Это манускрипт из коллекции Wellcome Trust, благотворительного фонда, основанного фармацевтом и благотворителем Генри Соломоном Веллкомом (1853–1936). Он был куплен на аукционе «Сотбис» в 1912 году; предыдущий владелец манускрипта неизвестен. Несмотря на то что надписи на главной странице манускрипта датируются 1717 годом, сам документ принято относить к концу XVIII века. 

Считается, что «Ключ ада» — это учебник школы черной магии немецкого города Виттенбурга, который содержит множество заклинаний для ведьм и колдунов. «Метратон» — искаженное «Метатрон», имя самого могучего архангела в иудейской и в особенности каббалистической традиции. Заклинания манускрипта позволяют вызывать как ангелов, так и демонов, которые изображены в виде животных и людей. Текст представляет собой смесь из магических символов, шифров, греческого языка, латыни и иврита. 

Авторство текста приписывается некоему Киприану. Историкам религии известен святой Киприан Антиохийский, бывший жрец и колдун, обратившийся в христианство и обезглавленный при императоре Диоклетиане в 304 году. Житие Киприана, описывающее близкое общение с бесами в период до обращения, стало поводом для средневековой традиции приписывать ему авторство гримуаров — коллекций заклинаний. Так, в Скандинавии верили, что Киприан был датским колдуном, настолько свирепым, что после смерти Сатана вышвырнул его из ада. Обозленный Киприан, вернувшись, написал девять книг, посвященных черной магии; с них якобы началась скандинавская традиция чернокнижия. Также известен популярный в Испании, Португалии и Бразилии гримуар с заклинаниями «Большая книга святого Киприана». Книга описывает, как наводить порчу, разрушать браки, вызывать духов, лечить болезни и искать сокровища. 

Ниже ещё несколько страниц:

Предыстория моего персонажа, созданного для ваншота в сеттинге Эберрона, окончание. Первая часть. Вторая часть.

Аккуратно скинув обувь перед входом, Мирош, чувствуя босыми ногами холод каменных плит, вступил в ритуальный зал, держа плачущего ребёнка на руках перед собой. С первым шагом он начал заученный речитатив. Звучание его голоса странным образом сплеталось с криками младенца, поднималось к потолку, отражалось от стен и заставляло тени в углах трепетать в такт произнесённым словам:

– Eminod te eminod, ad imhi duoq opte, ad imhi mestatepot enidimrppo ocisimni omse, ad imhi mestatepot idreneg serup inmohse te isala atercusar etrer te icle, ni iterdu od itbi nuch nimegunas te nach nermac, auqe set xe em, reit ni orbev ome te da tanulovtem sertvam!

С последними словами, поднявшимися к сводам зала, Мирош положил младенца на каменный алтарь. Подвал погрузился в тишину. Звуки детского плача так долго терзали его слух, что, когда они, наконец-то, затихли, Мирош не смог сдержать облегчённого вздоха. Подняв глаза, он увидел, что стены отдалились, скрытые колышущейся пеленой густой тени, сочившейся из налившихся темнотой символов, покрывавших пол, стены и потолок подвала. Ребёнок открывал рот, но ни звука не слетало с его губ: тени, казалось, склонялись к алтарю и тут же отдёргивались, с наслаждением выпивая крик раньше, чем он успевал родиться. Мирошу показалось, что где-то за гранью слуха ему чудится чьё-то жадное, голодное, влажное причмокивание. Опустив руку за пазуху, он достал из закреплённых под камзолом кожаных ножен грубо выточенный костяной клинок. Как и всё остальное, необходимое для ритуала, Мирош сделал его собственноручно, вымачивая в собственной крови и нашёптывая молитвы с каждым движением резца. Только такой клинок подходил для задуманного – по-настоящему его, напитанный силой его плоти и крови, заговорённый им и не знавший других рук. Взяв костяной кинжал обеими руками, Мирош ещё раз окинул мысленным взором сделанные приготовления и не нашёл в них изъяна. Лезвие поднялось вверх:

– Coh mucifiricas opr et iocaf, inve da em!

Кинжал вонзился в грудь корчащегося на алтаре младенца. В следующую секунду Мирошу показалось, что он ослеп: вместо крови в стороны брызнула густая, маслянистая темнота, мгновенно поглотившая зал, скрывшая отблески факельного огня и, казалось, растворившая саму ткань мироздания. Усилием воли он подавил поднимающуюся панику: не время для сомнений, пути назад нет. В следующее мгновение Мирош осознал, что может как-то воспринимать окружающее пространство: в чернильной темноте, затопившей мир, стали проступать ещё более чёрные подрагивающие линии. Он увидел, что от пола остался лишь небольшой кусочек под его ногами, а в стороны расстилается пустота, в которой плавали, плавясь, сливаясь друг с другом и распадаясь обратно, символы, нанесённые им на стены и пол ритуального зала. И тут он почувствовал это: тяжёлое, давящее ощущение чужого внимания, ватным одеялом упавшее на плечи. Не слова, но наполненные смыслом образы вспыхнули в его сознании:

ЖИВОЕ-СУЩЕСТВУЮЩЕЕ? ЗВАТЬ. ГРОМКИЙ. АГОНИЯ. ВКУСНО. ИНТЕРЕСНЫЙ. ЖЕЛАНИЕ-ПЛАТА? ОБМЕН?

– Я хочу овладеть магической силой! Хочу знать мысли людей! Хочу иметь власть над ними! Плата отдана, я хочу заключить сделку!

КРОВЬ БОЛЬШОЙ. БОЛЬ. МАЛЫЙ ДОСТАТОЧНЫЙ. СМЕШНОЙ. СМЕШНОЙ. ГОЛОД. ДАВНО. БЛАГОДАРНОСТЬ. ОБМЕН-ДОГОВОР ДА. СИЛА ДА. ВЛАСТЬ ДА. СМЕШНОЙ.

– Я… что это значит? Ты согласен дать мне часть своей силы? Почему тебе смешно?

СМЕШНОЙ-ГЛУПЫЙ. МАЛЕНЬКИЙ ТЫ-ОТРОСТОК КРОВЬ НЕТ-СМЕРТЬ. ГЛУПЫЙ. СМЕШНОЙ. ВКУСНО-ДА. БЛАГОДАРНОСТЬ-ДА. ДОГОВОР-ДА. СИЛА-ДА.

– Я не понимаю! Ты о ребёнке? Ты хочешь сказать, его можно было не убивать?

ДВИЖЕНИЕ-РОСТ ВЛАСТЬ ДОГОВОР СИЛА-ДА.

Пустота вокруг взорвалась водоворотом звуков и движения, обрушившимся на сознание Мироша снежной лавиной. Пытаясь зажать ладонями уши, царапая лицо, он упал на пол. Тело били судороги, спазмы вхолостую выворачивали желудок, изо рта потекла желтоватая вода с красными нитями крови – кажется, он прикусил себе язык. Не меньше часа прошло, прежде чем Мирош смог, пошатываясь, как пьяный, подняться на ноги. Подвал снова стал таким, как раньше. Руническая вязь на полу и стенах никуда не пропала, но… изменилась. Из неё, кажется, ушла вся магия – теперь это были просто выбитые в камне знаки, измазанные чем-то бурым. В голове мелькнула вялая мысль: разве могла кровь затечь на потолок? Взгляд упал на алтарь. В сухой каменной чаше лежал крошечный скелетик с просунутым между рёбер костяным кинжалом. Стоило коснуться его рукояти, как лезвие с тихим хрустом осыпалось пылью. Что всё это значит? Можно было не убивать младенца, было достаточно небольшого количества крови? Но, кажется, сущность, ответившая на зов, была довольна? Значит, всё получилось?

Краем глаза Мирош уловил движение в углу зала. Из сгустившихся на мгновение теней в круг света выскользнуло невысокое существо, напоминающее гибрид человека, ящерицы и диковинного насекомого: покрытое зеленоватой чешуёй тело, длинный змеиный хвост, мощные лапы, заканчивающиеся трёхпалой стопой с костяной шпорой, и угрожающе поднятые перед собой «руки» с длинными когтями. Голову венчала пара загнутых назад рогов, половину морды занимали чёрные фасеточные глаза, под которыми щерилась в оскале широкая пасть, полная острых зубов. Мирош, едва державшийся на ногах, попытался встать в защитную стойку.

– Человек бояться нет, – голос странного гостя напоминал звук гальки, пересыпающейся в ведре со змеями. – Ты рассмешить, ты очень вкусный кормить – он подарки! Теперь я человек всегда служить. Я помогать. Я защищать. Ты звать – я приходить. Могу невидный быть. Могу маленький быть. Приказывай.

– З…занятно. Мне отдали тебя в подарок, потому что я рассмешил и накормил… его? Ты теперь мой слуга?

– Приказывай. Я делать. Я убивать. Ещё дарить тебе это.

