Прошлый (сюжетный) выпуск тут
Прошлый (не сюжетный) выпуск тут

Оригинал тут

Автор: Kite Line. Источник: https://bogleech.com/creepy/creepy14-alovestory

Когда я был ещё совсем маленьким, наша семья жила в небольшом доме, окружённом лесами и болотами, в центральной части страны. Раньше он принадлежал старому фермеру, так что на участке хватало ветхих сараев и других свидетельств деревенской жизни. Отец построил новый дом, и стена густого, тёмного леса подступала почти к самым его стенам. Этот лес всегда пугал меня в детстве, и, как назло, окна моей комнаты выходили как раз на ту сторону. Дело в том, что сперва отец хотел устроить в ней что-то вроде рабочего кабинета, и уже потом переделал комнату в спальню, так что это окно, по первоначальной задумке, должно было быть дверью, ведущей на задний двор. Можете себе представить: широкое, высокое окно, находящееся на уровне земли, а в нескольких метрах за ним начинается тёмный, жуткий лес. Меня очень пугало такое соседство, но я пытался поменьше об этом думать: закрывал жалюзи на ночь, отвлекал себя видеоиграми и мультфильмами, стараясь не давать волю воображению и не думать о том, что какой-нибудь кошмарный монстр может выйти из темноты и постучаться в моё окно.

Примерно в то же время родители завели очень большую собаку. Дога, если быть точным. Ей не позволяли заходить в дом, и она спала в конуре на заднем дворе, рядом с лесом. Она была моим первым настоящим домашним животным, так что я очень к ней привязался и мог играть с ней часами. Это была очень дружелюбная, ласковая и игривая собака, настоящая защитница. Идеальный спутник для одинокого ребёнка, скучающего в загородном доме. Мне было намного спокойнее, когда, выглянув ночью из окна, я видел её, прогуливающуюся рядом с домом. Мне казалось, она защитит меня от любого лесного чудовища.

Однажды, когда мы с отцом, взяв с собой собаку, отправились исследовать лес, нам попалось кое-что странное. На маленькой полянке, буквально метрах в двадцати от нашего дома, из земли выглядывала полускрытая травой круглая бетонная конструкция. Это было плоское кольцо около двух метров в диаметре, в центр которого был вставлен круг поменьше. Отец сказал мне, что, скорее всего, это старый колодец, который давно забросили и, для надёжности, залили цементом. Мне показалось немного странным, что колодец вырыли так глубоко в лесу, но я решил, что, наверное, он просто был очень старым, и лес успел вырасти вокруг со временем, уже после того, как его забросили.

Когда мы уже собирались идти домой, я споткнулся о корень ближайшего дерева и упал, ударившись головой о край бетонного круга. Я ненадолго потерял сознание, и отцу пришлось нести меня домой на руках. Ничего страшного не случилось, я быстро пришёл в себя, но с тех пор со мной стали случаться приступы лунатизма. Иногда ночью я открывал окно спальни, вылезал наружу и шёл в лес. Наутро, проснувшись, я обнаруживал себя лежащим, свернувшись калачиком, на той странной бетонной конструкции, а рядом со мной дремала наша собака. Думаю, когда я выходил из дома, она отправлялась следом, чтобы охранять меня. Случалось это несколько раз в месяц. Родители обычно находили нас в одном и том же месте, и быстро приноровились сразу отправляться к тому колодцу, если моя кровать утром оказывалась пуста. Они даже, в конце концов, записали меня на приём к детскому психотерапевту, чтобы выяснить, что за «психическая травма» могла вызывать такое странное поведение, но в остальном я был совершенно здоровым и нормальным ребёнком, и выяснить ничего не удалось.

Однажды поздно ночью, во время очередного приступа, я проснулся намного раньше обычного. Я снова пришёл в себя на крышке старого запечатанного колодца, стояла глубокая ночь, но, как ни странно, собаки нигде не было видно. Я страшно перепугался. Конура находилась на заднем дворе, и я добрых десять минут кричал и звал, но моя защитница так и не проявилась. Сдавшись, я решил возвращаться один. В лесу была кромешная темнота, за густым пологом деревьев, скрывавшим лунный свет, едва виднелся огонёк далёкого фонаря, висевшего на заднем дворе. Стараясь не оглядываться, я побрёл в сторону дома.

Добравшись до заднего двора, я решил проверить, всё ли в порядке с нашей собакой: обычно она всегда прибегала ко мне, стоило только позвать. Но оказавшись возле конуры, я понял, что с ней что-то неладно. Я несколько раз позвал её по имени, но и теперь она не откликнулась. Медленно заглянув внутрь, я увидел, что она неподвижно лежит у задней стенки конуры, в темноте, куда едва проникал свет дворового фонаря. Она молчала и не двигалась, но её глаза были широко раскрыты, а морда исказилась в оскале. Я бросился домой и разбудил родителей. Они велели мне остаться в комнате, а сами вышли на задний двор. Кажется, в томительном ожидании прошла целая вечность, пока, наконец, они не вернулись, и отец не сказал мне, что собака и правда умерла.

Я впервые в жизни столкнулся со смертью, и это потрясло меня. Мы закопали мою любимицу на заднем дворе, выкопав могилку под конурой, и устроили небольшие похороны. Я крепился, как мог, и только несколько дней спустя маска спокойствия, которую я удерживал на лице всё это время, треснула, и слёзы полились из глаз ручьём. Я потерял лучшего друга, и теперь не мог чувствовать себя в безопасности в лесу.

Заглянув на задний двор через пару недель, отец заметил, что место захоронения потревожило какое-то дикое животное. От собачьей будки в сторону леса тянулась полоса просевшей земли. Это было похоже на следы, какие оставляют кроты на газоне, только намного, намного больше (в такой ход мог бы зарыться, наверное, волк или крупная собака). Отец понятия не имел, что за животное могло бы оставить борозду такого размера, и смог лишь предположить, что, верно, к нам на участок забрели койоты. Мы прошли вдоль следа в лес, сколько смогли, но в конце концов он оборвался в паре метров от того старого колодца, а когда мы взяли лопаты и раскопали собачью могилу, оказалось, что труп исчез. Нам не оставалось ничего, кроме как смириться и признать, что тело утащили падальщики.

Несколько лет спустя боль утраты стала слабее. Мысли о смерти любимой собаки посещали меня всё реже, и, наконец, я смог вернуться к нормальной жизни. Через некоторое время я даже перестал ходить во сне. Теперь, если это случалось, я больше не выходил в лес, а просто бродил туда-сюда по дому или даже не покидал комнату. Как ни странно, после смерти собаки я никогда больше не пытался вернуться к тому старому, залитому цементом колодцу. Приступы лунатизма случались всё реже и реже, пока, наконец, не прекратились совсем. Мне казалось, я наконец-то обрёл покой, пусть и дорогой ценой.

Затем, после многих спокойных ночей, я, внезапно, снова вышел из дома во сне. В первый раз за несколько месяцев. Но на этот раз всё походило на ночной кошмар.

Мне снилось, что я стою на заднем дворе, и вдруг почувствовал чьё-то странное присутствие. Подняв голову, я увидел, как из леса медленно выходит моя собака. Сначала я был в восторге! Мой лучший друг вернулся, и в голове сразу пронеслись мысли о том, во что мы могли бы поиграть вместе и куда пойти. Но потом я начал замечать, что что-то в ней изменилось. Разительно изменилось.

Её побелевшие глазные яблоки ввалились в череп и напоминали белки сваренного вкрутую куриного яйца. Тело лишилось всей шерсти, а кожа была бледной и полупрозрачной, испещрённой красновато-лиловыми пятнами. Она казалась дряхлой и истощённой, и медленно шла ко мне на задних лапах. Передние же конечности при этом были вытянуты в мою сторону, так что всё вместе напоминало грубую попытку подражать человеческой походке.

Я в ужасе кинулся прочь, а она помчалась следом, вихляя всем телом и пытаясь удержаться на задних лапах. Но хуже всего было то, что она говорила со мной, просила, УМОЛЯЛА искажённым, пронзительным голосом. Собака изо всех сил пыталась выдавить из своей глотки членораздельную речь:

‑ Почему ты убегаешь от меня? Ведь я же люблю тебя. Разве ты не скучаешь по мне? А я думала, ты любишь меня…

Собачья голова свесилась на грудь и с каждым шагом болталась из стороны в сторону, будто искривлённая шея не могла выдержать её веса. А на морде… на её лице была написана ужасающая смесь отчаяния и любви. Самой искренней любви, какую я только когда-либо видел.

Проснувшись, я обнаружил себя лежащим у старого колодца. Мои пальцы были все в крови, а некоторые ногти и вовсе оказались сорваны. Цемент, заливавший колодец, был весь покрыт царапинами, будто я всю ночь скрёб его голыми руками.

С тех пор каждый раз, как я выхожу на задний двор, в темноте леса мне мерещится прячущаяся за деревьями долговязая фигура.

У моих родителей был игрушечный скелет, которого они называли "Скелесын". Раньше он не давал мне спать по ночам, будто предвещая несчастье. Мама рассказывала, что история о появлении Скелесына в нашей семье была довольно банальной. Мама всегда любила праздники за их дух, обожала наряжаться, украшать дом и отмечать каждый праздник, как событие, а папа скорее считал, что праздники – это просто внеплановые выходные. Но однажды они переехали в новую квартиру, незадолго до Хэллоуина, и папа, шутки ради, подарил ей эту игрушку только потому, что она выглядела до смешного глупо. Родители часто подшучивали друг над другом, говоря что-то вроде: "Ой, ты опять забыла покормить Скелесына! У него все ребра торчат!" Ну, знаете, эти батины шутки. Я имею в виду, это было мило.

Когда я родилась (нет, к счастью, меня не назвали Скеледочь), они принесли Скелесына в мою комнату и сказали, что он – мой старший брат, который защитит меня от упырей и гоблинов. У нас даже была колыбельная песенка на ночь про... Но в общем-то это не так важно. Скелесын, был всего-лишь клочком мягкой ткани и горкой наполнителя, с парой жестких косточек внутри. Он носил оранжево-черную шляпу, полосатый жилет и брюки в тон. На ножках красовались черные туфли, а вокруг шеи – галстук-бабочка того же цвета. До чего же глупо он выглядел!

Когда я была маленькой, я любила играть со Скелесыном, будто и правда со старшим братом. Но я никогда не играла с ним напрямую: он всегда выступал советчиком или мудрецом для других игрушек. Вовсе не потому, что родители говорили не играть с ним, или что он был хрупким – я просто думал о нем как не о обычной игрушке.

До сих пор чувствую, как волосы встали дыбом, когда он в первый раз со мной заговорил.

Мне было восемь. Была уже поздняя ночь, а я все еще не спала. Родители наказали лечь в постель к девяти, но сами заснули раньше, предоставив меня самой себе. Я смотрела телевизор в своей комнате, и не сразу осознала, что звук доносится не с экрана, а со стороны кровати.

– Иди разбуди родителей, или скоро случится что-то плохое.

Я замерла, обратив взгляд к источнику звука. Но на комоде увидела только Скелесына. Конечно, я не сразу догадалась, что заговорил именно он.

– Кто здесь? – вымолвила я, забираясь под одеяло с головой. Слегка отогнув одеяло, чтобы убавить громкость телевизора, я увидела, как губы Скелесына снова двинулись.

Его голос звучал спокойно, обдуманно и настойчиво.

– Иди разбуди родителей, или скоро случится что-то плохое.

И вот, заплаканная восьмилетняя я, бросилась в родительскую спальню. Они спросили, что происходит, и я сказала только, что мне приснился кошмар – даже такой юной девочке было ясно, что увиденное – ненормально. Я просто боялась, что оно станет реальностью, если сказать об этом вслух. Знаете, это у меня точно от отца – он никогда не делится проблемами. В ту ночь я спала в постели родителей.

Все повторилось через два месяца. Как и в прошлый раз, я легла спать позже, чем родители, но на этот раз у меня ночевал двоюродный брат, Саймон. Мы не спали "почти до утра" (где-то часов до десяти), играя в видеоигры после долгого дня на пляже. Саймон ушел в ванную, и пока его не было, Скелесын снова заговорил со мной.

– Иди разбуди родителей, или скоро случится что-то плохое.

На этот раз я не замерла и не заплакала. Я знала, что Саймон скоро вернется, и поэтому была скорее смущена, чем напугана.

– Что случится? – спросила я. Голова Скелесына повернулась ко мне и медленно шевеля губами, повторила:

– Иди разбуди родителей, или скоро случится что-то плохое.

Дверь спальни открылась, и голова игрушки резко отвернулась. Саймон вернулся.

– С кем ты разговаривала?

– Ты слышал? – удивленно спросила я. Если он слышал, что говорил Скелесын, может быть, я все-таки не сошла с ума.

– Да, ты что-то бормотала, но я не понял что. Там что-то в игре?

Похоже, он не услышал ничего особенного.

Скелесын не двигался и не говорил еще полгода.

