушла от меня.

Я кричала, дёргала её за волосы, била кулаками. Помню, как её нос сломался с тихим звуком, будто хрустнула ветка, как я пинала труп соплячки и топтала его ногами. Я упивалась своей болью и бормотала бессвязные молитвы тому, кто был в зеркале, и разбила его, когда он не ответил. А затем на меня вдруг снизошло спокойствие.

Зеркальный Бог всё ещё был со мной, он не покидал меня с той самой первой ночи. Он являлся мне в самых разных формах: манекен с грубым подобием моего лица, нацарапанным на передней части головы, гниющая рыба, что-то огромное и влажное, скрытое в толще океанских вод.

Сейчас я стою в ванной и смотрю на своё отражение, дробящееся в тысячах лежащих на полу осколков. Издалека доносится слабое жужжание лампочки. Сквозь копоть, грязь и отчаяние я вижу себя и свою силу: на лице прибавилось морщин, из глаз ушёл блеск, я не могу выпрямить спину, но я ещё здесь.

Я не отступлю. Я буду бороться дальше. Я сделаю всё, что потребуется, чтобы вернуть мою девочку.

Я ж раньше к мозгам полное равнодушие имел. Вот там салатик какой, али картошку вареную - это я завсегда любил. Особенно, оливье. И чтобы майонеза побольше. И колбасы. Можно, даже, одну колбасу без всего остального. А мозги в рот не брал.

Только это все до того было, как Валерку схоронили. Вот раз ты умер - лежи себе в гробу покойником, правильно говорю? Нет такого закона, чтобы мертвецы из гроба выбирались. Да Валерка не такой оказался. Когда уже крышку заколачивать собрались, как соскочил, как начал рычать и кусать всех подряд.

- Мозги, - кричит, - мозги!

И больно так кусал, падлюка! Меня целых два раза укусил! Поди, всех бы перекусал, ежели б Олежа монтировкой все зубы Валерке не высадил. Вот прямо все до единого!

Насилу потом обратно в гроб затолкали. А то как же? Свидетельство о смерти получено? Получено! Похоронные выплатили? Выплатили! Не вертать же взад! Да и вертать нечего, все на поминки выпито.

Ох, брыкался он, вырывался. Все равно запихнули. Трое потом крышку держали, пока приколачивали - так сильно выбраться хотел.

А ночью я проснулся. Оттого проснулся, что жрать охота. Я и борща пробовал, и макаронов с тушенкой - ничего не помогает. Хочу жрать - вот ты хоть тресни! Слона бы слопал.

Жена тоже проснулась.

- Чего, - говорит, - шарохаешься по ночам? Спать мне нужно, на работу вставать рано, это тебе в вечернюю смену, хоть до обеда дрыхни.

И тут я понял, чего жрать хочу! Мозгов хочу жрать.

Вот, тоже, какое дело. Откуда я понял, что именно мозгов хочу, когда никогда их не пробовал? Манго не хочу отчего-то, хотя тоже никогда не пробовал. И папайю не хочу. А мозгов хочу.

Думал, было, уже жены своей мозги съесть, да откуда им там взяться? Были б у нее мозги - в жизни за меня замуж не выскочила бы. Выскочила бы... вон, за Сашку, что в школе за ней бегал. Сашка сейчас человек уважаемый, ларек открыл и водку паленую через него гонит. У нас на районе, кого спроси - все Сашку уважают шибко. Он на часы не смотрит, когда водку продает. Ему лишь бы деньги платили, а который час - это на вокзал сходить можешь. Там на стене большие такие часы висят, круглые, там и посмотри. А у Сашки часов нету, зато водка есть. Хоть и башка трещит от нее, но дешевая. И хоть ночью купить можно, а не то что в других магазинах, где по ночам не продают.

К соседу пошел. Он ГАИшником работает, все равно мозги не нужны. Ему б совести чуток - этого вообще нету. А мозги есть. Вернее - были, пока я не слопал. Ох, до чего вкусными мне мозги показались! Как я раньше так жил, что мозгов не пробовал? Упущение!

Набил брюхо - и айда на боковую. Как младенец уснул, до утра самого.

Выспался хорошо так. Мне ж в вечернюю смену, вставать рано не нужно было. Слышу - визги вот дворе какие-то. Я на балкон вышел, гляжу, а там - сосед за людями гоняется. Руки вперед вытянул, и завывает:

- Мозги!