Запустив лапу в раскрывшуюся на животе влажную кожистую складку, существо с усилием вытянуло толстую книгу и протянуло Мирошу. Чёрная обложка со странным символом, напоминающим пожирающую свой хвост змею, объятую пламенем, казалась тёплой и немного пульсировала, будто под ней скрывались не страницы, а живое, медленно бьющееся сердце.

– Ты учиться, расти, потом сам писать. Книга хранить магия, книга учить магия. Книга служить, я служить.

Мирош понял, что для одной ночи с него более чем достаточно новых впечатлений. Мысли путались, в ушах стучала кровь, а перед глазами то и дело мелькали багряные всполохи, раскрашивая фигуру гостя в совсем уж фантасмагоричные цвета.

– Говоришь, можешь становиться невидным? Невидимым, то есть? Слушай первый приказ: возьми эти кости и выбрось их из дома. Унеси за несколько кварталов, брось в канаву и забросай мусором. Тебя не должны заметить. Потом возвращайся и жди, пока я проснусь.

Существо кивнуло, махнуло хвостом и… растворилось в воздухе. Сосредоточившись, Мирош смог заметить слабую рябь, скользнувшую в направлении алтаря. Кости исчезли, дверь подвала приоткрылась и снова закрылась. Мирош, прихрамывая, пошёл следом. Нужно было отдохнуть… и хорошенько подумать.

Следующие несколько дней выдались особенно непростыми. Мирош закрыл лавку, чтобы надоедливые посетители не мешали исследованию новых возможностей, и с головой погрузился в изучение чёрной книги. Магические способности мужчины многократно усилились, хоть и претерпели немалые изменения. Послушный его воле, с ладони легко срывался сгусток уплотнённого воздуха, летевший точно в цель. По мановению руки возникали иллюзии, в точности имитирующие самого Мироша, его жутковатого слугу или предметы обстановки, а однажды, сосредоточившись, ему удалось даже стать невидимым. Домашние артефакты, наконец, стали подчиняться без прежних усилий. Жаль лишь, пока полноценно колдовать удавалось совсем недолго: два, от силы три заклятья, и навалившаяся слабость путала мысли, мешая сосредоточиться на чём-то более сложном, чем самые простые фокусы. Но книга говорила, что чем больше он будет тренироваться, тем сильнее станут его чары, и тем дольше он сможет их поддерживать.

Хуже было ночами. Мирош оттягивал момент засыпания, как мог. Стоило сомкнуть веки, как ощущение заинтересованного взгляда начинало сверлить лопатки. Он бежал длинными, тёмными коридорами, выложенными сырыми, прогнившими досками, миновал дверные проёмы, за которыми перекатывались волны непроглядной темноты, перепрыгивал проломы, заполненные шевелящейся массой глаз и щупалец, уворачивался от свисающих с низкого потолка тяжей зеленоватой слизи, начинавших раскачиваться при его приближении… Иногда до него снова доносились слова-образы: СМЕШНОЙ. МАЛЕНЬКИЙ. УБЕЖАТЬ НЕТ. ДОГОВОР СИЛА ДА. СМЕШНОЙ. Он с криком вскакивал с промокшей от пота постели, встречая немигающий взгляд застывшего в углу или повисшего на потолочной балке слуги. Мирошу не нравилось быть персональной игрушкой какой-то сущности, пусть даже, без сомнения, великой и по-своему благоволящей ему, но он понимал, что в его ситуации выбор был невелик. Ничто в этом мире не даётся бесплатно.

На первых страницах он встретил набросок существа, называвшего себя его слугой: это был квазит, мелкий демонёнок. Довольно слабая, не отличающаяся большим умом, но послушная тварь, слишком ничтожная по меркам мира демонов, чтобы иметь собственное имя. Благословение Великого – так Мирош решил называть про себя сущность, откликнувшуюся на его призыв – делало этого квазита гораздо сильнее и быстрее своих сородичей. Распахнув пасть, полную ядовитых клыков, слуга мог издавать беззвучный крик, наводящий такой ужас, что Мирош, испытав на себе его действие, добрый час не мог прийти в себя. Шкура, покрытая заходящими друг на друга мелкими чешуйками, плохо поддавалась лезвию ножа. Кроме того, как Мирош выяснил опытным путём, усилием воли он мог на короткое время делать слугу почти невосприимчивым к огню, кислоте и холоду. Если придётся сражаться с кем-то, наделённым магическими способностями, это может быть полезным. А в том, что рано или поздно драться с кем-то придётся, он был абсолютно уверен. Люди не могли осознать грандиозность проведённого им ритуала. Принятый в их обществе свод правил не позволял им адекватно воспринимать реальность, затмевая доводы разума, пусть даже сами они нарушали эти правила ежедневно. Мирошу казалось это очевидным: если ты требуешь от других исполнения «законов морали», то должен сам следовать им неукоснительно! Не должно быть деления на зло малое и большое, нельзя снисходительно относиться к ворам и насильникам, но возмущённо вскидывать брови, узнав о принесённом в жертву младенце, которого добровольно продала собственная мать. Или, иначе говоря, если ты не абсолютно праведен, то какое имеешь право обвинять в неправедности прочих? Ложь и жалкое стремление к самообману, то самое желание казаться в собственных глазах «хорошим» Мирош ненавидел в людях едва ли не больше всего на свете. Нужно стать сильнее, нужно набраться опыта, чтобы в нужный момент во всеоружии встретить любого «борца со злом», который придёт по его душу.

За ним и правда пришли, и, увы, гораздо раньше, чем рассчитывал Мирош. Стук в дверь, раздавшийся вскоре после полуночи спустя неполную неделю после завершения ритуала, вырвал мужчину из очередного вязкого кошмара – бесконечные коридоры, гнилые стены, капающая с потолка жирная грязь… Тяжело дыша, Мирош сел в кровати, прислушиваясь. Стук повторился – требовательный, настойчивый. Так стучат те, кто уверен, что имеет право ворваться в чужой дом посреди ночи, схватить, кого захотят, и, невзирая на попытки сопротивления, потащить на «праведный суд».

– Открывай, именем закона! Открывай дверь, чернокнижник поганый, пока мы не спалили твоё логово вместе с тобой!

Мирош мысленно подозвал слугу – в последние дни это получалось всё легче – и положил ладонь ему на загривок.

– Стань невидимым, превратись в летучую мышь и выгляни в окно над дверью. Я буду смотреть твоими глазами.

Квазит понятливо моргнул, контуры тела поплыли, и вот уже перед кроватью висит, потешно трепеща несоразмерно крупными для худенького тельца крыльями, чёрный нетопырь. Тварь беззвучной тенью метнулась по коридорам ко входу, сливаясь с темнотой. Мирош неподвижно застыл на краю кровати. Сейчас он был особенно уязвим, но вход в дом был только один, и никто не мог добраться незамеченным до ослепшего и оглохшего для всех начинающего колдуна.

Слуга завис в воздухе перед небольшим, забранным цветным витражом, окошком, в ясные дни бросавшим яркие солнечные зайчики в лица случайным прохожим. Мирош напрягся, вглядываясь в ночную темноту, прозрачную для глаз квазита. Пятеро, одеты в форму городской стражи. Стоят расслаблено, но дверь блокируют грамотно: мимо не пробежать, заметят. А дальше дело техники: эти молодчики явно не для красоты таскают здоровенные алебарды.

Разрывая связь с сознанием слуги, Мирош бросился в рабочий кабинет, на ходу натягивая дорожный костюм. Жаль, но, похоже, с домом, как и с большей частью сбережений, придётся проститься. Много на себе не унести: горсть золота, бесценный гримуар да пару кинжалов на случай, если дело всё же дойдёт до драки, а новые умения вдруг откажут. Ворча под нос, Мирош стянул сапоги и отправил их вслед за остальными вещами в дорожный мешок – стук каблуков мог выдать его замысел раньше времени. Так, что ещё осталось?..

– Ломай дверь, ребята! За живого, поди, премию дадут! – раздался приглушённый расстоянием молодой голос. Тяжёлый удар поднял облачка пыли с потолочных балок.

Проклятые варвары! Чёртовы идиоты, неспособные видеть дальше собственного носа! Столько бесценных книг… Надеюсь, у них хватит ума не входить сюда с факелами. Мирош достал из небольшого поясного кошеля стеклянную баночку с притёртой крышкой, осторожно встряхнул и извлёк из неё крупного мёртвого паука. Из другого флакона капнул сверху тяжёлую, тягучую чёрную каплю, растёкшуюся по скрюченным высохшим лапкам, энергично растёр крошечный трупик между ладонями и, почти касаясь носом получившейся кашицы, глубоко вдохнул:

– Ad ihmi eanara itacen!