На мой девятый день рождения мы с друзьями собирались пойти в парк развлечений. Накануне я была так взволнована, что казалось, меня сейчас стошнит. Лежа в постели, я взахлеб читала про аттракционы и еду в парке... И вдруг Скелесын снова заговорил.

– Иди разбуди родителей, или что-нибудь плохое случится прямо СЕЙЧАС.

Последнее слово он произнес так резко, что задрожали стекла. Я села, наполовину испугана, наполовину не веря в происходящее.

Я открыла было рот, но ничего не успела сказать…

– СЕЙЧАС!!! СЕЙЧАС!!! СЕЙЧАС!!!

Звуковая волна от крика Скелесына прокатилась по комнате с такой силой, что подняла облака пыли и чуть не сбила меня с кровати.

Я бросилась бежать.

Ворвавшись к маме и папе, я закричала: "Помогите!"...

И потеряла сознание.

***

Я очнулась 38 дней спустя в больнице. Врачи сказали, что в моей голове гнездилась опухоль размером с мяч для гольфа. Опухоль росла, и если бы ее случайно не обнаружили вовремя, начала бы оказывать давление на мозг, приведя в итоге к галлюцинациям или даже необратимым повреждениям. Операция прошла успешно, без осложнений, если не считать пяточка головы, где больше не растут волосы. Врачи уверяли, что потеря сознания была вызвана случайной панической атакой, никак не связанной с опухолью. Они настаивали, что никаких симптомов проявиться не могло – мозг был в порядке, и избыточного давления не наблюдалось. Говорили, что подобные опухоли невозможно найти случайно, пока не возникнут проблемы. Нам очень, очень повезло. И все как один хвалили себя за то, что провели компьютерную томографию "на всякий случай".

Скелесын больше никогда со мной не разговаривал. Не шевелился. Не проявлял никаких признаков того, что он нечто большее, чем просто мягкая игрушка с глупой предысторией.

Но он всегда со мной. Я забрала его, когда поступила в колледж (к большому замешательству и радости родителей, которые так и не узнали всей истории), а сейчас мы живем вместе в моем первом доме. Я представлю его своим детям как дядюшку-хранителя, и поставлю его в детскую, стеречь их сон.

Я могла бы отмахнуться от всего произошедшего, списав на галлюцинации, но не стану. Потому что есть причина, по которой врачи сделали эти снимки. Мой отец настаивал на томографии и не отступал, не объясняя, почему так уверен. Врачи спорили до последнего, но в итоге сдались. Позже мама спросила его, откуда он знал, как мог видеть то, чего не видели врачи? Ведь он всего лишь обычный менеджер без медицинского образования.

Он взял с мамы обещание хранить тайну (правда не учел, что мы с ней вместе пьем вино) и никогда больше не рассказывал об этом ни ей, никому. Он сказал: “Знаю, это может показаться безумием, но когда мы уже выбегали из дверей, на пути в больницу, я услышал чей-то крик из детской…

…”Проверьте ее мозг”.

~

Оригинал (с) OutsideObserver

Поддержать проект можно по кнопке под постом, все средства пойдут на валокордин и прочие успокоительные, чтобы не шарахаться от каждого звука =)

Телеграм-канал, группа ВК

Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Автор: Miranda Johansson.

Ссылка на оригинал.

Мне как-то попали в руки кадры аэрофотосъёмки леса, окружающего мой родной городок. Было интересно рассматривать эти старые снимки, особенно потому, что лес тогда был не таким густым, как сейчас, и было хорошо видно, как выглядела земля, не скрытая кронами деревьев.

Фотографии были, конечно, не лучшего качества, но мне показалось, что я вижу… Ну, что-то вроде углубления в земле, пожалуй, так можно это назвать. Я бы сказал «кратер», но для кратера оно было, всё же, маловато. Скорее, что-то вроде чаши в земле.

Я упомянул об этих фотографиях, потому что именно там, в центре чаши, появился тот охотничий домик. Я не оговорился: он действительно появился за одну ночь, буквально.

Звучит как бред, я понимаю. Но, клянусь, так всё и было, и в городе ходило много пересудов об этом случае, а сами домик стал, своего рода, достопримечательностью. Люди даже специально приезжали к нам, чтобы взглянуть на него, покупали футболки и всё такое. Та ещё шумиха поднялась.

Дело не только в том, что хижина появилась вот так посреди леса. Удивительнее всего было, что, когда её нашли, внутри везде лежала пыль, а окна выглядели так, будто их давно не мыли. Казалось, что домик простоял там, как минимум, несколько лет.

Как бы то ни было, кто бы ни поставил его там, они действительно стремились создать образ этакого стереотипного охотничьего домика, вплоть до головы оленя над камином.

Я побывал там одним из первых. Мы с моим лучшим другом Нилом как раз отправились тогда в поход, и вот, выходим мы как-то утром из палатки, а он уже стоит. Представляете? Что? Нет, я не имею к этому никакого отношения, клянусь. Сами посудите, там были только мы вдвоём. Как, по-вашему, мы могли построить дом за одну ночь? И, в конце концов, где бы мы достали материалы?

В общем, верить или нет, дело ваше. Я просто рассказываю, как всё было.

В наших местах частенько говорят об этом. Это что-то вроде нашего Флетвудского монстра.

Некоторые скептики утверждают, что это какой-то тщательно продуманный розыгрыш, но лично я считаю, что появление этой хижины невозможно объяснить логически. Есть, видите ли, одна деталь, которую видели только мы с Нилом, и которая изменилась, когда туда добрались зеваки.

Мы никому не рассказывали об этом. Не то, чтобы мы нарочно договаривались держать это в тайне. Просто, знаете, не появлялось особого желания об этом распространяться.

Но я не могу перестать об этом думать.

Как висевшая на стене оленья голова могла оставаться живой?

Перевод другого рассказа этого автора: Рассказы водителя-дальнобойщика

Прошлый (сюжетный) выпуск тут
Прошлый (не сюжетный) выпуск тут

Автор: Miranda Johansson

Ниже приведены стенограммы радиопередач, которые можно было услышать на гражданском диапазоне летом и осенью 2015-го года в некоторых южных штатах и на Восточном побережье. Говоря о себе, рассказчица упомянула только несколько деталей: она работает водителем грузовика, её зовут «Джоанна» или «Джо», и её преследует странное существо, которое она называет «Ангелом».

История первая. Всё за один доллар

Некоторые из вас просили больше историй (прим.: нет никакой информации о том, что рассказчица с кем-то что-то обсуждала, поэтому неизвестно, кто же её об этом просил, если, конечно, такие люди вообще были). Что ж, хорошо, не в моих правилах игнорировать такие просьбы. Дайте-ка подумать, что я смогу вспомнить…

(семисекундная пауза)

Ну, не во всех моих историях есть какой-то глубокий смысл.

Например, как-то ночью я видела, как все, кто погиб на трассе, поднялись из могил, чтобы прокатиться автостопом. Мёртвые, остекленевшие глаза поблёскивали на обочинах в свете фар. Ну, в общем-то, и всё на этом, они просто стояли и смотрели. Я не могла остановиться, чтобы кого-то из них подбросить, потому что со мной уже есть Ангел, который обычно устраивается на переднем сидении.

(трёхсекундная пауза)

Или вот этот случай. На самом деле, он тоже совершенно бессмысленный. Зашла я как-то в Макдональдс… Понимаете, когда работаешь дальнобойщиком, довольно сложно следить за здоровьем. Часто не удаётся нормально выспаться, да и правильно питаться не всегда получается. Когда доставка горит, а ты на шоссе, вокруг ночь и хочется есть – ясное дело, никто не откажется съесть гамбургер-другой.

(трёхсекундная пауза)

Так вот, я тогда в кои-то веки была во Флориде. Торопиться было некуда, но мне было лень, и когда впереди показалась эта золотая буква «М», я подумала, чёрт возьми, почему бы и нет, понимаете?

Дорожки там были узковаты, грузовик не проехал бы, поэтому я припарковалась у обочины и направилась ко входу. Было, пожалуй, часов семь утра. Я помню, что солнце едва поднялось над горизонтом и отражалось в окнах, когда я вошла.

Посетителей было не так уж много. Обычное, думаю, дело для придорожного макдака в такое время. Я подошла к стойке.

Там работало два человека, чем-то похожих друг на друга. Сальные волосы, жирная кожа. Пустые улыбки. Знаете, меня всегда тянет вымыть руки, когда я вижу таких ребят.

Парень принял мой заказ. Пока его готовили, я решила сходить в туалет. Там было довольно чисто, но меня немного беспокоила музыка. Там стояли такие жестяные колонки. У вас было когда-нибудь чувство, что иногда музыка просто маскирует тишину?

И ещё Ангел тоже был там. Он выглядел так, будто мешок, набитый кишками, родил ребёнка от фрактала, только если бы ребёнка при этом ещё и омыло небесное сияние. И он делал эту штуку. Вот, снова, слышите? Послушайте сами.

(пятисекундная пауза, во время которой не слышно ничего, кроме шума эфира).

Он вечно так делает. То есть, я имею в виду, реально без остановки! (короткая пауза) Я тоже люблю слушать музыку, особенно если веду машину. Но любая музыка звучит плоско по сравнению с теми звуками, что издаёт Ангел. Даже не плоско, а просто одномерно.

(четырёхсекундная пауза)

Да, так вот. Я пробыла в туалете минуты две, не больше, а когда вышла наружу, все уже ушли. Не было ни клиентов, ни работников. Но мой заказ был готов, стоял в пакете на прилавке.

(короткая пауза)

Мне стало любопытно. Я вообще любопытная девушка. И к тому времени я повидала уже столько всякого, что была уверена, что если прошвырнуться вокруг, то, по крайней мере, будет что потом вспомнить.

Так что я обошла стойку и заглянула на кухню. Там никого не было, но все плиты и прочие устройства работали.

Я заглянула в их крошечную, тесную раздевалку и в ещё более тесный туалет для персонала. Это было довольно волнующе, на самом деле. Будто во время концерта зашёл за кулисы. Но там тоже никого не было.

В итоге я нашла их в кладовой. Это была холодильная камера, на удивление просторная, с металлическими полками. Знаете, сети фастфуда рассылают в свои отделения такие большие пластиковые пакеты с готовыми продуктами. Остаётся только вскрыть его, и у вас будет всё, что нужно, чтобы собрать дешёвый бургер.

Так вот, они вытащили все эти пакеты с полок на середину зала и побросали там в одну большую кучу.

Я ожидала найти тех двух работников, которых уже видела здесь, но их тут лежало гораздо больше. Человек десять, все в фирменной одежде, все похожи друг на друга. Сальные волосы, жирная кожа. Пустые улыбки. Пустые глаза.

Они выглядели так, будто чего-то ждали. (короткая пауза) Интересно, чего?

(шестисекундная пауза)

Я вернулась в машину и собралась позавтракать.

Да, знаю, знаю. Но, раз уж на то пошло, если я до сих не траванулась их едой, то чего-то подобного недостаточно, чтобы я отказалась от бургеров. (короткая пауза) И ещё они, само собой, перепутали мой заказ. Картошку фри и молочный коктейль мне, по крайней мере, положили, но вместо бургера всучили человеческий череп, завёрнутый в промасленную бумагу.

(девятнадцатисекундная пауза. Через десять секунд рассказчица вздыхает, будто собирается что-то сказать, но останавливается. Перед окончанием трансляции раздаётся слабый, не поддающийся интерпретации шуршащий звук)

История вторая. Болезнь

(Запись этой передачи начинается с середины предложения. Неизвестно, началась ли так сама передача, или запись неполная).

…какая-то болезнь, она нигде не описана, но он лично это видел. Она что-то нарушает в тканях, сбивает какие-то биоритмы, и тело не заживает должным образом. Каждая крохотная ранка зарастает совершенно непропорциональным количеством рубцовой ткани. Отрубите себе руку, сказал тот парень, и она вырастет снова, только будет вся бугристая и перекрученная.

Он рассказывал мне, что видел однажды человека, британского солдата, который служил на западном фронте во время Первой мировой войны. Он запутался в колючей проволоке во время обстрела, и немцы наделали в нём кучу новых дырок, пока он пытался освободиться. Из него просто сделали отбивную.

Его сейчас держат в старом госпитале в Лионе. Так говорил тот парень. Он сказал, что его пропустили туда, когда он подделал документы, притворившись гениальным хирургом, который провёл десять лет за границей, работая на организацию «Врачи без границ».

Дверь в палату была заперта, внутри было темно. Парень сказал, что раньше этого солдата кормили внутривенно, так как есть нормально он уже не мог, но теперь прекратили. Никто не хотел этим заниматься, да и всё равно, похоже, толку от этого не было.

То существо на кровати, тот солдат, похоже, не реагировал ни на свет, ни на голоса, сказал тот парень с заправки. Но он видел, как его грудь, или то, что было когда-то грудью, двигается вверх-вниз. Быстро-быстро, совсем как у кролика. Панические вдохи.