Как его, видать, прихватило, что даже второй ботинок не обул, в одном ботинке за людями носится. И мозгов требует.

- Дай, - думаю, - тоже выйду, перекушу перед сменой.

А то на дворе утро, до вечера проголодаться успею. Только в подъезд вышел, а там - Марья Петровна. Нонче она пенсионерка, а раньше в школе работала, детей учила. Вот там мозгов-то куча должна быть!

Позавтракал, значит, а вскоре уж дети из школы вернулись. В слезах все - покусали их там. Во времена пошли! Нет, у нас тоже всякое в школе бывало. Бывало, затрещину дадут. А то и указкой по рукам. Но чтобы кусались - такого не было в школе.

И эти тоже от борща, что мать наготовила, морду воротят, мозгов требуют. Вот до чего привередливые пошли! Мы, в нашем детстве, сырой морковки были рады, а им - мозги подавай! Да где их на каждого набраться? Без того у людей с мозгами не особо хорошо стало, а если каждый их есть будет - совсем не останется!

В обед жена с работы заскочила. Она через квартал в продмаге работает, ей всего ничего с работы до дому дойти.

- День, - говорит, - идиотский какой-то. Хлеба, масла, сахара, молока - ничего никому не нужно, все мозги требуют. Одна овца укусила даже! Так что я на работе мозгов насобирала и вам принесла, чтобы голодные не сидели.

А там сумка у нее - мозгов полная! Я б знал, что она мозгов с работы принесет - разве стал бы Марью Петровну есть? У нее мозги старые, жесткие. А тут - на любой вкус, как в универсаме.

Зато дети рады были. Пообедали и уроки учить пошли. А я на работу отправился.

Там тоже неладное что-то творится. Все друг за другом гоняются и мозги клянчат. Даже сторожа на проходной нету, тоже, видать, за мозгами отправился. Непорядок это. Бардак получается! Это что ж такое? Каждый, кто хошь - заходи на фабрику, да бери, чего хошь? Это хорошо еще, что мы всякую химию вредную в печах сжигаем, которую нам отовсюду привозят, а коли полезное что производили бы? Все растащили бы!

В цех пошел, а там один Олежа сидит. Тоже оборванный весь, зенки в телефон свой выпучил.

- Видал, - говорит, - дядя Миша, что в Интырнетах пишут. Пишут, что авария была на нашей фабрике. Выброс был. И люди все в нашнем городе в зомбей превращаться стали. А кто от выбросов зомбей не стал - всех тех покусали.

- Брехня, - отвечаю, - все то, что в Интырнетах пишут. Вот коли мне новости надобно узнать - я на рынок хожу. Там торговки все знают, одну правду скажут. Да и что нам от выбросов станется?

- Ты, дядя Миша, мозгов не хочешь? Вот только-только из крановщика достал, свежие совсем.

Я б отказался, да как отказаться, коли мозги совсем свежие? Да и побаиваться я Олежу стал после того, как он Валерику все зубы монтировкой выбил. Вдруг решит, что я его не уважаю вовсе? И тоже монтировкой огреет. Перекусили немножко.

Там и крановщик уже бегает, вопит:

- Мозги!

Стало быть, сам ищет, кого бы перекусить. А потом работу робить пошли. Отходы сжигать токсичные. Оно ж зомби мы, али нет - все одно. Отходы сами себя не сожгут.

Вот с того-то дня совсем другая жизнь у нас началась! Благодатная! Зимой холода не чувствуем, значит, куртку теплую покупать не нужно. Экономия, однако! Еду обычную тоже есть перестали. Даже колбасу - и ту в рот никто не берет, одними мозгами питаемся. Это в магазине продукты платные, а мозги - вот они, бесплатные бегают, только из людей доставай. Богато жить начали. Куда нам зарплату-то тратить, если на одежду и еду тратиться не нужно? И голова после водки болеть перестала. Даже от той водки, что Сашка в ларьке своем круглосуточном продает.

Знали б мы, что так повернется - давно все в зомбей превратились бы.

Правда, в последнее время совсем плохо с мозгами стало. У кого еще оставались - у всех съели. А у кого не было - те дальше в кабинетах своих сидят, фабрикой руководят. Так что вы, как поблизости будете - обязательно в гости заезжайте. А ежели не будете поблизости - все равно заезжайте.

Нам мозги во как нужны!

Большинство моих рассказов собрано здесь: https://author.today/work/129341