Мирош почувствовал, что с каждым шагом ноги чуть прилипают к полу. Теперь, сосредоточившись, он сможет ходить по любой поверхности, как по ровному полу. Легко разбежавшись, он вскочил на стену и, справившись с секундным головокружением, уверенно двинулся вперёд, через несколько шагов переместившись на потолок. Благословен будь мастер, сделавший комнаты в этом доме такими высокими – добрых два человеческих роста! Слуга превратился на этот раз в подобие раздутой гигантской многоножки. Торопясь поспеть за хозяином, он цеплялся крошечными коготками за податливую древесину, бодро пощёлкивая сочленениями хитиновых лапок.

Мирош успел как раз вовремя: едва он затаился в тени под потолком над входной дверью, как та с грохотом упала внутрь, а следом ввалились запыхавшиеся стражники в количестве трёх штук. Ещё двое довольно гоготали снаружи, едва не показывая пальцами на недостаточно ловких коллег. Похоже, никто из них не относился к заданию серьёзно.

Костеря друг друга и «проклятого колдунишку», на чём свет стоит, слуги закона, наконец, поднялись на ноги и, громко окликая Мироша, двинулись в глубину дома. До него донёсся обрывок разговора:

– Вар, ну ты глянь, а! Сколько книжонок ентот убивца недоделанный понабрал. Стока читать, так ясен хрен, голова опухнет.

– Дурак ты, Маржа! Гляди в оба, ну как колданёт тебе прям в лоб, и будешь до конца жизни ходить с лосиными рогами да траву жрать.

– Сам ты с рогами будешь, вот наведаюсь к твоей бабе, пока ты в карауле! А шо с энтими книжонками сделают? Поди, запалить тут всё к такой-то матери, шоб неповадно было пакостью всякой заниматься?

– Я тебе запалю! Я тебе так запалю, неделю будешь дым из жопы пускать! Как колдуна спалят, так тут всё, как его… Нацизируют, во. Стал быть, шоб воно общее было, понял?

Мирош с трудом поборол желание сплюнуть. Кретины с мозолью от сапогов вместо мозгов, причём одной на двоих! Где только таких берут, или, может, их специально выводят, под нужды стражи? Он осторожно выглянул в окно. Оставшаяся на улице парочка лениво опиралась на алебарды, не спуская, впрочем, взгляда со входной двери. Мирош потянул за незримую ниточку, связывавшую его со слугой:

– Ты! Обернись мышью. Вылетишь на улицу, покажись издалека этим идиотам, отвлеки. По возможности, не убивай. Как только я окажусь снаружи, снова скройся с глаз и возвращайся ко мне.

Согласно пискнув, квазит дёрнулся всем телом. Лишние лапки втянулись, тело покрылось густой, короткой шерстью, снова распахнулись нетопыриные крылья, и он метнулся на улицу. Немедленно раздались крики:

– Видел, видел?!

– Ишь ты, пакость-то какая! Небось ентого колдуна сподручный!

– Бей его, бей, может это сам колдун и есть, твариной обернулся!

– Туда, туда полетел!

Мирош, усмехнувшись, поправил на боку сумку с ингредиентами для особенно сложных заклинаний, и выскользнул в дверной проём. Пригибаясь, переходя из тени в тень, он обогнул дом, проворно перебирая по шершавой стене ступнями и ладонями. Найдя тихий проулок, мужчина спустился на землю и облегчённо перевёл дух – могло быть хуже. Перед лицом, заслоняя тусклый свет далёкого фонаря, возникла крылатая тень – вернулся слуга. Мирош вытащил из мешка и натянул дорожные сапоги:

– Что ж, кажется, нас тут больше ничего не держит.

– Что, думал, удрал? Обвёл этих дуралеев вокруг пальца, а? Все вы такие, дрожите за свою шкуру, а поворошить палкой в вашем гнезде, так сразу бежите прятаться, где потемнее.

Мирош аж подпрыгнул на месте от неожиданности, квазит распахнул крылья и угрожающе зашипел. Мужчина узнал этот голос – старый халфлинг, лекарь, приходивший осматривать… как же её звали, Лина, кажется?

– Что, страшно? Я ведь поговорил с ней, с девочкой твоей. На улице её нашли, порезали сильно, да нашлись добрые люди, дотащили до меня. Как она в себя пришла, так и поговорил. Думал, заплати, и всё, душа твоя, твори с ней, что хочешь? Небось, сам потом на неё и навёл, чтобы деньги тебе обратно принесли!

Мирош взял себя в руки. Даже если это конец – ну, по крайней мере, стоит встретить его достойно.

– Может, покажешься для начала? Не хочу говорить с тем, кого не вижу.

– Может, и покажусь. А может…

Коротко свистнуло, и Мирош, падая на землю, понял, что левая нога отказалась ему служить. Арбалетный болт, вылетевший из темноты, вонзился в тельце метнувшегося на помощь жалобно пискнувшего квазита, успевшего обхватить ногу Мироша, и погрузился в голенище сапога.

– Так-то оно надёжнее будет. А то ишь, шустрый какой, по стенам бегать…

В проулке с тихим хлопком зажёгся неяркий желтоватый огонёк, и от стены отделилась невысокая тень. Старый лекарь, сжимавший в опущенной руке маслянисто блеснувший арбалет, хромая, подошёл к лежащему на земле Мирошу.

– Ты не смотри, что я старый – в своё-то время я ого-го был! Это сейчас я, видишь, развалина. Но на тебя, душегубца, меня ещё хватит! Я ж сразу забеспокоился, внучка заходила, говорит, собаки в канаве кости нашли, да маленькие какие, будто новорожденного загрызли. Я до могильщика доковылял, осмотрел скелетик – да только где ж это видано, чтоб собаки или там крысы кости изнутри обгорелыми ходами выгрызали. Неет, думаю, нечистое тут дело. А потом и девочка твоя в себя пришла, мнооого интересного рассказала. Про книги твои, про то, как руки постоянно изрезаны были, как насильничал ты её…

Мирош лихорадочно перебирал в уме варианты. Магический удар? Лекарь стар, но, похоже, далеко не так слаб, как хочет казаться, и одного-двух волшебных снарядов может не хватить. А он сейчас не в том состоянии, чтобы драться. Попытаться заморочить голову, чтобы старик считал его своим лучшим другом? Но он настороже. Заклинание, скорее всего, не сработает, а сил на другое уже не останется. А что, если…

– Ты не прав, старик. Я не обманывал эту девочку, и если с ней что-то и случилось, то не по моей вине. Я не знаю, что с ней сталось после того, как она покинула мой дом. Кстати, я предлагал ей остаться с ребёнком подольше – она вполне могла подождать и до утра, чтобы уйти, когда на улицах станет светло. Но, видишь ли, эта «невинная девочка», которую ты так жалеешь, предпочла бросить младенца и поскорее убежать, чтобы не потерять ни один из этих жёлтых кругляшков, что я ей заплатил. Интересно… Говоришь, она многое тебе рассказала – а упомянула ли эту незначительную деталь? Она говорила, сколько ей платили каждый раз, когда она раздвигала ноги в борделе, из которого я её выкупил, и сколько предложил ей я, честно сказав, что её ждёт?

На старика было больно смотреть. По мере того, как Мирош говорил, морщины на лице халфлинга, казалось, становились глубже.

– Ты… Да, об этом она не говорила, если, конечно, ты не врёшь. Но речь сейчас не об этом, не пытайся сбить меня с толку! Ещё минут пять, и стражники поймут, что дома никого нет. Они начнут обыскивать ближайшие улицы и наткнутся на нас!

Старик вытащил из висящего на бедре колчана новый болт и, покряхтывая, начал крутить ворот арбалета. Мирош меж тем пытался понять, насколько пострадала его нога. Основной удар принял на себя вяло копошащийся слуга, раз за разом безуспешно пытавшийся сейчас принять новую форму или уйти в невидимость, потом наконечник прошёл сквозь плотное голенище… Похоже, он ранен довольно сильно, но всё же не так глубоко, как показалось сначала. Он потянулся сознанием к фамильяру:

– Испугай его!

И одновременно рявкнул в лицо старику:

– Ilami eratucera dectumon menrac usma!

Опешивший старик поднял голову – и беззвучный крик, исторгнутый раззявленной пастью фамильяра, раскалённой иглой вонзился ему в уши. Оскал квазита завораживал, острые, похожие на иглы зубы, казалось, жили своей жизнью, аритмично погружаясь в плоть и снова показываясь из дёсен. Кровь отлила от лица Микана, арбалет выпал из ослабевшей руки, он невольно попятился от ужасного создания и, запнувшись, осел на землю. И тут же с отвращением отдёрнул руку. Под ладонью что-то шевелилось, будто лекарь попытался опереться о муравейник. Потом последовал укус, ещё один… В свете закреплённого на поясе магического светильника старик увидел, что земля вокруг него покрылась шевелящимся слоем насекомых – жуки, гусеницы, ещё какие-то неведомые шестиногие твари сползались со всех сторон, поднимались по ногам, заползали под одежду, щекотали кожу тысячами лапок, липко хрустели панцирями, лопаясь и растекаясь на коже холодной слизью, но продолжали ползти и кусать, кусать, кусать… Захрипев в ужасе, Микан завертелся волчком, пытаясь стряхнуть с себя шевелящееся чёрное покрывало, взвыл дурным голосом и упал без чувств.