(трёхсекундная пауза)

Есть и другие, сказал тот парень. Их не так уж много, но они есть. Иногда их пытаются убить. Родственники, в основном. Из милосердия. Но им отрубают, например, голову, а они поднимаются и шаркают себе дальше, пока новая голова не отрастёт. Непонятно, понимают ли они, что происходит, но иногда они пытаются кричать своими сросшимися губами.

(трёхсекундная пауза)

Ну, по крайней мере, тот парень так говорил.

(пятисекундная пауза)

Никогда не была во Франции. Вот бы там побывать.

(шестисекундная тишина, после которой запись заканчивается).

История третья. Фабричный городок

Думаю, сегодня ночью может пойти снег. (короткая пауза) Конечно, он не будет идти долго, но, думаю, пара снежинок на нас упадёт.

(пятисекундная пауза)

Америка странная страна, приятель.

(четырёхсекундная пауза)

Она слишком большая. Я так думаю, поэтому у нас так много историй о призраках. Например… (короткая пауза) Сколько у нас сейчас, триста миллионов человек? Больше? Но и этого будет мало, чтобы заселить все наши земли. Некому присматривать за огромными пустынными пространствами. Все эти земли, в которых нет ни души… (короткая пауза) Все эти одинокие шоссе. Наверняка там водятся призраки. Даже не надо быть дальнобойщиком, чтобы это понимать.

Я сейчас еду через Алабаму, направляюсь в Техас, старый добрый Штат Одинокой Звезды. Я предпочитаю миновать Алабаму как можно быстрее, потому что Алабама, знаете ли, это Алабама. Я сделала из этого такую игру. Пытаюсь побить свой собственный рекорд.

Но иногда… (короткая пауза) Я теряю сознание, наверное. Иногда это происходит, когда я веду машину. Я понимаю, что за рулём уже четыре часа, а кажется, будто прошла всего секунда. Или я прихожу в себя, паркуясь на обочине, а день уже превратился в ночь.

Раньше такого не случалось. Думаю, это всё Ангел.

Он много чего может, жаль, собеседник из него никакой.

(восьмисекундная пауза. Рассказчица начинает мурлыкать какую-то мелодию себе под нос, а потом тихонько напевает: «Иисус любит меня, я это знаю, ведь так сказано в Библии»).

(пятисекундная пауза)

О, да, Алабама. Была я как-то в Алабаме, просто проезжала через неё, и вот так вот потеряла сознание. А пришла в себя уже в этом городе. Ну, он выглядел как город, но там было очень тихо, и я сразу поняла, что вокруг нет никого, кроме меня. Поэтому я вышла, просто чтобы осмотреться, понимаете?

Ангел делал что-то странное. Он был немного в стороне от меня, футах, может, в двадцати, но с ним никогда нельзя точно определить расстояние. Всегда кажется, что можно протянуть руку и дотронуться до него. В любом случае, он был прямо у меня перед глазами, всегда прямо перед ними, и следовал за взглядом, куда бы я ни посмотрела. Можете себе представить? Как будто он прилип к глазному яблоку, а не парил в воздухе передо мной.

(трёхсекундная пауза)

У него есть некая симметрия, и он слегка искажает пространство вокруг себя. Или нет. Наверное, в этом нет необходимости. Мир, по крайней мере то, что мы называем реальностью, примерно так же реален по сравнению с Ангелом, как честные бои в профессиональном рестлинге.

Но я чувствовала, что это место, где бы оно ни находилось, было бы нереальным даже без участия Ангела. Во-первых, тут не было никаких указателей. Ни названий улиц, ни вывесок, ничего. И, как я уже говорила, не было видно ни одного человека, но там и тут стояли припаркованные машины. Ни у одной из них не было номера.

Вдалеке виднелась какая-то фабрика, из заводской трубы шёл дым. Мне стало любопытно, так что я запрыгнула в кабину и поехала в ту сторону.

Сперва это было незаметно за шумом двигателя, но по мере приближения к заводу появился… гул. Это был даже не звук, на самом деле. Или звук, но такой низкий, что я скорее ощущала его подошвами ботинок, чем слышала.

Фабрика была странной. У неё не было дверей, но стены были покрыты этими… (короткая пауза) Я бы сказала, что это были иллюминаторы, потому что они были круглыми, но в них не было стёкол, и из них выпирала плоть.

Я знаю, что это была именно плоть, потому что я подошла к одному из этих иллюминаторов и потрогала её. Она была тёплой, розовой и податливой. И без волос. Слишком гладкая, чтобы быть человеческой. Когда я прикоснулась к ней, она задрожала. Может быть, это воображение шутило со мной шутки, но на секунду мне показалось, что земля тоже слегка вздрогнула.

Прикоснувшись к этой штуке, я почувствовала себя так, будто в чём-то испачкалась. Мне было немного противно. Я поняла, что хочу вернуться на шоссе.

Поэтому я села в свой грузовик и уехала оттуда. Мой навигатор не работал, и я решила просто ехать вперёд, пока меня не будет отделять от города хоть какое-то расстояние. Так что я поглядывала на завод в зеркало заднего вида и просто ехала. (короткая пауза) За городом были ещё какие-то дороги, но я никуда не сворачивала и, в конце концов, выбралась на шоссе.

(четырёхсекундная пауза)

Кое-что живое я там всё же видела. Прямо за городом, оно перешло дорогу передо мной. Оно было похоже на оленя, но… (короткая пауза) В общем, я засомневалась, не надышалась ли я заводского дыма.

(пятисекундная пауза)

Думаю, у каждого дальнобойщика есть парочка историй о том, как с ними случалось что-то странное. Это одна из моих.

Ладно, неспящие, берегите себя. С вами была Джоанн, я с вами прощаюсь.

(Трансляция заканчивается)

История четвёртая. Святость

Я снова забыла, чем занималась.

(семисекундная пауза)

Раньше я была христианкой, наверное. Пресвитерианкой. Теперь нет.

Не то, чтобы я не верила в Бога или ангелов. Я знаю, что они реальны. Просто… Ну, я думаю, подчинение – естественная часть поклонения, понимаете, о чём я? (короткая пауза) И случись когда-нибудь Богу самолично обратить на нас свой ужасный взор, мы, так или иначе, покорились бы, хотелось бы нам того или нет. С учётом этого, вся религия кажется…

(Рассказчица прерывается; наступает тишина длительностью 1 минута 22 секунды - самая длинная пауза за всё время её выступлений. Когда она снова заговорила, её голос звучал механически ровно).

Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф, небо и земля полны Тобой...

(Трансляция резко заканчивается. Начинают говорить другие пользователи, явно раздражённые тем, что частота была занята так долго. Никто из них не упоминает содержание передачи).

История пятая. Канализация Обамы

Сегодня я везу полный трейлер говядины из Далласа в Шарлотту. Я не сплю уже восемнадцать часов, но знаете, даже в трейлере с холодильной установкой мясо не может храниться вечно. По закону на нём должны ставить дату упаковки, и, само собой, никто не захочет покупать старое мясо.

Я купила шесть банок энергетика и половину уже выпила. (короткая пауза) Сегодня такая яркая и большая Луна, но за облаками она кажется размытым пятном.

(четырёхсекундная пауза)

Пожалуй, я видела любую погоду, какая только бывает в этой части света. От Техаса, с его мясокомбинатами, до Восточного побережья, где множество людей хочет получить свой стейк на обед. (короткая пауза) Когда доберусь до Шарлотты, я посплю в кабине часа четыре, а потом возьму следующий груз и отправлюсь в Нью-Джерси.

В целом, меня устраивает моя работа. Я не боюсь одиночества и долгих поездок. Но иногда сроки поджимают, и приходится проводить без сна сутки напролёт, и вот это я ненавижу. В глазах будто песка насыпали – так всегда бывает, когда тело требует отдыха, а прилечь и выспаться нельзя.

(восьмисекундная пауза. Слышно, как рассказчица пьёт; вскоре после этого раздается звук сминаемой алюминиевой банки).

В общем, я хочу рассказать вам одну историю. Наверняка некоторые из вас её уже слышали раньше (прим.: нет никаких доказательств того, что эту историю раньше рассказывали, или хотя бы упоминали где-то ещё). После того случая я сейчас скорее перейду на другую сторону улицы, чем приближусь к канализационному люку.

Когда ко мне пришёл Ангел, я начала видеть разные странные вещи. И пока вы все тут не начали делать преждевременные выводы и говорить, что это просто мои глюки, поверьте, ребята, я успела обдумать это уже миллион раз. Но сейчас я считаю, что нет ничего глупее, чем подвергать сомнению моё восприятие реальности.

(короткая пауза)

Я была за рулём, торопилась, но дело в том, что тогда я ещё не совсем, ну, приноровилась к тому, что Ангел был рядом со мной. Мне казалось, что я умру, если придётся провести ещё одну минуту за рулём, пока он сидит рядом на пассажирском сидении и просто наблюдает за мной.

(пятисекундная пауза)

Удивительно, к чему только человек не привыкает. Сейчас я спокойно могу смотреть на него. И да, я всё ещё думаю, что он жутко уродливый, но, знаете… пожалуй, я к нему привыкла. А тогда я изо всех сил старалась не отрывать глаз от дороги, как будто не видела его периферийным зрением так же чётко, как если бы смотрела прямо на него.

Добравшись до города, я нашла стоянку и припарковалась. Я вылезла из кабины и решила немного пройтись и проветриться. По крайней мере, мне хватило ума запереть грузовик.

Я знаю, о чём вы все сейчас подумали. Да, я залезла в открытый люк. Даже если за вами следит что-то вроде Ангела, это выглядит довольно необычно. Но, слушайте, на самом деле это не так уж странно, как может показаться. Думаю, Ангел тоже этого хотел, на самом деле. Может быть, он хотел, чтобы я спустилась туда. (короткая пауза) Думаю, иногда он хочет мне кое-что показать.

(короткая пауза)

В итоге я совершенно заблудилась. Внизу было темно, и стояла жуткая вонь. И, что хуже всего, я не могла избавиться от Ангела.

Что ж, я хорошо усвоила этот урок. Убежать от него не получится.

Так вот, внизу… Через некоторое время шахты превратились в тоннели. Все стены были покрыты… ну, пусть будет грязью. Коричневой грязью. Я была уверена, что иду не в ту сторону, но что мне оставалось? Пытаться вернуться тем же путём и заблудиться ещё сильнее?

Я шла по туннелям, спускаясь всё ниже и ниже. Наверное, я была уже гораздо глубже канализационных труб. Я шутила про себя, что воздух становится теплее, потому что я приближаюсь к центру Земли. Так себе шутка. Время от времени мне за шиворот падали холодные капли с потолка. Отвратительно.

Не знаю, продолжал ли Ангел вести меня там, внизу, или всё вышло случайно, но, в конце концов, я попала в огромный зал. Гигантский. Там был бассейн, размером, наверное, с озеро. Чёрт, да он мог быть размером с Атлантический океан, я же не видела другого берега. И он был заполнен до краёв этим коричневым веществом. Жижа с твёрдыми кусками. Я думала, что потеряю сознание от запаха.

А над поверхностью, как какое-то ужасное солнце, возвышался Ангел, похожий на реку вина, текущую через ворота из костей. Или, может быть, всё было наоборот.

(семисекундная пауза. Слышно, как рассказчица открывает очередную банку газированного напитка).

Думаю, им не понравилось, что я там оказалась. (короткая пауза) Они вылезли из бассейна и направились ко мне. Тогда я была гораздо более пугливой, чем сейчас, так что просто замерла. Они… (короткая пауза) знаю, это прозвучит глупо. Они были человекообразными, но сначала я не могла понять, что именно скрывается под грязью. А потом коричневая масса начала с них стекать, и…

Они все были похожи на президента Обаму. Ага. И это были не маски. Не знаю, были это клоны или, может быть, призраки, но сходство было идеальным.

У них были остекленевшие глаза, а рты напоминали дряблые овалы, но губы двигались, будто бы они пытались мне что-то сказать. Но не раздавалось ни звука. И все были одеты в сшитые на заказ костюмы. Такие, знаете, идеально подогнанные по фигуре. Правда, после «ванны» выглядели они не очень презентабельно.

Видите, я же говорила, что это будет звучать глупо. (короткая пауза) Но тогда, когда я их увидела, мне было не до того, чтобы оценивать абсурдность происходящего.

В общем, я просто бросилась бежать. Бежала, куда глаза глядят. В конце концов, мне удалось добраться до технических тоннелей. (короткая пауза) Не помню, как мне это удалось, но я нашла дорогу. А там выбраться на поверхность было уже делом техники. Боже, до сих пор помню, как же приятно было снова вдохнуть свежий воздух.

Я блуждала там, внизу, несколько часов, и опоздала с доставкой.

(четырёхсекундная пауза)

К слову, в другой раз я видела ещё одну странную штуку… (неразборчиво)

(трансляция забивается шумом помех. Доносятся странные, искажённые звуки: удары и неразборчивые крики. Ещё через полминуты трансляция заканчивается).

История шестая. Добрый самаритянин

Когда работаешь дальнобойщиком, приходится иногда сталкиваться со странными людьми. (короткая пауза) То есть, я хочу сказать, вам так или иначе попадаются странные люди, кем бы вы ни работали. По-моему, все люди, так или иначе, в чём-то странные. Но есть что-то в…

Ну, я думаю, «странное» не существовало бы без «нормального», так ведь? Так что же тогда «нормально»? Я считаю, «нормально» - это когда ты спишь ночью и просыпаешься утром. Работаешь с девяти до пяти, а потом идёшь домой. А если тебе приходится нарушать свой график сна ради заработка, это довольно странно, не находите?

Так вот, когда работаешь дальнобойщиком, приходится сталкиваться со странными людьми. Стоянки для грузовиков, ночные заправки… Это сами по себе довольно странные места, но когда приезжаешь туда посреди ночи, спал за последние сутки всего пару часов и держишься на одних энергетиках, там становится действительно…

(пятисекундная пауза)

Это всё ночь. Ночью меня всегда тянет рассказывать байки о привидениях, знаете ли.

Я как-то познакомилась в баре с парнем. Это было в середине зимы, но дороги были отличные, и я шла с опережением графика. Я решила остановиться где-нибудь, выйти из грузовика и немного размять ноги, ну, может, ещё купить шоколадку или чем-нибудь перекусить.

А потом мне на глаза попался бар, он был весь увешан сверкающей неоновой рекламой пива, и я подумала – какого чёрта! Да, некоторые из вас, наверное, скажут: «Джо, ты же была за рулём!» Знаете ли, я зарабатываю на жизнь тем, что кручу баранку, и хорошо знаю, что мне стоит делать, а чего нет. Спросите любого дальнобойщика, и он вам скажет, что, когда в полном одиночестве мчишься по трассе, а за окнами ночь, гораздо приятнее вести машину, если в кабине припасена баночка пива.

Итак, я припарковалась у бара и направилась внутрь. Была среда, около полуночи, так что не удивительно, что зал пустовал. Там был только бармен, какой-то парень, пялившийся в свою кружку, и Ангел.

Я говорила, что Ангел следует за мной повсюду, но это не совсем так, на самом деле он всегда там, где-то впереди. Как сейчас: я оставила его в грузовике и чувствовала, что он наблюдает за тем, как я пересекаю парковку, а потом он уже оказался в баре, когда я вошла. Хотя не похоже, чтобы это место его так уж заинтересовало. Он стоял в углу и просто наблюдал за происходящим, превратившись в несколько концентрических, вращающихся колец плоти.

Я направилась к бару и заказала разливного пива. Так вот, тот парень… Другой клиент, я имею в виду, не бармен. Он выглядел ужасно. Похоже, он недоедал. Но я подумала: какая разница, я и сама за рулём уже несколько часов и выгляжу, наверное, не лучше.

(семисекундная пауза; слышно, как рассказчица открывает банку газированного напитка и делает глоток).

Я так и не узнала, как его звали. И вообще ничего о нём не знаю. Он не говорил, а я не спрашивала. Я решила, что ему просто нужен кто-то, чтобы выговориться, и дала ему такую возможность.

Он рассказал, что был членом какой-то секты, у себя, в Новом Орлеане. Все они были довольно богатыми людьми, и им было скучно. Они хотели заняться чем-то захватывающим и опасным, как я поняла. На его лице даже проступили капельки пота при этих словах, и он сказал, что они узнают, что он всё выболтал, и накажут его. (короткая пауза) Он, определённо, был пьян.

По его словам, эта секта занималась всякими странными вещами. Они собирались в своих шикарных домах, резали собак и раскладывали куски мяса по полу в виде ритуальных узоров, или разбрасывали в беспорядке, как на тестах Роршаха.

(пятисекундная пауза)

В общем, где-то к этому моменту я начала подумывать, что парень не просто недоедает. Он выглядел загнанным. Я решила, что из-за него у меня могут быть неприятности, и пора закругляться. Я положила несколько долларов на прилавок, извинилась и направилась в дамскую комнату.

В туалете в зеркале отражался Ангел, но в самой комнате его не было видно. Он наблюдал за мной, как и всегда. (короткая пауза) Я закончила свои дела, а когда вернулась, парня уже нигде не было видно. Я поблагодарила бармена, попрощалась и вышла.

На улице я остановилась выкурить сигаретку, как вдруг до меня донеслись странные звуки. Какие-то стоны и щёлкающие звуки, будто кто-то ронял камешки на землю.

В поисках источника звуков я зашла за угол и увидела того парня из бара. Покачиваясь, он стоял у стены. Он… (короткая пауза) зубы сыпались водопадом из его рта, и они были слишком длинными и тонкими, понимаете? А тот звук – с этим стуком его зубы падали на асфальт. У его ног уже образовалась приличная куча.

Он, кажется, меня не заметил, а я просто курила, наблюдая за ним. А когда сигарета прогорела до фильтра, затушила окурок ногой, вернулась к себе в кабину и тронулась с места.

(пятисекундная пауза)

Ну, кто знает, может быть, ему нужна была помощь. (короткая пауза) Да, да, конечно. Джо, как же тебе не стыдно. Ну, я полагаю, когда на месте второго пилота постоянно сидит кто-то, похожий на крутящийся цветок из разрезанных кошачьих черепов, это делает тебя немного менее чутким. В любом случае, уверена, тот парень в силах позаботиться о себе сам.

Ладно, что-то я заболталась. Берегите себя, друзья, и следите за дорогой.

(Трансляция заканчивается)

Автор: Nelke. Источник: https://bogleech.com/creepy/creepy15-AlltheKingsHorses

- Это не Клэр, - сказала она, не моргая.

- Ш-ш-ш, - ответила я, нежно проведя рукой по сохранившейся половине её лица. Она никак не показала, что чувствует моё прикосновение. – Я люблю тебя, Клэр. Несмотря ни на что.

- Нет, нет. Клэр здесь нет, она ушла.

Я привязала её к старому столу ремнями и верёвками. Не то, чтобы я боялась собственной дочери, но сперва с ней было непросто. Возвращаться из того тёмного, холодного места… Должно быть, там было так страшно. Кроме того, моя девочка всегда была строптивой.

- Не говори так о себе. Было так тяжело вернуть тебя обратно. Сейчас, когда ты отдохнула, давай поговорим о чём-нибудь.

- Клэр ушла. Настоящая Клэр, она ушла. Её душа ушла отсюда. – Её голос был монотонным, немногим громче шёпота.

Она смотрела прямо перед собой. Она была так убедительна. Но я знала, что у меня всё получилось, знала, что она вернулась ко мне, и не имеет значения, хотела она этого или нет. Было больно осознавать, что она лжёт мне, что она всё ещё надеется уйти от меня, но, по крайней мере, она была рядом. И у нас было достаточно времени, чтобы восстановить то, что нас когда-то связывало. Я снова ласково провела рукой по её лицу.

- Это просто гниющее мясо… – прошептала она. Не в силах больше слышать эти страшные слова, я поцеловала её в лоб и прикрыла ей глаза, чтобы дать отдохнуть.

Было так трудно вернуть её к жизни. За это время запах, исходивший от её тела, который был сперва не сильнее, чем от забытого на солнце пакета с фруктами, многократно усилился, превратившись в сладкое и тяжёлое зловоние. То, что я с ней сделала, остановило процесс, но не обратило его вспять. Но, увы, её всё ещё сложно было назвать хорошенькой (особенно с этой новой стрижкой).

Половина её головы отсутствовала, она была разбита вдребезги. Я собрала все кусочки, какие смогла найти, и целый день складывала их, будто паззл, но найти удалось не всё, некоторые куда-то подевались. Заглянув внутрь, можно было увидеть, что череп пуст: мозг разбрызгался по полу и стенам, так что мне пришлось вытирать его тряпкой. Я наполнила черепную коробку старыми газетами и надела на неё вязаную шапочку, чтобы голова казалась целой. Вышло не так уж плохо, если бы не смятая половина лица, которую я была не в силах восстановить, по крайней мере, не сломав ей челюсть. И я хотела, чтобы она поговорила со мной. Она должна была объясниться.

С остальными частями тела было и проще, и труднее одновременно. Труднее, потому что тащить её на себе было нелегко, с моей-то многострадальной спиной и прочими болячками. Проще, потому что обмыть губкой сломанные руки и ноги, заштопать кожу и надеть на тело одежду не составило труда. Мне пришлось наспех переделать одну из её рубашек и юбку, чтобы можно было надеть их спереди, а также из-за веса, который она набрала за время отсутствия, но она всё равно выглядела прекрасно, совсем как в детстве, до того, как выросла и отказалась носить одежду, которую я для неё шила.

Я медленно вышла из подвала, не поворачиваясь к ней спиной, в точности повторяя последовательность шагов, которую использовала во время ритуала. Скорее всего, в этой предосторожности не было смысла, знаю, но я не решалась без причины нарушать свой шаг.

Когда я добралась, наконец, до кухни, полуденный летний воздух обжёг меня пощёчиной. Я рухнула на стул, пытаясь восстановить дыхание, и слёзы полились из глаз бурным потоком. Возможно, это было облегчение, или просто напряжение покидало тело. С ней всегда было так трудно.

Мы плохо расстались. Всю последнюю неделю перед её отъездом мы спорили почти без остановки. Я пыталась оставаться любящей и терпеливой матерью, но она продолжала отталкивать меня, хлопала дверями и отвечала односложно. Она хотела уйти из дома и отправиться учиться куда-то ещё, далеко отсюда, в место, где полно плохих людей, которые заставят её забыть всё, чему я её учила. Конечно, я не хотела её отпускать, и, как и положено хорошему родителю, объясняла ей, почему она не права, но она ничего не хотела слышать. Однажды вечером она просто собрала вещи и ушла с фермы.

Я пыталась преградить ей дорогу, умоляя передумать, но она не хотела слышать ни слова. Она просто оттолкнула меня, больно ударив по плечу, и исчезла в темноте. Я пыталась броситься следом, но она уже ушла, и я не знала, в каком направлении она могла отправиться.

Можете себе представить, каково это? Когда тебя ненавидит твой собственный ребёнок? Я не могла дышать, мне казалось, что я умираю. Мне казалось, что мои лёгкие и грудь заполнены битым стеклом. Всю ночь я выла и кричала, но она так и не вернулась. Я выпила полбутылки ликёра и расцарапала себе всё лицо и шею, пока, наконец, не уснула на диване.

На следующий день я проснулась от того, что эта её шавка лизала мне руку. Я отпихнула её и продолжила пить – всё, что смогла найти, лишь бы заглушить эту боль. Несколько дней прошло, как в тумане. Я выпила всё спиртное в доме, опустошила даже бочки с домашним ликёром, стоявшие в подвале. Меня рвало, когда я пыталась что-нибудь съесть, и я била собаку каждый раз, как находила в доме её мочу или дерьмо.

Скоро спиртное кончилось, а мой ребёнок так и не вернулся домой. У меня дрожали руки, и внутри осталась только обида и боль. Я увидела собаку, трусливо скулившую в углу, и она напомнила мне о ней. Я пинала её, пока она не попыталась меня укусить. Тогда я вышла из себя, взяла лопату и убила неблагодарную маленькую сучку.

Я пошла в ванную, чтобы привести себя в порядок. Впервые за несколько дней я была трезвой и могла ясно видеть себя. Видок у меня был не из приятных: я не мылась и не переодевалась, и вся одежда была измазана рвотой и кровью. От меня, наверное, разило, но я уже притерпелась к запаху. На лице было множество синяков, но я не помнила, откуда они взялись. Наверное, в какой-то момент я упала. Глаза были красными и опухшими, с сеткой лопнувших сосудов.

Из зеркала на меня смотрела грустная, старая женщина. Дом разваливался, а загоны с животными пустовали уже несколько месяцев, с тех пор, как я всех их продала. Дочь больше не будет приносить деньги в дом, а мои скудные сбережения закончатся за несколько недель. Выбор был невелик.

Я взяла бритвенное лезвие, лежавшее под раковиной. У меня так дрожали руки, что я порезала кончики пальцев до кости. Я представила себе лицо дочери, когда она вернётся и найдёт меня лежащей в ванной, но потом поняла, что она никогда не вернётся. Я умру и сгнию, забытая всеми, здесь, в глуши. Насекомые будут ползать по моему телу, пока от него совсем ничего не останется, а моя дочь обо мне и не вспомнит. Она будет счастлива там без меня.

Силы снова покинули меня. Слёзы потекли по щекам, я ударила кулаком в зеркало и задышала глубже, чтобы набраться смелости перед тем, как погрузить лезвие в плоть. Я говорила со своим отражением, что моя мать всегда запрещала делать, рассказывала ему о том, что чувствую, о своей беспомощности. Моя единственная вина была в том, что я слишком сильно любила своего ребёнка. Я просила у зеркала прощения.

И зеркало ответило.