Кряхтя, Мирош поднялся на ноги. Левый сапог потихоньку наполнялся кровью, но идти он пока ещё мог. В сумке были бинт и заживляющее зелье, но сначала следовало убраться подальше отсюда. Мирош отпустил нити магии, созывавшей всех окрестных насекомых на поздний ужин, и, наклонившись, прикоснулся двумя пальцами к шее халфлинга, проверяя пульс. Быстрый, но регулярный и сильный – пару дней почешется, и будет как новенький. Наивный дурак. Может быть, хоть это послужит ему уроком. Мирош покачал головой, в очередной раз поражаясь человеческой подлости и жадности: насиловал он её, видите ли. Впрочем, он выполнил свою часть их соглашения, и остальное его не касается. Вдалеке послышались голоса стражников, мелькнул свет факела. Мирош осмотрелся по сторонам и, усмехнувшись своим мыслям, достал из поясной сумки маленький клочок овечьей шерсти, перетянутый ниткой. Проведя им над истоптанной землёй, он скрупулёзно воссоздал в сознании образ собственного тела:

– Iptocede fillat solcuo!

Как он и задумывал, его точная копия с арбалетным болтом, проткнувшим грудь, раскинула руки в луже растекающейся по земле крови. Удовлетворённо кивнув, Мирош, хромая, отошёл на пару десятков шагов, завернул за угол и устало прислонился к стене ближайшего дома. Квазит изнемождённо растянулся рядом, вывалив длинный, раздвоенный язык и тяжело дыша. Его рана уже начала затягиваться.

Через пару минут приближающиеся звуки голосов на секунду замерли, а потом сменились радостными возгласами. Похоже, эти идиоты нашли место поединка. Не давая им времени прикоснуться к «трупу» – это мгновенно дало бы понять, что перед ними всего лишь иллюзия – Мирош, скрытый темнотой, выглянул на секунду из-за угла и прошептал, указывая вперёд сложенными вместе средним и безымянным пальцами:

– Te deratib!

Полыхнувший на месте иллюзии его тела костёр заставил отпрянуть осторожно приближавшихся стражников, а резанувшая по глазам вспышка света скрыла момент, когда Мирош отпустил образ, не в силах контролировать одновременно два заклинания. Какое-то время они будут уверены, что «мерзкий колдун» мёртв и не бросятся в погоню сразу. Отступив за угол, он вытер проступившие на лбу капли пота и извлёк из нагрудного кармашка оправленный в серебро кусочек янтаря с застывшей в центре ресничкой. Проведя сложенными в лодочку ладонями, сжимающими безделушку, вдоль тела, он тихо проговорил:

– Oge basconmad ba cuosil sissiitime.

Там, где проходили сжатые руки, тело Мироша становилось прозрачным, сливаясь с окружающей темнотой. Квазит, понятливо чирикнув, пристроился у него на плече и тоже будто растворился в воздухе. Мирош поднял голову вверх: небо на востоке начало сереть. Невидимость – далеко не панацея. У него не было времени убрать капли крови с земли, и кто знает, не найдётся ли среди преследователей умника, который сможет определить, жив ли оставивший их человек. Скоро придёт в себя халфлинг, и он всем расскажет, что стрелял в ногу, а не в грудь, и потом долго говорил с раненым колдуном. Значит, план ясен: уйти подальше, пока держится невидимость, отлежаться до следующей ночи где-нибудь в тишине, залечить ногу, а потом двигаться прочь из города. В мире хватает тех, у кого достаточно мозгов, чтобы интересоваться только результатом и не придираться к тому, к каким силам обращался наёмник, чтобы выполнить очередной заказ. Машинально почесав под подбородком удивлённого неожиданной лаской, довольно заурчавшего квазита, невидимой сороконожкой свесившегося с плеча, Мирош поправил дорожный мешок и, прихрамывая, зашагал в сторону Нижней Дьюры.

Предыстория моего персонажа, созданного для DnD-ваншота в сеттинге Эберрона. Начало здесь.

Мирош проводил Линду пристальным взглядом. Держится хорошо, он не ошибся в выборе. Конечно, пришлось серьёзно потратиться, и ещё придётся. Выкупить испуганную девку у «мамаши» стоило почти три сотни золотых. Тогда Линда – так она назвалась, и ему было всё равно, настоящее ли это имя, или выдуманное – ещё не верила, что Мирош и правда собирается дать ей возможность завязать с её «ремеслом», пусть не бесплатно, и платить придётся не деньгами. Условия были озвучены сразу: мужчина обещал ей еду, крышу над головой, лечение, если это потребуется, и пять тысяч монет. Взамен она должна была родить ему младенца – не важно, мальчика или девочку. Ей запрещалось выходить на улицу и общаться с другими людьми без его на то соизволения, и сразу после разрешения от бремени она должна была покинуть дом и больше не искать встречи ни с Мирошем, ни с ребёнком.

Рискованная сделка – но едва ли не лучший вариант из возможных. Мирош раздумывал над вариантом удерживать женщину силой, но быстро его отмёл. Слишком много усилий на поддержание тайны и обеспечение должного ухода, высокий риск – отчаявшись, жертва могла решиться нанести вред плоду. Содержание взаперти и, возможно, в кандалах также не пошло бы на пользу ни матери, ни ребёнку. К тому же, потом пришлось бы как-то решать вопрос молчания женщины, а Мирошу не хотелось убивать без необходимости. Нет, банальное золото – вот кратчайший путь к исполнению мечты всей его жизни.

Для верности он выждал три месяца, чтобы убедиться, что Линда не была беременна от другого мужчины. За это время девушка успела немного привыкнуть к старому дому, полному книжных полок, с его скрипучим полом и высокими потолками, и к своему странному «нанимателю». В первые недели она боялась лишний раз заговорить с господином – неизменно одетый в чёрное, двигающийся быстро, но очень тихо, Мирош примораживал её к месту изучающим взглядом бездонных глаз. Она не чувствовала в нём жадной похоти, к которой успела привыкнуть в доме терпимости, не понимала, чего от него стоит ждать, и старалась лишний раз не попадаться на глаза. Но Мирош честно выполнял своё обещание. Он не требовал от неё ничего, кроме соблюдения оговорённых правил, не заставлял работать по дому или даже готовить ему еду – всё это мужчина делал сам, чем немало её удивлял. Казалось, он не терпел долгого присутствия рядом других людей, и даже когда пришло время выполнять свою часть сделки, мужчина опустился на неё с видимой неохотой, будто выполняя тяжёлую повинность. Он приходил ещё дважды, пока не стало очевидно, что девушка забеременела – и после этого избегал даже взаимных прикосновений. Это было странно, но она не решалась задавать вопросы. После жалобы на скуку Мирош разрешил ей читать книги, стоявшие в открытых шкафах. К счастью, когда она была ещё маленькой, один из любовников её матери, задержавшийся, к её удивлению, дольше, чем на несколько ночей, научил её читать. Так и проходили дни. Немного омрачали её жизнь лишь мысли о предстоящем расставании с ребёнком, который уже начинал требовательно толкаться крошечной пяткой ей под сердце, но она старалась думать об этом, как о чём-то неизбежном, о чём-то, что надо пережить, а потом начнётся настоящая, красочная, яркая жизнь, с балами и жаркими ночами любви, как в тех историях из книг, которые она читала.

На улицу опускался вечер, дома скрывались в глубокой тени. Лекарь, пожилой полурослик с обветренным, изборождённым морщинами лицом, позвонил в колокольчик букинистической лавки. Заказ, переданный с мальчишкой-курьером, был необычным. Мирош, по слухам, довольно состоятельный книготорговец, нуждался в услугах лекаря, чтобы помочь некоей даме, которая «волею судьбы оказалась в час нужды на пороге его дома, и он, как честный мужчина, не смог отказать ей в помощи в её бедственном положении». Письмо, написанное чётким, аккуратным почерком с резкими, угловатыми буквами, содержало обещание более, чем щедрой оплаты и намёки на значительное увеличение суммы в благодарность за молчание «в подобной деликатной ситуации». Микан Весносборкин решил не удивляться – в его-то возрасте чего только повидать не довелось! Да и лечебница старого халфлинга знавала лучшие времена. Когда-то один живший в Корронате состоятельный вельможа посылал лекарю из Разбитого Свода увесистые мешочки с золотом «на благотворительность». Кто знает, что им двигало? Микан не спрашивал, с благодарностью принимая щедрый дар. Травы, из которых он готовил лечебные припарки и снадобья, стоили немало, и он был рад каждой монете. Но чуть больше года назад его покровитель впал в немилость, и, по слухам, стал жертвой «несчастного случая», перейдя дорогу не тому человеку. В самом деле, не сам же он выпал из воздушной лодки, летевшей по обычному маршруту, в полный штиль! Да и не выпал, говорили, а вышел сам, весело смеясь и чему-то громко аплодируя… Подозрительно. Как бы то ни было, заказ Мироша пришёлся весьма кстати, и Микан не собирался влезать в чужие дела.