Когда я пытаюсь вспомнить, что было дальше, всё будто затягивает дымкой. Я помню, что моё отражение вдруг заговорило и перестало быть похожим на меня. Или было похожим, но выглядело как-то странно. Существо, отражавшееся в зеркале, напоминало манекен с моим лицом, которое натянули на гладкий набалдашник, заменявший голову, но говорило оно моим голосом. Я не помню, о чём именно шёл разговор, но знаю, что оно задало мне вопрос, и я ответила.

Через несколько часов я проснулась. Уже стемнело. Я очень осторожно села, с удивлением обнаружив, что в мышцах нет ни боли, ни ломоты. Я уставилась на свою руку, и откуда-то из затылка пришло знание, которого там раньше не было, но которое я воспринимала, как свои собственные воспоминания. Я знала названия своих костей: ладьевидная, полулунная, трёхгранная и гороховидная, которые соединялись с трапециевидной, головчатой и крючковидной костями. Я знала названия всех костей, мышц, и органов в своём теле. Я знала, каким образом мои клетки расщепляют вещества, чтобы получать из них энергию. Голубоватый свет лился в окно, и я могла бы сказать, в какую именно секунду эти фотоны отразились от поверхности Луны.

Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и изучила новое содержимое своей головы. Я словно переехала из крохотной квартиры в пустой особняк, полный гулких залов, соединённых лабиринтом пыльных коридоров. Я чувствовала в голове ещё что-то, чьё-то приветливое и успокаивающее присутствие. Я пыталась сосредоточиться на этом ощущении, но оно, казалось, ускользало от меня. Я просто знала, что это было то самое существо из зеркала, которое теперь жило со мной и помогало мне. Оно наполняло моё сознание теплом и светом, и я поняла, что всё будет хорошо.

Теперь я знала, как устроен дизельный двигатель, или о том, как разобрать и собрать автомат. Я знала о вещах современных и давно забытых: о том, как, на самом деле, появилась наша планета, о жизни скрывающихся под землёй существ, которые были когда-то мужчинами и женщинами, о природе искусства, которое обычно называют «магией». Это был дар, данный мне кем-то, кто существовал вне нашей реальности, и он был дан мне, чтобы я могла применить его с пользой.

И я умела находить вещи, если хотела их найти.

Моя дочь отключила телефон, и я не могла ей позвонить, но сейчас я могла бы её разыскать. На самом деле, это было так просто. Но она злилась на меня, и, хотя она вела себя глупо, мне стоило проявить великодушие и подарить ей что-нибудь. И я придумала план.

Живых и мёртвых разделяет не стена, а мембрана. Она гораздо более гибкая, чем принято считать, и иногда, если действовать очень аккуратно, её можно преодолеть. Сделать что-то мёртвое по-настоящему живым невозможно, но вы можете подарить ему некоторые свойства живой материи при условии, что убьёте что-то по эту сторону. Вот одна из многих вещей, что я узнала.

Я положила собаку на кухонный стол. Прошёл всего день, но был июнь, и она пахла даже хуже, чем при жизни. Её шерсть свалялась от крови и дерьма, а во рту и глазницах копошились мухи.

Приготовления заняли целых два дня, и за это время живот псины успел раздуться, будто она была беременной, а глаза высохли и утонули в глазницах. К счастью, большую часть ингредиентов для ритуала в наше время можно найти в ближайшем супермаркете, а недостающее я добыла, пошарив сачком в пруду, вырытом у заднего двора, и установив в погребе несколько мышеловок.

Всё прошло быстрее, чем я ожидала. Я совершила последовательность действий, необходимых для того, чтобы дать Смерти понять, чего я хочу. Я пила то, что следовало пить, и произносила слова, которые следовало произносить, как вдруг невероятная слабость обрушилась на меня, и я почти рухнула на колени. Зрение на мгновение затуманилось. От стола донёсся тоскливый вой.

Собака зашевелилась: она не была живой, так как не дышала, но она двигала головой и шевелила языком. Её лапы дрожали и подгибались, пока она тщетно пыталась встать. Я сделала шаг в её сторону, и глаза шавки раскрылись, когда она узнала меня, и она замерла.

Тем же вечером я погрузила эту тварь на заднее сидение и поехала искать свою дочь. Я была измотана, потому что для того, чтобы заставить собаку снова двигаться, мне пришлось пожертвовать частью себя. На лице прибавилось морщин. Но я не хотела больше ждать.

Выследить человека очень легко, если знать, как это делать. Нужно просто следовать за луной и примечать следы, которые он оставляет повсюду в виде желаний и воспоминаний, как улитка, ползущая по травинке. Когда я узнала, где она остановилась, стало очевидно, что в ту ночь, когда она ушла от меня, всё было давно спланировано. Сначала я думала, что она сошла с ума, уйдя пешком, налегке, с одной лишь маленькой сумочкой, но её кто-то ждал. Наверное, она обзавелась мобильным телефоном, чтобы продумать план побега с человеком, у которого сейчас жила. И это была женщина!

Я смотрела на освещённые окна дома, в котором она пряталась, и до боли в руках сжимала руль. Шавка стонала на заднем сидении, но у меня не было сил заставить её замолчать. Я пыталась разглядеть в окне силуэт дочери, но ничего не было видно.

Я не спала всю ночь, не трогаясь с места. Я не двигала ни одним мускулом, пока моя спина не запросила пощады, а конечности не затекли настолько, что уже почти перестали меня слушаться. Я подумывала о том, чтобы войти в дом и отшлёпать её, в такой я была ярости. Но, в конце концов, любовь одержала верх.

Я видела, как она вышла из дома ранним утром, в самый тёмный предрассветный час. Наверное, она нашла работу, чтобы обеспечивать себя, раз уж матери не было рядом. Я медленно поехала рядом с ней и окликнула по имени. Она вздрогнула, а потом узнала меня.

Я сперва подумала, что она бросится бежать, но мне удалось её успокоить. Она увидела свою собаку на заднем сидении машины, и в её глазах мелькнула нерешительность. Я сказала, что отдам ей собаку, если она поговорит со мной хотя бы минут десять.

Я обещала, что не стану её ни к чему принуждать, что хочу просто поговорить с ней, но она была такой жестокой. Мне было так горько. Она не хотела возвращаться ко мне. Она говорила, что она уже взрослая, что я ей не нужна, что я душила её своей любовью. Она не хотела слушать, когда я говорила о приличиях и морали. Тогда я завела машину и поехала вперёд.

В этот момент она совсем обезумела от страха. Она судорожно пыталась открыть дверь со своей стороны и показать что-то знаками водителю грузовика, стоявшего на другой стороне дороги. Она пыталась отнять у меня руль, но я только сильнее вдавливала педаль газа. Затем она принялась меня умолять. Она плакала, слёзы текли по её щекам. Занимался рассвет. Мы были уже недалеко от дома, но я направлялась в другое место.

Я много раз думала о том, что тогда сделала, и до сих пор не могу найти оправдания этому поступку. Я могу лишь сказать, что была очень зла. Она накричала на меня и отвергла мою любовь, и я была в ярости. Я хотела преподать ей урок.

Загнать машину в пруд оказалось сложнее, чем я ожидала. Я знала, что не утону, потому что могу контролировать дыхание и работу тела, чтобы дышать водой вместо воздуха, но погружение в холодную воду меня напугало. Я видела неверие и ужас на её лице, когда машина начала тонуть. Она судорожно пыталась открыть двери (и ни разу не попыталась спасти меня), она почти выбралась, когда я повернулась к ней и удерживала, казалось, целую вечность. Она кусалась, пиналась и звала на помощь, но никто не приходил. Мы обе тонули, пока мутная вода заполняла машину, и в конце концов воздуха не осталось, и она начала задыхаться. Я держала её, пока она умирала у меня на руках, и в последние мгновения она прижалась ко мне, как будто снова была ребёнком. Тогда я поверила, что у неё ещё есть надежда. У нас есть надежда.

Вернуть её обратно было мучительно сложно. Кажется, несколько часов я оставалась на дне пруда, в мутной, холодной воде, пока не набралась смелости покинуть машину и вплавь вернуться с ней на поверхность. А потом мне пришлось тащить её несколько сотен метров до нашего дома. Пока я затаскивала её труп в подвал, у меня разболелись спина и колени.

Несколько часов беспокойного сна, и я снова приступила к подготовке ритуала. К счастью, кое-что из того, что я готовила для собаки, ещё оставалось. Кое-что ещё копошилось в клетках.

Вернуть человека сложнее, чем животное. Одним из компонентов была кровь матери. Не уточнялось, какая именно кровь нужна, так что я использовала засохшую кровь из гигиенических прокладок. На мгновение я пожалела, что никогда не пользовалась тампонами, с ними было бы гораздо легче, но я всегда считала, что порядочные женщины ими не пользуются.

Я невольно поморщилась, погружая прокладки в тёплую воду, чтобы смыть кровь. Сначала они пахли, как и прочие телесные отправления, мерзко и нечисто. Но уже через несколько секунд запах пота и других выделений исчез, и запах стал нормальным. Нет, не как у раны, например. Свежая рана пахнет, как хороший стейк. Менструальная кровь остро пахнет железом, и она несёт в себе обещание, обещание будущей жизни.

Выливая смесь крови и воды в миску, я почувствовала, как что-то шевельнулось в животе: мои яичники увяли. Вот от чего я отказалась, чтобы вернуть своего ребёнка, от этого и многого другого. Я боролась со слезами, но, с другой стороны, почему вообще я должна плакать? Ещё несколько лет, и месячные прекратились бы сами собой. Я напевала, бормотала и размазывала слюну по её векам, пока, наконец, по её телу не прошла дрожь.

Она вернулась не сразу. Сначала она пыталась дышать и выкашливала воду. Её тело напрягалось, как тетива лука, и она скулила, сжавшись в комок на столе. Затем она посмотрела на меня налитыми кровью глазами, и в них блеснуло узнавание.

Её движения были быстрыми, как у хищного зверя. Она кинулась на меня, изогнувшись так, как никогда не смогла бы при жизни. Я успела увернуться, но она едва не зацепила мою ногу.

К счастью, после возвращения она всё ещё была дезориентирована и слаба, а я успела достать молоток из ящика с инструментами и могла защитить себя. Это была грязная драка, и я легко её одолела. Я ударила её по голове множество раз, может быть, даже слишком много, но я хотела быть уверенной, что она не поднимется через некоторое время. Я пожалела о вынужденном насилии, но это было необходимо.

Я присела на корточки и раздробила ей локти и колени, чтобы она не могла двигаться. Перед тем, как взять её на руки и положить на стол, я перерезала сухожилия на её плечах и голенях канцелярским ножом, просто на всякий случай. Она не сопротивлялась, пока я привязывала её к столу и снова наряжала.

Я вернулась к пруду, чтобы проверить, не осталось ли каких-нибудь следов случившегося, или, может быть, обломков, всплывших на поверхность, но ничего не нашла. Лето было жарким и сухим, поэтому следов шин тоже не осталось. Некоторое время я смотрела на вонючую коричневую воду, размышляя, не осталась ли реанимированная собака на дне.

Я с энтузиазмом принялась восстанавливать наши отношения: каждый день после обеда я спускалась в подвал, чтобы поговорить с ней и скормить маленькие кусочки сырого мяса, чтобы поддержать её силы. Но первое оказалось невероятно неприятным, потому что она отказывалась отвечать, ограничиваясь лишь короткими, отрывистыми фразами, повторяя, что умерла. Было так больно это слышать. Я столько для неё сделала, а она отказывалась и пальцем пошевелить!

Кормить её было гораздо проще. Она пыталась сопротивляться, зажимала рот, но одной её воли было недостаточно. Её ноздри раздувались, и она смотрела на кусок мяса, маячивший у неё перед лицом, борясь с непослушными мышцами. Затем, каждый раз, её рот открывался сам по себе, и я опускала в него угощение.

В первые дни она плакала, когда жевала, слёзы текли у неё по лицу, но после еды она всегда выглядела немного лучше: её щёки на несколько часов розовели, а кожа приобретала более здоровый цвет. Но всё же с каждым днём она увядала.

Её кожа обвисла, как у старухи, а на щеках проступили тёмные пятна. Прошло недели две, и она снова начала пахнуть. Я подумывала какое-то время, что в наказание за её поведение можно позволить ей вонять, но решила, в конце концов, умыть её, и каждый день натирала духами. Я протопала пару миль до автобусной остановки, съездила в город и купила осушитель воздуха, чтобы она не сгнила.

Я прибегала и к другим способам, чтобы сблизиться с ней: каждый день делала ей новый макияж и переодевала, показывая ей её отражение в маленьком зеркальце. Она каждый раз закрывала глаза. Я пела ей колыбельные и вытирала тёмную жидкость, которая начала сочиться из уголков её рта.

Однажды я опустила покрывало с её лица и увидела, что кожа начала лопаться. На лице застыла издевательская ухмылка. Она что-то прошептала мне булькающим, вязким голосом. Кажется, она просила дать ей умереть. Я сказала, что позволю ей это, только когда она, наконец, полюбит меня, и она снова закрыла глаза. Я попыталась открыть их силой, нажав на веки, и одно из её глазных яблок лопнуло. Я стёрла тряпкой размазавшееся по ладоням стекловидное тело.

Меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, я чувствовала вину за то, что вот так её принуждаю, но другая часть меня твердила, что я во всём права. Мне была дана сила, о которой я раньше могла только мечтать, и она была дана не просто так. Моя миссия заключалась в том, чтобы спасти дочь, заставить её отказаться от своего глупого бунтарства и направить её на путь истинный. Я заслужила её любовь и признание за свои жертвы.

В тот вечер я снова поехала к дому той бродяжки, у которой она жила. Это было приземистое здание на обочине дороги, в паре миль от города. Не такая глушь, как моя ферма, но пробраться внутрь и позаботиться о той женщине не составило труда. Я застала её спящей, но оказалось, что она прячет пистолет под подушкой. Она даже попыталась оказать сопротивление, так что мне пришлось убить её быстро. Какая жалость.

На следующий день я принесла её голову в подвал и показала моей девочке. Я попыталась объяснить Клэр, что она была злой и несчастной женщиной, и что это было необходимо, надеясь, что она хоть как-то отреагирует на мои слова. И она отреагировала, но совсем не так, как я надеялась.

Она закричала. Она кричала и кричала в беззвучном вопле, который впивался в уши, и мне пришлось накричать на неё в ответ, чтобы она заткнулась.

И я заставила её съесть голову. Я отрезала от лица той женщины крохотные кусочки и бросала ей в рот. Я видела, как она пытается сомкнуть челюсти, но мёртвые мышцы снова предали её. Это было печально и отвратительно, но я не останавливалась, пока не остался лишь голый череп. Я сказала дочери, что мне очень жаль, что пришлось так поступить, но ей нужен был этот урок. Я поцеловала её в лоб, как и всегда, и вышла.

Когда через несколько дней после этого я спустилась вниз, её язык торчал наружу. Он так распух, что, фактически, заполнил собой весь рот. Я не могла кормить её, а она не могла говорить. Это было большим облегчением. Я молилась рядом с ней, обращаясь к Богу, в которого больше не верила, но мне хотелось, чтобы она чувствовала заботу.

Ночью я взяла ножницы и отрезала часть языка, которая высовывалась изо рта. Он был очень твёрдым, поэтому я не могла отрезать его целиком. Пришлось отстригать по чуть-чуть и запихивать кусочки ей в горло, чтобы мясо не пропадало даром. Она дрожала и билась в удерживающих её на столе ремнях. Потом я достала стакан из старого сервиза, семейную реликвию, и подложила его ей под подбородок, закрепив платком, чтобы рот оставался закрытым. Она снова выглядела чудесно.

Мёртвая плоть заживает не так, как живая: она стремится вернуть прежнюю форму, но толком не понимает, как. Её левый глаз пытался отрасти обратно, и сначала он стал слишком большим, до такой степени, что перекосил всё лицо и начал выпирать из глазницы. Затем он разветвился, как растение, и на нём появилась новая радужка. Теперь он напоминал одно из этих странных пустынных растений, суккулентов, поднимаясь у моей девочки из глазницы.

Последнюю неделю она вообще не пыталась со мной заговорить, но я видела, что она вздрагивает каждый раз, как я спускаюсь к ней. Я говорила, в основном, о счастливых временах, когда она была маленькой, и мы были вдвоём. Она лежала смирно. Помню, я начала надеяться, что она, наконец, прислушивается ко мне.

Вчера, вернувшись в подвал, я почувствовала, что запах стал гораздо сильнее, чем раньше. Она не вздрогнула и никак не отреагировала, когда я окликнула её. Я сняла повязку, но её глаза не повернулись в мою сторону.

Я ущипнула её за руку, и кусочек кожи остался в моих пальцах. Я воткнула в неё иглу, но и тогда она не пошевелилась. Энергия, приводившая её в движение, исчезла, она превратилась в сломанную куклу.

Я нашла ребёнка. Не спрашивайте, как; детей легко достать, если знать, где и как искать. Вернувшись домой, я избивала её, пока она не стала послушной. Затем я столкнула её с лестницы в подвал, а оказавшись внизу, оттащила маленькую соплячку к столу и перерезала ей горло на глазах у своей дочери, но и тогда она никак не отреагировала. Она и правда ушла от меня.

Я кричала, дёргала её за волосы, била кулаками. Помню, как её нос сломался с тихим звуком, будто хрустнула ветка, как я пинала труп соплячки и топтала его ногами. Я упивалась своей болью и бормотала бессвязные молитвы тому, кто был в зеркале, и разбила его, когда он не ответил. А затем на меня вдруг снизошло спокойствие.

Зеркальный Бог всё ещё был со мной, он не покидал меня с той самой первой ночи. Он являлся мне в самых разных формах: манекен с грубым подобием моего лица, нацарапанным на передней части головы, гниющая рыба, что-то огромное и влажное, скрытое в толще океанских вод.

Сейчас я стою в ванной и смотрю на своё отражение, дробящееся в тысячах лежащих на полу осколков. Издалека доносится слабое жужжание лампочки. Сквозь копоть, грязь и отчаяние я вижу себя и свою силу: на лице прибавилось морщин, из глаз ушёл блеск, я не могу выпрямить спину, но я ещё здесь.

Я не отступлю. Я буду бороться дальше. Я сделаю всё, что потребуется, чтобы вернуть мою девочку.

Только этим летом, пожив с ней вместе, я поняла, насколько плохо все стало. Бабушка повесила на холодильник чертов список с десятью “правилами”, которые свято соблюдала.

И заставляла меня делать то же самое.

Я вошла в дом с открытым зонтом, а она схватила меня за руку и дернула обратно за дверь.

– Не вздумай открывать зонт внутри! Ты что, не видела правило?

– О, прости, бабуль. Я думала, эти правила… э-э, только для тебя.

– Нет. Все, кто здесь живет, должны следовать правилам, – хрипло прошептала она в ответ.

Черт, как же грустно. Когда-то бабушка Джен была уравновешенным, логичным человеком с острым разумом и незначительным увлечением всякими суевериями и паранормальным. Кроличья лапка на удачу, черные кошки, все такое. Но к концу девятого десятка, эта ее слабость разрослась настолько, что, видимо, поглотила все остальное.

С тяжелым сердцем я подошла к холодильнику и прочитала правила:

Не рассыпать соль.

Не открывать зонт внутри.

Не надевать одежду наизнанку.

Не стричь ногти после наступления темноты.

Не бить зеркала.

В целом, обычные суеверия, ну разве что пункт про ногти озадачивает. Читать становилось все труднее – почерк бабушки скатывался в беспорядочные неистовые каракули.

Не смотреть в зеркало, если одета в черное.

Не свистеть внутри.

Не закрывать дверь спальни, если проснешься и обнаружишь ее открытой. Не поднимать лестницу на чердак, если она опущена.

Не оставлять холодильник пустым. Всегда хранить достаточно еды для подношения.

Не открывать шторы после десяти вечера и до шести утра.

Честно, я хотела сказать, что это полная чушь.  Но решила, что расстраивать бабулю в таком преклонном возрасте – плохая идея.

– Хорошо, бабуль. Я буду следовать правилам.

Ага.

Она поселила меня в спальне для гостей рядом со своей. В крошечной комнатке с двумя кроватями и маленьким письменным столом. Но мне не на что было жаловаться: либо так, либо снимать квартиру больше чем за тысячу долларов в месяц.

Хотя, конечно, дело было не в деньгах. Бабушке не долго осталось. Мама рассказывала, что у старушки то и дело появлялись синяки из ниоткуда, и врачи предполагали заболевание крови. И еще что-то, что я даже выговорить не могу. Я хотела проводить с ней как можно больше времени, пока могла. Это же моя бабушка. Та, что утешала меня, когда умерла моя кошка, та, что научила печь самые вкусные булочки…

Я любила ее, и странные правила не могли этого изменить.

– Я иду спать, – сказала она вечером, проходя мимо моей комнаты. – Спокойной ночи, Крисси. Я люблю тебя.

– Спокойной ночи, бабуль. Я тоже тебя люблю.

Еще часок я повисела в интернете, закрыла ноутбук и легла.

***

Несколько часов спустя я проснулась. Перевернулась на другой бок…

…дверь спальни оказалась открыта.

Но я ее закрывала. В полусне, я уставилась на дверь, слишком уставшая, чтобы идти ее закрывать. Ну и ладно. По ПРАВИЛАМ, мне все равно нельзя это делать.

Положив голову на подушку, я закрыла глаза.

Внизу кто-то свистел.

Тихая, меланхоличная мелодия.

Я вся застыла. Но как же правило? Там же было? Никакого свиста внутри… Так  с чего бы бабушка это делала? Еще и… черт, в два часа ночи!

Сон как рукой сняло. Я тихо вылезла из постели и вышла в коридор. Лестница на чердак была опущена. Темнота сочилась из люка по ступеням вниз, смешанная со слабым запахом ржавчины и стухшей еды. За ней зиял открытый проем двери в спальню бабушки.

Я медленно сошла по лестнице.

– Бабуль?

Свист прекратился.

Я вошла на кухню. Пусто.

– Бабуль, ты где?

– Здесь.

Бабушка выплыла из темноты гостиной, как привидение в ночной рубашке в цветочек.

– О, милая, я тебя разбудила? Прости, я просто хотела попить молочка от изжоги.

– Нет-нет, все хорошо. Я просто думала, что тебе запрещено свистеть,– пробормотала я со смешком. – Ну, правила и…

– Ты слышала свист? – Ее глаза широко распахнулись.

Я кивнула.

Крепко вцепившись мне в руку, бабушка потащила меня вверх по лестнице.

– Иди спать!

И, прежде чем я успела ответить, она скрылась в коридоре, оставив мою дверь открытой.

***

– Кажется бабуля сдает.

– Ты про правила? – Голос мамы успокаивающе звучал из трубки телефона. – Я знаю, это выглядит эксцентрично, но она всегда так расстраивается, если что-то нарушишь. А доктор… доктор не хочет, чтобы она волновалась, понимаешь?

– Разве это не вредно для ее психического здоровья? – вздохнула я.

– Все мы когда-нибудь сойдем с ума. Вспомни дядю Финли: он был уверен, что правительство прослушивало его телефоны, когда перевалил за девяносто лет. А прабабушка Бизли постоянно твердила, что ее преследует летучая мышь. Не нужно это ворошить.

– Мам, но правила и правда жутко страные. И все тут… Ночью я проснулась часа в два, а лестница на чердак оказалась опущена. Что она там делала?

– Знаешь что? – В голосе мамы отчетливо зазвенел гнев. – Она живет в этом крошечном домике в одиночестве круглый год. Единственные люди, с которыми ей везет общаться – продавцы в продуктовых раз в неделю и мы с твоим отцом раз в месяц. Любой бы потихоньку сходил с ума в таких условиях. Даже ты. Отстань от нее, ладно?

– Ладно.

И вот я продолжила следовать правилам. Вела себя хорошо, не открывала зонтиков в доме, не свистела и не била зеркала. Иногда, просыпаясь среди ночи, я находила дверь спальни открытой, но просто научилась не обращать на это внимания. Пару раз по пути в ванную, я налетала в темноте на опущенную чердачную лестницу. И пару же раз слышала свист, но проигнорировала и его.

Мама права. Просто бабушка немного того. Мы все немного того, разве нет? Может, время просто стирает границы нормальности, за которыми прячемся мы настоящие, и истинное безумие выходит на волю?

Я приняла эту реальность, и все стало хорошо.

А потом настало воскресенье.

***

Я смотрела сериал, когда вдруг на кухне раздался звон, а следом за ним громкий крик. Отшвырнув ноутбук на кровать, я сбежала вниз по лестнице, готовая к самому худшему.

– Бабушка! Бабуль, ты в порядке?

Она стояла над кухонным столом, заливаясь слезами. На столе лежала опрокинутая солонка.

– Я не хотела… Я просто убирала тарелки, и… и… – Она с трудом говорила сквозь рыдания.

– Ш-ш-ш, бабуль, все хорошо. Я все уберу.

Боже, как ужасно видеть ее в таком состоянии. Она рыдала навзрыд над горкой соли, будто на этом кончалась жизнь.

Аккуратно, я смела соль со столешницы в ладонь. Мне было очень грустно за бабушку, но в то же время и не по себе. Видеть любимого человека невозможно расстроенного из-за чего-то столь тривиального…

– Все, все чисто, видишь? – сказала я, отряхивая руки. Соль дождем посыпалась в мусорное ведро. – Все хорошо, бабуль.

Она перестала плакать и подняла на меня покрасневшие глаза.

– Но… он узнает.

– Кто?

– Ты все убрала… но он все равно узнает.

– Да кто?

Бабушка внимательно взглянула мне в лицо.

– Дух дома.

– Дух дома? – Я хоть и скептически относилась к паранормальному и всяким духам, но по спине против воли пробежали мурашки. Привидения же вроде не любят соль? Если окружить себя солью, то защитишься от них, нет? Запрет сыпать соль может быть таким защитным механизмом для призрака…

Если призраки существуют.

А это совершенно точно не так.