Дверь открыл высокий мужчина средних лет, державший спину так прямо, будто проглотил трость – родственницу той, фигурный набалдашник которой он крепко сжимал в левой руке. Видно было, что, несмотря на кажущееся спокойствие, его снедают тревога и нетерпеливое ожидание: хозяин напоминал натянутую тетиву лука.

– Мастер Микан, очевидно?

– Точно так, добрый господин. Вот уже полсотни лет непорочной репу…

– Следуйте за мной. Не время для порожней болтовни, у моей гостьи уже отошли воды.

Микан торопливо переставлял коротенькие ножки, пытаясь поспеть за размашистым шагом Мироша. Что ж… Ему не раз приходилось принимать роды, и не только у людей. Всё должно пройти успешно. Микан не удержался и, протянув руку, суеверно постучал костяшками согнутых пальцев по двери одной из комнат, мимо которой они проносились. Мирош коршуном обернулся на тихий звук:

– Что вы себе… Ах, эти ваши приметы. Я полагаю, вам стоит быть выше этих глупостей.

Микан униженно втянул голову в плечи. Что за слух, должно быть, у… этого…

Перед последней дверью в коридоре Мирош резко остановился.

– Действуйте, мастер. Если что-то понадобится, говорите.

– Кхм, да что тут может понадобиться. Водички тёплой тазик, а лучше два, да полотенец побольше было бы неплохо, а так…

– Будут в вашем распоряжении через минуту. – Мирош развернулся, взметнув в воздух полы наброшенного на плечи халата. Микан приоткрыл дверь:

– Ну-с, милочка, как у нас тут обстоят дела? Первый ребёночек? Можете сказать, когда было зачатие?

Роды прошли успешно и на диво быстро: ночь едва успела перевалить за середину, как молодой, сильный организм исторг на свет божий здорового, крепкого ребёнка, девочку. Микан привычным движением перетянул пуповину и шлёпнул младенца по попе. Тот разразился истошным обиженным криком – а раз кричит, значит, ясное дело, и дышит.

– Ну вот, голубушка, поздравляю! Здоровенькая девочка, будет мамина радость! Давай, положи на грудь, пускай привыкает к титьке-то…

Микан с растущим недоумением смотрел на скривившееся в гримасе горя лицо молодой женщины. Слёзы двумя ручейками побежали по её щекам. Ну, верно, не пришла ещё в себя – оно после родов всегда так, подумал он. Привыкнет ещё. Бабы-то, бывает, дуркуют, особенно по молодости да с первым ребёнком. А мне тут больше делать нечего. Он поднялся, с хрустом распрямляя затёкшие колени, и повернулся к застывшей в тёмном углу фигуре хозяина дома:

– Вот так, почтеннейший, вот так. Разродилась, как можете видеть, ваша гостья благополучно, и сама жива-здорова, и ребёночек в порядке. Думаю, пару деньков неплохо было бы ей отдохнуть, а потом уж и вызывать родню, или кто там у дамы есть знакомый, чтобы забирали её домой.

– Спасибо, сердечное спасибо. Мне не соврали, вы, и в самом деле, мастер своего дела. Я правильно сделал, обратившись за помощью именно к вам. Полусотни золотых хватит? И ещё столько же я могу добавить, если вы поклянётесь не распространяться о своём визите в мой дом.

– Вполне, вполне. И да, я клянусь, ни одна живая душа без вашего ведома не узнает от меня о событиях этой ночи. Впрочем, я и так не стал бы никому об этом рассказывать – врачебная этика, знаете ли. Болезни, они разные бывают, а кому нужен врач, который растреплет о вашем «нижнем насморке» по всему городу… Ох, не обращайте внимания на болтовню старика. Устал, вот и несу околесицу, годы-то уже не те…

Мирош вручил старику два тяжело звякнувших мешочка и вежливо, но непреклонно вытолкал за дверь продолжавшего рассуждать о человеческой природе и счастье материнства лекаря. Микан опомнился уже на улице, под холодным дождём, сжимая в руке щедрый гонорар. «Вот ведь, – думал, шаркая в сторону дома, старый халфлинг, – видать, не перевелись ещё на свете-то добрые люди. Помог незнакомой женщине, денег немало потратил, лекаря пригласил, озаботился. Нет, есть ещё у этого мира шанс, есть, пока остаются такие, как этот Мирош…»

Микан изменил бы своё мнение о будущем мира, если бы мог заглянуть сквозь толстые каменные стены оставшегося за его спиной дома. Отпихнув ногой к стене кипу окровавленных полотенец, Мирош чёрной летучей мышью навис над сжавшейся на кровати Линдой, прижимавшей к груди радостно агукавшую девочку. В резком свете потолочных кристаллов его лицо казалось вылепленным из острых углов и чёрных теней.

– Я выполнил свою часть договора. Вот, – он указал рукой на стоявший в углу дорожный саквояж из дорогой кожи, – твои деньги. Пять тысяч, можешь проверить, если хочешь. Ты вольна идти, куда хочешь, только оставь мне… это.

– Но гос… господин, вы обещали… вы обещали, что я смогу побыть рядом с ребёнком, хоть немного! Вы… Вы же обещали!

– Ах да… Хорошо, как скажешь. Но… – с этими словами Мирош снял с одной из полок песочные часы в тяжёлой деревянной оправе, покрытой причудливой резьбой. – Я дал тебе обещание, и я его сдержу. Но всё имеет свою цену. В твоём случае – это всего лишь деньги. Видишь эту шкалу? Каждая минута, которую ты проведёшь рядом с ребёнком, будет стоить тебе десяток золотых. Решай сама, сколько времени ты хочешь провести рядом с ним.

Лицо Линды сравнялось цветом с простынёй, на которую бессильно упала голова девушки. Минута с ребёнком – десять золотых? Целых десять? Когда за целую ночь с вонючими, потными мужиками ей перепадало, в лучшем случае, три-четыре монеты? Но… ведь это её ребёнок… но пять тысяч больше, чем четыре… или четыре с половиной… ей столько в жизни не заработать… Но…

Мирош прервал затянувшееся молчание, резко постучав костяшками пальцев по отозвавшемуся гулким звуком корпусу часов:

– Решай быстрее, девочка. Мне некогда смотреть на твои… терзания, – последнее слово мужчина, казалось, презрительно выплюнул, – всю ночь, у меня ещё полно дел. А время, как известно, стоит денег. Твоих, подчёркиваю, теперь твоих и только твоих денег, лежащих в этой удобной дорожной сумке. Решай, не откладывай неизбежное.

Может быть, хотя бы пару часов? Больше тысячи… Столько денег… Что же, что же делать? Час?.. Ведь четыре тысячи четыреста золотых – это почти столько же, сколько пять тысяч? Вот именно, что почти. А этот ребёнок… Она ещё не успела толком к нему привыкнуть, ведь так? И Мирош сам сказал, она найдёт себе ещё мужа… и деток ему нарожает, троих… или пятерых… или десяток, да, десяток! И будет их очень-очень любить, и мужа любить, и… но ведь это её ребёнок? Что с ним будет?.. Как она может?.. Мирош её не обижал, но будет ли он добр к ребёнку? Но…

Мирош начал нетерпеливо постукивать каблуком по деревянному полу.

– Гос… господин Мирош, вы ведь… вы ведь позаботитесь о ней, правда?

– О да, я замечательно о ней позабочусь. Вижу, ты всё решила?

Линда, не поднимая глаз, неловко чмокнула снова заплакавшую девочку в розовую макушку и поднялась с кровати.

– Да. Я… я всё решила. Я… я могу идти?

– Ты оглохла? Да, ты вольна идти, куда хочешь – но никогда не возвращайся сюда и не пытайся встретиться со мной или ребёнком.

– С… спасибо вам за всё, мастер. Если… если у меня родится ещё ребёнок, могу… могу я назвать его… ва… вашим и…

– Прочь! – от злобного крика, кажется, моргнул свет в комнате. Девушка испуганно втянула голову в плечи. – Если ты уже приняла решение, бери деньги и проваливай, немедленно!

– Да, г…господин…

Линда подхватила с пола тяжёлый саквояж и, чуть пошатываясь от накатившей слабости, поплелась к двери. Ей надо найти, где переночевать… Теперь у неё есть деньги, можно снять комнату получше… Теперь всё будет совсем по-другому… Новая, счастливая жизнь, и муж… она обязательно его найдёт… и другие детки…

…четвертью часа позже, где-то на границе Средней Дьюры: – Эй, красавица, куда спешишь? Не тяжело одной тащить такую большую сумку? Ребята, а ну, помогите девушке…

Мирош стоял в опустевшей комнате, стараясь не обращать внимания на пронзительные вопли лежащего на смятой простыне ребёнка. Кажется, за детьми полагается как-то ухаживать? Впрочем, какой смысл, если в подвале давно всё готово для ритуала? Но эти крики сводили с ума привыкшего к тишине книжных полок мужчину. Может быть, заткнуть чем-то рот? Но, наверное, оно может захлебнуться или задохнуться… Неужели кто-то добровольно обрекает себя на годы страданий в компании истошно орущего, гадящего под себя, воняющего младенца? А потом рожают второго, третьего… Мироша передёрнуло при одной мысли о таком будущем. Какое счастье, что его не интересуют такие глупости. Пора приступать. Удачно, что жадная дура решила уйти – лучше всего было проводить ритуал, пока над миром ещё властвует ночь. Денег было немного жаль, но это, в конце концов, лишь металл, который эти глупцы почему-то так ценят. Деньги можно заработать, и потрачены они были не зря. Выкинув мысли о Линде из головы, Мирош склонился над младенцем и брезгливо потыкал животик длинным пальцем. Девочка неожиданно перестала плакать, заулыбалась и попыталась поймать свесившиеся к самому её лицу волосы. Мирош отдёрнул голову, вырывая прядь из липкой ладошки, и, обернув руки чистым куском простынки, поднял младенца в воздух, стараясь держать его подальше от себя. Ему не хотелось думать, что когда-то он сам был таким вот существом – бессвязно лопочущим, орущим, жалким… На пол полилась струйка мочи, и мужчина с проклятием переступил лужу.

На стенах просторного подвала ярко горели факелы. Мирош опасался случайно нарушить ход ритуала и не рискнул оставить в помещении даже самых слабых источников посторонней магии, вроде зачарованных на свет камней. Подвал появился в доме всего пару лет назад, когда подготовка начала подходить к концу. Бригадир нанятых им рабочих-инородцев, кажется, метис то ли орка, то ли горного огра, перенявший самые отталкивающие черты от своих нечеловеческих предков, раздражённо тряс свисающими до самых плеч ушами, отказываясь понимать, почему наниматель готов переплачивать почти вдвое ради прочных, толстых балок, которыми надлежало укрепить стены и потолок. Ведь простейшее магическое усиление сделает стены твёрдыми, как гранит! Но Мирош настоял на своём, туманно намекая на особые условия хранения некоторых, особенно редких, книг. Бригадир, который, наверное, в жизни не прочёл ни единой, раздражённо притопнул ногой и пошёл раздавать новые указания рабочим…

В центре зала поднималась из каменного пола невысокая, едва по пояс мужчине, грубо отёсанная колонна. Мирош собственноручно привёз и установил здесь старый, замшелый камень из старых штолен за городом, а потом долгими часами, нараспев читая замысловатые литании, ронял на него капли собственной крови и мочи, снимая стамеской слой за слоем, придавая валуну нужную форму, протачивая чашеобразную выемку в центре и узкие, глубокие бороздки, спиралью спускающиеся к основанию. Лёгкими касаниями магии должно было сопровождаться падение каждой капли – резчику следовало формировать в сознании образ проникающих в камень телесных жидкостей, крошащих породу, плавящих камень, и наполнять этот образ своей силой. Мирош помнил, как долго заживали изрезанные запястья, спрятанные под просторными рукавами, пока посетители лавки сочувственно смотрели на его бледное, обескровленное лицо с горящими лихорадочным блеском глазами. Чужая жалость, ещё одно унижение. Впрочем, одним больше, одним меньше…

Бороздки – кровостоки, окружённые тонкой вязью рунических символов, продолжались на полу, сплетались в сложные фигуры, пересекали друг друга. Не стоило пытаться проследить эти линии взглядом – сознание начинало плыть, мысли путались, начинало неудержимо клонить в сон. Когда-то Мирош уже допустил такую ошибку и простоял больше суток в полудрёме, пока в его уши вгрызались слышимые только ему истерический смех, крики агонии и мольбы о смерти, а перед глазами, как в сломанном стробоскопе, проносились картины безумных пыток и двигались изломанные, гротескные фигуры, слабо похожие на человеческие. Пол в зале слегка поднимался к центру. По задумке Мироша, кровь, стекая из ритуальной чаши, должна была заполнить вырезанный в плитах пола рисунок и напитать его жизненной силой жертвы. Бороздки заканчивались кольцевой выемкой, окружавшей зал по периметру, но руническая вязь поднималась выше, становилась сложнее и мельче, заполняла стены и продолжалась на потолке. С каждой проведённой линией, с каждой буквой древнего алфавита, сперва выведенной густой пастой из собственной крови и смеси растолчённых в тонкую пыль трав и редких минералов, а потом вырезанной в камне, он чувствовал, как меняется зал. Тени в углах становились глубже, звуки шагов то были едва слышны, то отдавались под сводами, многократно усиливаясь и почти оглушая. Однажды Мирош умудрился заблудиться – кажется, пространство подвала в ту ночь исказилось так причудливо, что куда бы он ни пошёл, через несколько шагов снова оказывался перед алтарём, хотя двигался всё время прямо, никуда не сворачивая – он был в этом уверен. Так продолжалось, пока Мирош не догадался идти вдоль рунической спирали, расходящейся от центра зала. Только тогда магия выпустила его из своей цепкой хватки. Старая магия, магия крови и плоти, почти повсеместно забытая и уступившая место пришедшей ей на смену яркой и шумной магии, что преподавали сейчас в академиях высоколобые гордецы. В чём-то слабее современного искусства, в чём-то – превосходящая его. Только она могла помочь Мирошу, как он давно уже понял. Вопрос был лишь в цене, которая должна быть уплачена.

Плата… Мирош усмехнулся, вспоминая учителя. Воистину, без его наработок он закончил бы приготовления только к глубокой старости. Неясно было лишь, зачем вообще его приёмный отец интересовался этой темой? Добряк и острослов, суровый и справедливый, он никогда не решился бы сделать «последний шаг», о котором предупреждал неизвестный автор. И почему не уничтожил все свои заметки перед смертью? Не успел? Надеялся, всё же, рискнуть, или верил, что наследник последует его примеру и не решится взять в руки ритуальный клинок? Спросить сейчас было некого.

Продолжение (окончание) следует.

Предыстория моего персонажа, созданного для ваншота по Эберрону.

Мирош прислонился к потемневшему от времени дверному косяку. Он любил, вернувшись домой, останавливаться вот так на пороге на пару минут. От взглядов редких прохожих, ёжившихся под сыплющими с неба мелкими каплями холодного дождя, его укрывал наддверный козырёк старой букинистической лавки. Да и не было до него никому дела – город большой, на каждого не насмотришься. Оно и к лучшему, уж слишком цепким, оценивающим и холодным был взгляд стоящего в тени мужчины. Годы идут, а они всё так же суетятся и спешат по своим жалким делам, чтобы в один прекрасный день сдохнуть, наконец, в окружении «родных и близких», которые через неделю о них забудут! Считающие свой магический дар – у кого-то больший, у кого-то меньший – чем-то само собой разумеющимся, но почему-то твёрдо уверенные, что он даёт им право свысока смотреть на него, слабосилка, который едва в состоянии управиться с простейшими бытовыми амулетами. Уголок рта скривился в презрительной усмешке: он умеет ждать. Годы упорной работы, сотни прочитанных книг… Скоро его труд будет завершён.

Скрипнула за спиной, закрываясь, тяжёлая входная дверь. Привычное усилие отдалось в затылке коротким уколом боли, и вдоль ведущего в глубину дома коридора загорелись неярким, ровным светом утопленные в стенных панелях бирюзовые кристаллы. Короткое прикосновение к утопленной в небольшой нише контрольной панели: да, пока его не было, никто не входил... и не выходил. Конечно, это не Золотые Ворота или Старая башня – в тех районах приличному человеку вовсе не стоило появляться после захода солнца, – но и не кварталы знати. В Половодье жили, в основном, люди (и не только люди) среднего достатка: успешные торговцы, владельцы мастерских, не успевшие ещё переложить большую часть работы на плечи наёмных рабочих, начинающие маги, готовые продавать свой талант за звонкую монету… Подходящее место для респектабельной книжной лавки. Длинным полкам была отведена большая часть дома, на каждой висело по связке амулетов: поддерживающих нужную влажность, не дающих книгам покрываться пылью и отгоняющих охочих до бумаги насекомых. Редкие инкунабулы, прикрытые, паче чаяния, закалённым стеклом, соседствовали на них с вошедшими недавно в моду недорогими книгами в обложках из мягкого, немаркого пергамента. Такие любили брать с собой в дорогу, чтобы читать в уютном купе под мерное покачивание вагона или на палубе воздушного корабля, прикрытой от потоков встречного ветра энергетическими щитами. Новинка, появившаяся в городе вскоре после войны, причудливые печатные машины издательских домов, движимые то ли паром, то ли силой магии – Мироша никогда не интересовали такие мелочи, – многократно удешевила выпуск литературы, рассчитанной на нетребовательного читателя, и сделала её общедоступной. После смерти приёмного отца Мирош изменил заведённые в лавке порядки и перестал гнушаться выставлять «книжонки для идиотов», как нелестно отзывался о них мастер Мелон, на полки. Он не понимал, что горожане находят в этой белиберде, напечатанной на самой дешёвой, плохо отбелённой бумаге, но считал неразумным отказываться от дополнительной прибыли, особенно сейчас, когда столь многое было поставлено на карту. Сложнее было научиться скрывать презрение при виде очередной стайки кудахчущих тётушек, листающих, закатывая глаза и томно вздыхая, очередную писульку о «неземной любви и страсти», или отчаянно краснеющих малолеток, думающих своим «дружком», заглянувших за срамными картинками с инородцами.