Ночью я не сомкнула глаз. Минуты шли, а я все пялилась в потолок. Два ночи, три, четыре…

Около 4:15 утра, что-то зашевелилось.

Топ, топ, топ.

Мягкие шаги над головой. На чердаке. Я вся застыла, прислушиваясь к удаляющемуся в сторону бабушкиной спальни топоту.

А затем раздался протяжный скрип – опустилась лестница на чердак.

И снова шаги.

Собрав все мужество в кулак, я поднялась с постели. Было сложно, но я смогла. И вот, когда я наконец заставила себя подойти к двери, коридор оказался пуст.

А что если призрак прямо там? Стоит и смотрит на меня. А я просто не вижу этого?

Нет, нет, стоп! Призраков не существует, идиотка!

Затылок покалывало от ужасного в своей отчетливости ощущения чужого взгляда. Но вместо того, чтобы убежать обратно в комнату, – а мне этого очень и ОЧЕНЬ хотелось, – я рванула к бабушке. Дверь снова была распахнута.

– Бабуль, ты в порядке?

Ее кровать оказалась пуста.

– Бабушка, где ты?

И тут снизу раздались тихие рыдания. Бегом я спустилась по лестнице, едва не упав, и ворвалась в кухню.

Бабушка стояла там.

А перед ней – “дух дома”.

Не темный потусторонний дух. Не прозрачный призрак. Мужчина из плоти и крови с нечесанной каштановой бородой и дикими голубыми глазами. В лохмотьях, и с желтозубым оскалом.

– Ты нарушила правила дома, – прошептал он, шагнув к бабушке. Она отступила, вздрогнув.

– Пожалуйста, не делай мне больно, – всхлипнула она.

– Я мужчина в доме. Я устанавливаю правила. – Он ухмыльнулся еще шире, занес руку…

– Нет! – Я бросилась на него с криком и повалила на землю. Ужас, смешанный с облегчением  отразились на лице бабушки.

– Вызывай полицию! Быстро!

Он попытался сбросить меня, а я схватила ближайший стул и изо всех сил огрела бродягу по голове.

***

Его звали Гарольд Макканн.

Он пробрался в бабушкин дом больше года назад. Полиция нашла его убежище на чердаке с импровизированной кроватью, книгами и посудой с остатками еды. Те самые подношения.

Месяцами он обманывал бабушку, заставляя следовать “правилам”. Представился злым духом дома, а бабушка, в своем восприимчивом, хрупком состоянии, ему поверила. Он заставил ее поклясться, что никто не узнает о его существовании. А когда она нарушала правила – бил ее.

Отсюда и синяки.

Моя бедная, бедная бабуля.

Сейчас она переехала ко мне. Я снимаю небольшую квартирку рядом с колледжем и помогаю ей. У нас все хорошо. На днях я разбила зеркальце, бабушка немного испугалась, но ей определенно становится лучше.

Теперь она даже насвистывает в квартире. И это самый приятный звук на свете.

~

Оригинал (с) BlairDaniels

Поддержать проект можно по кнопке под постом, все средства пойдут на валокордин и прочие успокоительные, чтобы не шарахаться от каждого звука =)

Телеграм-канал, группа ВК, новая серия про правила

Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Прошлый (сюжетный) выпуск тут
Прошлый (не сюжетный) выпуск тут

.

.

.

Бонус плашка (хайрез русалки робоняни):

png на 26 мб. тут

Автор: Luke Jones. Источник: https://bogleech.com/creepy/creepy16nomoonatall

Как-то раз, ещё в 1981 году, дедушка взял меня с собой на принадлежавшую ему старую заправочную станцию, стоявшую на окраине небольшого городка Шервуд, штат Арканзас. Он решил, что лавочку пора закрывать. Дедушка управлял этой станцией почти всю свою жизнь, с тех пор, как сам был школьником, и нанимал других ребят, чтобы они подменяли его, пока сам он ходил на занятия.

Но к середине 70-х проложили многополосное шоссе, и люди почти перестали ездить по дороге, на которой стояла дедушкина заправка. А жаль – станция была настоящей архитектурной диковинкой. Она называлась «Круглая вершина» и была похожа на крошечный замок: одинокая башенка с белыми стенами и остроконечной крышей, покрытой красной черепицей, пара бензоколонок, а внутри едва хватало места, чтобы развернуться. Съехав с шоссе, вы должны были проехать около мили по болотистой местности, по дороге, на обочинах которой росли кипарисы, прежде чем перед вами открывался вид на это крохотное сказочное здание. Волшебное место.

В общем, в тот день дедушка спросил, не хочу ли я поехать с ним, чтобы посмотреть на «Вершину», пока она ещё не закрылась. Заняться было нечем, и я согласился. Стоял прохладный мартовский день, промозглый ветер забирался под пальто и пробирал до костей.

Мы добрались до станции. Дедушка обошёл здание снаружи – наверное, проверял, не успел ли кто-нибудь намусорить. Он старался держать «Круглую вершину» в чистоте, пусть по этой дороге почти никто и не ездил. Вернувшись, дедушка огляделся, проверяя, не приближается ли машина, и пригласил меня войти. Он сел на маленькую скамеечку возле входной двери.

На его лицо словно набежала тень, и он скорчил гримасу, будто его вот-вот стошнит. Чтобы вы понимали: люди называют моего дедушку «Весельчак». С кем и о чём бы он ни говорил, он всегда старался сказать собеседнику что-нибудь приятное. Улыбка никогда не сходила с его лица. Если бы я не знал его так хорошо, то подумал бы, что он рад закрыть, наконец, своё давнишнее предприятие. Поэтому, когда я увидел у него на лице это выражение, меня охватило странное, болезненное чувство.

- Присаживайся, Рикки, ‑ сказал он и похлопал ладонью по скамейке.

Я послушно сел.

- Я расскажу тебе одну историю, Рикки, - сказал он, - которую ещё никогда никому не рассказывал.

Он посмотрел на небо, будто искал там что-то, и задумчиво потеребил пальцами нижнюю губу.

- Ты знаешь, каково это – работать в таком вот месте, одному, ночью?

Конечно, я ответил «нет». Дедушка никогда не рассказывал о работе на станции.

- Только ты, вентилятор, радио и далёкие звуки машин, которые едва слышно из-за стрёкота и жужжания насекомых, Рикки. Смотришь на тёмную дорогу, на то, как она скрывается в темноте болота, и кажется, что может случиться вообще всё, что угодно. Жуткое ощущение, понимаешь?

Он покачал головой.

- Но это всё наши мозги. Мы придумываем себе столько всякого, что никакие настоящие ужасы с этим не сравнятся. Ну, или, по крайней мере, мне хочется так думать.

Он остановился ненадолго, продолжая смотреть в небо.

- Было это, значит, где-то в июле или августе 1953 года, - сказал он. – В те времена я не мог позволить себе платить помощникам больше четырёх баксов в неделю. Не так уж и много, даже по тем временам, так что мне самому частенько приходилось работать на станции, в любое время суток. На этой дороге было не так уж много мест, где можно было остановиться и передохнуть, так что, понимаешь, люди так или иначе притормаживали тут, даже если бензин был им без надобности. Так что я старался, чтобы это место было открыто как можно дольше. Ну и иногда приходилось коротать тут ночи, куда без этого.

Та ночь ничем не выделялась, кроме жары. Лето 1953 года, Рикки. Такое чувство, что Бог тогда включил под нами жаровню, да и задремал. Знаешь такое выражение – на тротуаре можно поджарить яичницу? Так вот, в тот год яйца варились вкрутую раньше, чем курица успевала их снести. А охладиться было совершенно нечем. Здесь, на станции, у нас стоял старый электрический вентилятор на стойке, и всё. А у тех, кто ехал из Сент-Луиса, было только «четыре-шестьдесят». Понимаешь, о чём я? Четыре окна вниз, шестьдесят миль в час. Чистилище на колёсах.

Все, кто к нам подъезжал, казались немного не в себе. Да я и сам чувствовал, что схожу с ума. Ты потеешь и потеешь, пока не начинаешь чувствовать себя ворохом пропотевшего тряпья, хотя вентилятор дует тебе прямо в лицо. Встаёшь и выходишь на улицу, и кажется, что тебе на плечи обрушивается сплошная стена жары.

Вот, например, один парень подъехал на старом Ленд Крузере Студебеккер. Вышел из машины и просто уставился на бензонасос. Я вышел и предложил ему заправиться, а он вытаращился в ответ так, будто у меня шесть голов. «Нет, мне бы только дорогу спросить…» - пробормотал он, но не успел договорить, как я заглянул в дом и вынес ему бесплатную дорожную карту, мы их всем раздавали. Он кивнул, сел в машину и уехал.

Или другой пример. Одна семья остановилась заправиться, и я заметил, что задние сиденья в машине были опущены, чтобы дети могли там спать. Глава семейства вышел из машины и ходил вокруг, бормоча что-то о том, как здорово они проводят время. В это время одна из детей, маленькая девочка, высунулась из окна, так что её волосы разметало ветром, и протянула мне три бутылки колы.

- Мистер, вы не могли бы их выбросить?

Я кивнул, немного замешкавшись, потому что бутылки были полными, а потом понял, что дело в том, что эта семейка просто не делала остановок, чтобы сходить в туалет.

Так продолжалось день за днём, и все уже едва переставляли ноги от жары. А однажды вечером, перед самым закатом, мне позвонил мой приятель, Эл Планкетт.

Тут дедушка на мгновение замолчал и посмотрел на меня. Я, кажется, впервые заметил, каким морщинистым было его лицо.

- Эл был немного не от мира сего. Он увлекался всякими странными штуками, оккультизм и всё такое. Летающие тарелки и маленькие зелёные человечки были его коньком. Но я ничего не имел против него. Он соглашался выйти поработать на станции почти в любое время и был у меня на хорошем счету. Он всегда серьёзно относился к работе. Рабочая этика, если хочешь.

Так вот, Эл звонит мне на станцию и говорит, что ему надо выйти поработать. Я спрашиваю, зачем, Эл? Эту ночь я могу отработать и в одиночку. А он настаивает. Говорит, не может оставаться дома. Эл жил один в Джексонвилле. Он так и не женился, что казалось мне немного странным, но, наверное, всё свободное время он тратил на написание этих его писем в газеты.

Конечно, говорю, Эл, выходи, если хочешь. А он с облегчением: - О, спасибо, Весельчак, ты просто мой спаситель.

Я ещё подумал, как-то странно это прозвучало. Но Эл, говорю тебе, вообще был странноватым, да и коротать ночь на станции в компании всяко приятнее.

Так вот, Эл появился минут через десять. Он был в джинсах и старом свитере, под глазами огромные мешки, и выглядел он так, будто неделю не мылся. Так что я сразу понял, что у него что-то случилось.

- Что нового, Эл? – спросил я его. А он закрыл дверь и выглянул в окно, будто за ним кто-то следил.

Он покачал головой – прямо-таки затряс, сел рядом со мной и достал зажигалку. А сигарет у него опять не было, и бумажник он тоже не захватил. Делать нечего, дал ему пять центов и четвертак, чтобы он купил пачку в автомате. Эл закурил и, кажется, немного расслабился. Но решился что-то сказать, только выкурив ещё пару сигарет.

- Мне кажется, за мной кто-то охотится, - сказал он.

- Да кто может за тобой охотиться, Эл?

- Ну, эти, ты знаешь, - и он махнул рукой, наверное, имея в виду «издалека».

Я не знал, что на это можно ответить. Наверное, подумал я, ему просто приснился плохой сон. Так бывает, если у тебя слишком богатое воображение и ты живёшь в месте, где ничего никогда не происходит. Так что я просто подошёл и похлопал его по плечу.

- Оставайся тут, сколько хочешь, Эл, - сказал ему я.

Поначалу это была самая обычная ночь, ну, не считая жары. Я начал проводить инвентаризацию газировки и прочего, и попросил его сходить и наполнить баки. А так мы, в основном, сидели, потели и слушали радио. Эл успел выкурить целых две пачки «Пэлл-мэлл», и всё время бросал взгляды в сторону окна.

Так прошло несколько часов. Потом, около десяти часов вечера, примерно за час до закрытия, я услышал звонок – прибыл посетитель. Я разбирался с бухгалтерией, так что попросил Эла выйти и заправить. А он не отвечал. Я голову поднял, а он у окна застыл и на улицу смотрит.

- В чём дело? Что там такое?

- Это… Это они пришли, - заикаясь, ответил он.

Я ничего толком не понял, поэтому только покачал головой, отложил бумаги и направился к двери.

- Весельчак, не ходи! Не выходи наружу!

Но я его не послушал и вышел на улицу, в жару.

Тут дедушка снова сделал паузу.

- Лучше бы я этого не делал. Но, скорее всего, итог всё равно был бы тем же самым.