Мужчина провёл рукой по наметившейся лысине, заметно оттеснившей к вискам рано начавшие седеть чёрные волосы, и усмехнулся, вспоминая, как впервые оказался – с ума сойти, почти четверть века назад! – в этом доме. Бездомному тяжело выжить одному, а в таком городе, как Шарн – и подавно. Натренированная годами учёбы память позорно отказывалась показывать лица родителей или хоть что-то, предшествующее той ночи, когда чья-то сильная рука вышвырнула его, будто котёнка, в очередной раз напрудившего в хозяйские башмаки, в ледяную воду сточной канавы подле какого-то трактира. Перекрывая доносившийся изнутри, из царства тепла и ароматов вкусной еды, весёлый гомон нетрезвых голосов и треньканье струн барда, владелец руки рявкнул вслед что-то вроде:

– Чтоб я тебя тут больше не видел, вшивое отродье!

И с грохотом захлопнул дверь, оставляя тощего пацана лет десяти барахтаться в грязи. Мирош не знал, кому стоит возносить молитвы за то, что тогда, почти околев от холода и едва переставляя ноги, он сумел доковылять до порога лавки старого Мелона Ларэндо – где и потерял благополучно сознание, чувствительно приложившись затылком о входную дверь. Как признался позже старый мастер, вспоминая их знакомство, тогда, откидывая одной рукой щеколду, а другой – придерживая небольшой двухзарядный арбалет, который ставил по ночам поближе к двери на случай лихих гостей, он ожидал увидеть кого и что угодно, но уж точно не лежащего без чувств пацана, исхудавшего так, что больше напоминал анатомическое пособие для не слишком притязательных вагантов, чем живого человека.

Оглядываясь назад, Мирош поражался своему везению. Рука провидения направила его заплетающиеся ноги едва ли не к единственному дому в округе, где он мог рассчитывать на милосердие. Когда, добрый месяц провалявшись в горячке, он пошёл на поправку, первым вопросом, который он задал своему спасителю, был:

– Чем я могу отплатить за твою доброту, мастер?

Закутанный в пушистый халат старик, седой, как лунь, но ещё довольно крепкий и широкий в плечах, только гулко расхохотался:

–  Задохлик, какая плата? Ты себя-то видел? Нарасти немного мяса на своих мослах, тогда и поговорим.

Но Мирош, едва лишь стал способен на что-то большее, чем ковыляние до отхожего места и обратно, принялся, по мере сил, помогать старому книготорговцу: упрямо подняв подбородок, носил книги в хранилище и обратно, разбирал каталоги, готовил нехитрую еду… Мелон, старый холостяк, давно привык к одиночеству в окружении книжных переплётов и чертыхался первое время при виде поставленных «не там» тарелок и «неправильно» заваренного чая, но со временем привык к расторопному пацану и иногда, в мыслях, нет-нет, да и называл его «сыном». Да и чего греха таить – подумывал он уже о том, кому достанется дело всей его жизни, когда придёт его черёд уйти. Парень и так тянулся к знаниям, надо было лишь огранить его любопытство и научить простой истине, которую когда-то любил повторять его собственный учитель: только неустанная работа может сделать тебя чем-то большим, чем ты есть сейчас. Одно лишь омрачало радость старого мастера (и, как он отчётливо видел, выводило из себя Мироша, пусть тот и старался не подавать вида): мальчику совершенно не давались даже простейшие магические действия. Ясное дело, никто не ожидает от ребёнка огненных шаров или, скажем, дождя молний, но когда добрых полгода приходится тратить только на то, чтобы научиться включать и выключать свет в доме… Мелон справедливо опасался, что в будущем это может стать проблемой.

Мирош с трудом понимал мотивы старого мастера, приютившего у себя бездомного ребёнка и принявшегося учить его премудростям своего непростого ремесла. Любовь, привязанность – эти понятия так и остались для него лишь сочетанием букв, пустыми словами, абстракциями, которыми руководствовались некоторые окружавшие его люди. Или, если хотите, фактором, который надо учитывать в общении с ними. Он понимал, что чем-то отличается от них, но не слишком переживал по этому поводу, стараясь не поднимать лишний раз в разговорах с учителем эту тему. Может быть, он и не мог испытывать некоторых эмоций – да так ли они нужны? – но понимал, что остался в живых только благодаря старому Мелону. А со стороны признательность и желание вернуть хотя бы часть долга жизни не так уж легко отличить от любви.

Годы шли, и нескладный, тощий до синевы лопоухий мальчишка превратился в долговязого, вечно хмурого подростка. Бледная кожа, глаза, скрытые в тени надвинутого на самые брови капюшона, в котором Мирош взял обыкновение выходить из дома, вечно сжатые в упрямую линию тонкие, бледные губы – его сложно было назвать красавцем. Далеко не все книги выставлялись на продажу: особенно редкие или опасные труды Мелон выкупал и оставлял в своём личном хранилище. Книжные полки, тайны, скрытые под ветхими обложками, едва уловимый запах старых фолиантов неудержимо манили к себе любопытного мальчика. Пока ровесники Мироша веселились на улице, гоняли мелких крылатых тварей, облюбовавших подвалы городского рынка, и катались на облучках городских экипажей под недовольные крики прохожих, он каждую свободную минуту тратил на изучение собрания сочинений, скопившегося в обширной библиотеке приёмного отца.

За годы в ученичестве лишь однажды старый Мелон был вынужден взяться за тяжёлый ремень с пряжкой в форме головы грифона, которым обычно перетягивал рассыпающиеся стопки книг. Заглянув как-то в ящик рабочего стола, он заметил крохотные царапины вокруг замочной скважины шкатулки, в которой хранился камень-ключ к закрытой секции хранилища. Зычный рёв заставил вздрогнуть случайного прохожего, зазевавшегося под окнами лавки:

– Мироооооош!

Эхо голоса, кажется, ещё гуляло по дому, когда перед Мелоном возник запыхавшийся мальчик, ронявший капли мыльной воды с мокрых рук. Старик несколько секунд молча смотрел на вихрастую макушку, склонявшуюся всё ниже, и поднял перед собой шкатулку:

– Ты не хочешь мне ничего сказать?

Тишина.

– Я хочу, чтобы ты понял: есть вещи, которые пока не предназначены для тебя. Ты не владеешь знаниями, которые нужны, чтобы совладать с тем, что лежит там, и ты ещё слишком мал. Не надо сверкать на меня глазами, я знаю, о чём говорю. Нужна недюжинная сила воли, чтобы справиться с искушениями силы и власти, которые предлагают некоторые… книги, если их ещё можно так назвать. Ты быстро учишься, но ещё слишком рано. Заметь, я не говорю, что ты никогда туда не попадёшь. Ты меня слышишь?

Короткий кивок.

– Очень хорошо. А теперь, будь добр, принеси мне ремень.

Мирош только крепче стискивал губы, стоически принимая удары. Уже тогда он умел ждать и в глубине души понимал правоту учителя. К тому же Мелон не знал, что мальчик успел прочитать лежавшее на дне ящика завещание, составленное стариком несколько лет назад, если верить оставленной в углу документа дате. Ровные строчки, знакомый каллиграфический почерк, выверенные формулировки… Мелон называл Мироша приёмным сыном, даровал ему свою фамилию и, в случае своей смерти, оставлял ему всё имеющееся у него имущество, включая лавку. Чего скрывать, на мгновение в голове мальчика мелькнула мысль, что смерть старика можно и ускорить… Но Мирош тут же отверг эту идею. Долг жизни не выплачен – и никогда не может быть выплачен полностью. К тому же, Мелон мог быть полезен: кто знает, чему ещё он может его научить?

Старый мастер никогда больше не возвращался в разговорах к этой теме. Наверное, он понимал мальчика гораздо лучше, чем тому бы хотелось: мысли Мироша занимало стремление избавиться от своей «магической инвалидности», овладеть знаниями, которые возвысили бы его над толпой тех, кто надсмехался над его беспомощностью.

Ждать подходящего шанса пришлось долгие тринадцать лет. Мирош возвращался домой с толстой связкой только что купленных книг: заметно постаревший учитель уже довольно давно доверял ему самостоятельно вести переговоры с заезжими купцами, и молодой человек с удовольствием просматривал новые поступления, чихая от поднимавшейся пыли, и азартно торговался за особенно интересные труды. Отряхнув сапоги, он открыл входную дверь:

– Мастер, я вернулся!

Но, против обыкновения, ответа не последовало. Не раздалось звука быстрых шагов, с которым Мелон, не меньше своего ученика любивший разбирать новые поступления, обычно торопился навстречу, шаркая мягкими войлочными тапочками. Мирош прислушался: что-то изменилось в доме за время его отсутствия. Всё так же поскрипывали под ногами деревянные половицы, солнечный свет разукрашивал стены яркими пятнами – но чего-то не хватало. Ощутив резкий укол тревоги, Мирош поставил связку книг на пол и бросился в кабинет учителя.

Старый Мелон сидел в своём кресле, низко склонившись над листом пергамента. Наверняка работал над очередной рецензией – в последнее время он проводил за этим занятием все дни, прерываясь лишь на сон, еду и ругань в адрес «бездарных писак, которых не стоило бы и на требушетный выстрел подпускать к бумаге». Перед ним, как всегда, в идеальном порядке, были разложены письменные принадлежности, но правая рука с до сих пор зажатым пером, неловко дрогнув, опрокинула чернильницу – да так и осталась лежать. Мирош сразу понял, что произошло. Быстро подойдя к столу, он осторожно прикоснулся к руке мастера – испещрённая старческими пятнами кожа была холодной. Похоже, Мелон умер вскоре после того, как рано утром отправил ученика «на промысел», как он это называл. Мирош замер, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Острое чувство сожаления и утраты чего-то важного боролось в нём с удивлением: он не ожидал, что смерть учителя так больно ударит его. Покачав головой, Мирош постарался взять себя в руки: предстояло много работы. Наклонившись, он осторожно поднял ставшее невесомым тело и, стараясь не смотреть в разгладившееся, спокойное лицо старика, бережно перенёс его в спальню и укрыл мягким одеялом. Злясь на себя за предательское жжение в уголках глаз, мужчина открыл входную дверь и, крутя в пальцах поблёскивающую серебрушку, окликнул пробегавшего мимо мальчишку:

– Эй, малой! Сбегай за стражей, скажи, мастер Мирош из книжной лавки зовёт, дело срочное.

Ловко подхватив монетку, понятливо кивнувший паренёк умчался прочь, сверкая пятками. Мирош угрюмо посмотрел ему вслед: до прихода стражи следовало найти завещание. Как бы то ни было, теперь весь дом и ВСЯ библиотека будут в его распоряжении…

…Мирош прошёл в рабочий кабинет, бросил на стул плащ и с облегчением опустился в потрёпанное, но всё такое же удобное кресло, в котором так любил сидеть его учитель. Надо же, поймал он себя на мысли, до сих пор кажется, что вот-вот откроется дверь, и окрик мастера: – Опять бездельничаешь? – заставит его подскочить на месте. Да, учитель был прав почти во всём. В закрытой секции и в самом деле нашлось средство, которое могло исправить его нелепый изъян. Понадобилось почти пять лет кропотливого труда, чтобы разобраться в записях старого мастера и найти свитки, упомянутые в отмеченных им источниках. А потом ещё три года ушло на подготовку сложнейшего ритуала, составленного неизвестным древним магом. Мирош помнил, как бережно перелистывал пожелтевшие, ломкие от времени страницы, с возрастающим удивлением понимая, что схема словно специально создана для него. Да, смесь компонентов для колдовского знака, составлявшего ядро ритуала, была умопомрачительно сложна, и малейшая ошибка в приготовлении состава могла свести на нет все усилия. Да, колдующему предписывалось строго поститься, прежде чем приступать к колдовству. Но Мирош и так всегда был предельно аккуратен в работе – привычка, давно ставшая его частью, – и никогда не баловал себя изысканными яствами, полагая, что функцией еды является, в первую очередь, поддержание жизни в теле, а не потакание прихотям плоти. Наконец, обязательное воздержание… При мысли об этом мужчина только усмехнулся. Женщины, как, впрочем, и мужчины или инородцы самых разных видов, "услуги" которых пользовались неизменным спросом среди городской молодёжи, мало его привлекали, как и связанный с телесной близостью процесс соития. Влажные звуки совокупления и бессмысленное подёргивание потных тел неизменно вызывали только раздражение и лёгкую брезгливость.

Все эти «недостатки» с лихвой окупались главным: при всей сложности подготовки найденный в старом гримуаре ритуал почти не требовал собственно магических усилий. Лишь лёгкие касания колдовства, направляющие процесс в нужную сторону и доступные даже для него. Описание завершалось строчкой, написанной, кажется, второпях другой рукой: «Властители небесные и земные падут, и глупцы покорятся достойному, коль скоро не убоится он последнего шага, иначе душа его собственная платой послужит, сделку скрепляя». Неужели тот, кто зайдёт так далеко, будет настолько безрассуден, чтобы замешкаться, завершая ритуал? Бессмысленное предупреждение. А если и найдётся такой глупец, что ж… поделом дураку.

В библиотеке хватало редких изданий, не имевших практической ценности, но вызвавших неподдельный интерес у коллекционеров. Им хватило ума не задавать вопросов, с чего это вдруг преемник старого Мелона начал распродавать его наследие. Вырученных денег с лихвой хватало, чтобы через подставных лиц, не афишируя своего имени, скупить всё необходимое для работы, пусть даже торговля большей частью компонентов, мягко говоря, не одобрялась властями. Дело оставалось за малым. Упоминание последнего ингредиента даже сейчас заставляло Мироша в ярости сжимать зубы. Кровь близкого человека! Где, скажите на милость, сирота, не помнящий, к тому же, добрый кусок своей жизни, найдёт достаточно близкого родственника? К счастью, деньги могут решить если не все, то очень многие проблемы.

Деликатный стук в дверь заставил Мироша рывком поднять голову, отвлекая от нахлынувших воспоминаний:

– Да!

Створка приоткрылась с лёгким скрипом, и в дверь осторожно заглянула молодая девушка, закутанная в цветастый халат, покрытый сложным геометрическим узором. Светлые волосы падали на плечи, частично скрывая лицо, на котором внимательный взгляд мог без труда найти следы недавних слёз, которые безуспешно пытались скрыть. Тонкие руки сжимали серебряный поднос с небольшим, исходящим паром чайничком и парой чашек из тонкого фарфора. Довершал картину лезущий, что называется, на глаза живот – девица явно была на сносях и должна была в скором времени разродиться.

– Господин Мирош, простите, я не сразу услышала, как вы пришли! Вот, чай, с травками, как вы любите…

– Линда, сколько раз можно повторять, я готовлю себе сам! И не лезь в шкафы с травами. Некоторые из них требуют особого обращения и могут быть небезопасны для ребёнка.

– Да, господин… Простите, я совсем забыла… Я хотела, как лучше…

– Осталось совсем немного, не вздумай испортить всё сейчас. Я не хотел бы искать ещё одну шлюху, достаточно крепкую телом, чтобы выносить и родить здорового младенца. Снова тратиться на лечение, терять почти год на ожидание…

Мирош встал и, перегнувшись через тяжёлый письменный стол, посмотрел девушке прямо в глаза:

– И ты, думаю, прекрасно понимаешь, что в этом случае вернёшься в тот самый притон, из которого я тебя вытащил. Разумеется, без денег.

– Да, простите… Я… Я всё сделаю, как обещала.

– Уж надеюсь. Пяти тысяч тебе хватит, чтобы начать новую жизнь и забыть об улице. Найдёшь себе муженька и нарожаешь ему хоть десяток детишек, если захочешь.

– Я только хотела… Можно… Можно я хоть немного побуду с ним рядом, когда он родится? П… пожалуйста…

На глаза девушки снова навернулись слёзы, поднос начал подрагивать в руках. Мирош со смесью брезгливости и презрения наблюдал за ней, машинально крутя в пальцах аккуратно заточенное перо. Ещё одно напоминание о собственной слабости – даже пользоваться самописцем ему было тяжело, все силы уходили на поддержание концентрации, необходимой для управления этим простейшим артефактом.

– Если ты хочешь… Хорошо, обещаю, ты получишь возможность побыть с ним рядом столько, сколько сочтёшь нужным.

– С… спасибо! Спасибо, господин! Я… Я боялась спрашивать и не смела надеяться…

– В разумных пределах, разумеется. Ты помнишь наш уговор. А теперь – вон! Мне надо работать. Лекаря позову ближе к ночи, не открывай при нём лишний раз рта. Если мои расчёты верны, сегодня-завтра ребёнку пора появиться на свет. Да, поднос забери с собой.

Слова сопровождались повелительным взмахом руки. Девушка, неловко попытавшись исполнить короткий книксен, выскользнула за дверь.

К сожалению, Пикабу считает, что текст слишком длинный для одного поста, поэтому - продолжение следует.