И вот вышел я к насосам и увидел двух очень высоких мужчин в чёрных шляпах-дерби. Знаешь, сейчас люди уже редко носят шляпы, но даже в 1953 встретить человека в шляпе можно было не так уж часто. А потом я заметил, что на них одинаковые, явно шитые на заказ, костюмы. На улице было градусов под сорок, так что это было тоже более, чем странно. И по ним было нельзя сказать, чтобы жара доставляла им какие-то неудобства, не то, что у всех наших обычных посетителей. Они выглядели совершенно безмятежно, и у обоих на лице была одинаковая приятная улыбка, которая показалась мне какой-то неправильной.

Один из этих парней сделал такое движение рукой в сторону машины и попросил: «Пожалуйста, пополните запасы». Именно так, слово в слово. Я запомнил это, потому что это звучало как-то странновато.

Я пожал плечами, кивнул и пошёл к их машине. В ней сидел третий мужчина, в таком же костюме. Он сидел на пассажирском сидении, глядя прямо перед собой, а на лице у него было точно такое же располагающее выражение. А потом я обратил внимание, что машина тоже была какая-то странная. Она сверкала серебром, у неё были очень гладкие обводы, в общем, я никогда раньше такой модели не видал. Она выглядела совершенно новой. Я решил, что это какая-то новая модель, видимо, из северных штатов. Эмблемы производителя нигде не было видно, на дверях не было ручек, и, что ещё важнее, люка топливного бака тоже не было видно, ну, или я просто его не замечал. Я повернулся, чтобы спросить об этом тех мужчин, и увидел Эла – он стоял в дверях станции, засунув правую руку под свитер, и смотрел прямо на них.

- Уходите! – крикнул он им. – Вы не можете сюда войти. Вы и сами это знаете.

Двое мужчин стояли неподвижно, не говоря в ответ ни слова. Затем я услышал позади звук мотора и, повернувшись, увидел, что серебристая машина завелась и уже выезжала задом со стоянки, а человек в костюме, сидевший на пассажирском сидении, всё так же смотрел прямо перед собой и улыбался. Проследив за тем, как машина исчезает в темноте, я развернулся и увидел, что двое других мужчин тоже исчезли.

Я почувствовал запах, знаешь, будто кто-то резко газанул, такой сернистый запах иногда чувствуется на дорогах, и повсюду плавали маленькие огоньки. Я сперва подумал, это светлячки, но они были немного крупнее и голубоватого оттенка. Эл тем временем бешено махал руками, чтобы я скорее возвращался внутрь.

- Это что сейчас такое было, Эл? – спросил я его.

- Я не… Я не могу… - пробормотал он в ответ и уставился в пол, обхватив себя за плечи. Другая его рука всё ещё сжимала что-то под свитером.

- Что это у тебя там? – сказал я.

- Долгая история, – ответил он. – Не спрашивай об этом. Пока ты ничего не знаешь, ты в безопасности. И мы оба в безопасности, пока я здесь.

Пришлось ему поверить. Что ещё я мог сделать? Поэтому я сказал ему, что он может оставаться, пока я не закрою заправку, а потом ему придётся идти куда-нибудь ещё. Он ответил, что всё понимает, но сказал это совсем невесело.

Следующий час тянулся, как патока. Казалось даже, будто стрелки идут назад. В нос бил тот серный запах, и у меня ужасно разболелась голова. Будто этого было мало, вентилятор отказался работать, и внутри было жарко, как в аду. Даже заход солнца в том году не приносил облегчения.

Когда появлялись посетители, Эл не хотел выходить, так что работать приходилось, в основном, мне. И мне было не по себе, понимаешь, Рикки? Да и кто бы на моём месте мог оставаться спокойным. Я почти потерял голову от страха. Лампы, висевшие на заправке, отбрасывали длинные тени, и мне мерещились в них эти мужчины в чёрных костюмах, застывшие в напряжённых позах. Очередные огоньки фар вдалеке приводили меня в ужас. Я был уверен, что фары парят над землей и светят под каким-то невозможным углом, а потом показывался какой-нибудь обычный старый «Шевроле». В общем, ты понимаешь, я был немного не в себе.

Наконец, часы показали десять. Я закрыл кассу. За последний час я уже дважды успел сменить рубашку – запасные лежали в шкафу, на случай, если старая совсем пропитается потом. Я спросил Эла, готов ли он идти. Он ответил, что да, готов, только если я подброшу его до дома. Я согласился.

Мы открыли дверь, и эти трое мужчин были там. Стояли прямо перед нами. У меня упало сердце.

Я услышал какой-то жуткий звук. Сперва мне показалось, что это кричит Эл, но тут же сообразил, что это было радио. Оно снова включилось, и из него доносились помехи. Я даже не мог предположить, что радио может издавать такие громкие звуки.

В прошлый раз я не обратил на это внимания, но рост мужчин был не менее семи футов. Но, несмотря на это, они не глядели на нас сверху вниз – они смотрели строго прямо перед собой и приближались к заправке. Тот, что был слева, махнул рукой в мою сторону, и я почувствовал, будто в меня врезался грузовик с доброй тонной кирпичей. Я отлетел назад, врезавшись в груду коробок у стены.

Эл открыл было рот и потянулся рукой под свитер, но двое мужчин схватили его за руки, прежде чем он успел сделать хоть что-то. Приёмник начал сам собой переключать станции, не сбавляя громкости, пока, в конце концов, не остановился на одной. Братья Эймс повторяли одну и ту же строфу:

- Безлунная ночь!

Третий мужчина стоял в дверном проёме, он повернулся в мою сторону, но совсем не смотрел на меня. Двое других схватили свитер Эла и разорвали его, как будто он был сделан из бумаги.

- Безлунная ночь!

У Эла что-то было на коже, будто кусок металла, чуть выше пупка.

- Безлунная!

Одно мгновение, и мужчины разорвали и остальную одежду, Эл только беспомощно бился в их руках.

- Ночь!

Один из мужчин дотронулся до этого кусочка металла, и головная боль, которую я испытывал всё это время, тут же стала намного сильнее. Я едва мог держать глаза открытыми, а звуки визжащего радио вдруг как будто отдалились. Потом была ослепительная вспышка синего света, и я почувствовал, будто меня приподнимает над землёй.

- Безлунная…

Открыв глаза, я понял, что нахожусь посреди белой пустоты, которая, кажется, тянулась бесконечно во все стороны. Белизна и пустота, и ничего больше. Я не мог шевельнуться. Я посмотрел вверх, и увидел в небе над собой огромный чёрный треугольник. Я не мог понять, неподвижен он или очень медленно, но приближается, слегка вращаясь, ко мне, и меня охватила ужасная паника. Я был готов бежать со всех ног, куда глаза глядят, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. А потом я понял, что слышу крики, вперемешку с каким-то странным звуком.

Сперва мне показалось, что это снова радиопомехи. Но потом до меня дошло, что это больше похоже на звук, с каким жарится на сковородке мясо.

Прямо передом мной, не знаю, насколько далеко, лежал на земле Эл, совершенно голый. Вокруг него стояли те трое мужчин, тоже полностью обнажённые. На их телах не было ни волоска, и они казались совершенно одинаковыми, как пластиковые манекены. Они смотрели на него всё с тем же располагающим выражением на лицах. Тут я обратил внимание, что белое поле вокруг тела Эла стало красным. Всё выглядело так, будто он разжижался. Небольшие кусочки его тела отлетали в стороны, окрашивая то, на чём он лежал, в алый и розовый цвета. Эл кричал, как младенец. Вскоре всё, что было Элом Планкеттом – кожа, мышцы, кости, - сгнило под взглядами тех мужчин, а то, что осталось, обратилось в розовый туман и рассеялось в воздухе. И я уверен, он до последнего чувствовал всё, что с ним происходило.

Дедушка сглотнул. Я понял, что разговор даётся ему непросто. До этого момента я не был уверен, стоит ли верить в его историю. Но именно эта пауза всё решила. Его ноздри подрагивали, когда он говорил. Если дедушка и был актёром или лжецом, то чертовски хорошим. Я почувствовал, что он переживает сейчас этот момент заново, возможно, впервые за десятки лет.

- Вскоре он перестал кричать, - продолжил дедушка. – Над тем, что осталось от его тела, повис в воздухе тот кусок металла, который я видел раньше у него на животе, и он казался гораздо больше, чем раньше. Об Эле напоминало только розовое пятно, и оно тоже постепенно исчезало.

Все трое мужчин повернулись ко мне, Рикки. Ты и представить себе не можешь, какой ужас я тогда испытал. Я бы предал кого угодно, отдал бы всё, что угодно, лишь бы не испытывать на своей шкуре того, что, как я знал, произойдёт, если они остановят на мне свои взгляды.

Но вместо этого я снова почувствовал ужасную пульсацию, та треугольная штука наверху, кажется, извергла из себя водопад черноты, и меня будто опять подняли. И я оказался здесь, на станции, а жужжание в ушах превратилось в голоса братьев Эймс, которые всё ещё пели:

- Безлунная ночь, На небе совсем не видно Луны…

А потом песня оборвалась, и, я уверен, до меня донёсся чей-то голос. «Никому не говори, - сказал он. – Никому не говори».

И я никому не говорил о том случае до сегодняшнего дня.

Дедушка посмотрел на меня и улыбнулся. Но это была невесёлая улыбка, и я не чувствовал в ней ни капли обычного тепла.

- Ладно, забудь об этой ерунде, - сказал он. – Наверное, это всё мне померещилось из-за жары.

Остаток дня мы почти не разговаривали, вычищая со станции старые банки из-под газировки и всякие мелочи и загружая их в дедушкин грузовик. Он больше ничего не рассказывал ни об Эле, ни о мужчинах в костюмах, а я не мог найти в себе силы продолжить его расспрашивать.

Несколько лет спустя я вспомнил эту историю, и мне стало любопытно. Я навёл справки об Эле Планкетте. Сначала я думал, что этого парня никогда не существовало, а дедушка просто подшутил надо мной. О нём не было никакой информации. Ни живых родственников, ни могилы, ни даже некролога. Но потом мне посчастливилось найти кое-что в публичной библиотеке в Джексонвилле. Это была газетка об НЛО 50-х годов, с именем Эла прямо на обложке.

В основном он писал безобидные статьи о криптидах и зелёных человечках. Но последней его работой была статья, рассказ от лица самого Эла, где он писал о том, как нашёл что-то в лесу. Металлический предмет. Он был уверен, что это часть инопланетного корабля или какого-то оружия. Рядом с ним происходили странные вещи, вроде замедления времени или левитации. И ещё он говорил о странных людях в строгих костюмах.

Он писал, что думает, что они живут среди нас. Что они не слишком хорошо нам подражают, но быстро учатся. Я вспомнил невесёлую дедушкину улыбку. Я подумал обо всех людях, которых видел в своей жизни, и которые показались мне чуточку… неправильными. Я вспомнил о том, что эти мужчины могли сделать одним лишь своим взглядом.

С тех пор страх навсегда поселился в моей душе.

Прошлый (сюжетный) выпуск тут
Прошлый (не сюжетный) выпуск тут

Оригинал тут

.

.

.

Бонус плашка:

Прошлый (сюжетный) выпуск тут
Прошлый (не сюжетный) выпуск тут

Оригинал тут

.

.

.

Бонус плашка:

Прошлый (сюжетный) выпуск тут
Прошлый (не сюжетный) выпуск тут

Я была полна решимости уволиться. Планировала сегодня вечером встретиться с Мелвином и сказать, что не хочу этим заниматься. Нет, это совсем не то, чем мне хотелось бы заниматься в свои тридцать. Я задумалась, не должны ли они в таком случае от меня избавиться, ведь я знала слишком много о работе Рая и Ада и не могла вернуться обратно в мир смертных.

Я проснулась в 8:15. Быстро помылась, сделала тост и застегнула под горло розовую рабочую блузку. Снаружи по земле стелилось плотное покрывало тумана.

Во дворах висели фиолетовые и черные гирлянды мишуры. Окна украшала тонкая хлопковая паутина и желейные буквы, складывающиеся в слово “Хэллоуин”.

Сегодня Хэллоуин, день моего тридцатилетия. Из-за хаоса на новой работе и искажения времени я окончательно потеряла счет дням. Меня захлестнула паника, в груди поднялся жар, а лицо покалывало, но я напомнила себе, что технически, мне еще нет тридцати, поскольку родилась в 20:27. Оставалось еще несколько часов до наступления нового десятилетия со всеми его укоренившимися ожиданиями и обрядами посвящения.

Заходя в стеклянное здание своей старой работы, я все еще терзалась беспокойством из-за работы в Аду.  Я сидела за компьютером, сверяя письма из рассылки со списком, составленным от руки на совещании на прошлой неделе. Пришлось перепроверять несколько раз, так как перебегая взглядом между экраном и листом, я больше не могла разобрать букв.

Нерешительно подошел Роб, мой коллега. Он снова сжимал кружку с кофе как щит.

– С Хэллоуином, – неуверенно сказал он, пытаясь изобразить Носферату, согнув пальцы, но помешала кружка, и показалось, что его пробила дрожь.

– Да, точно, – кивнула я, – с Хэллоуином.

– Ты выглядишь уставшей. Ночка удалась?

– На самом деле, да, – сказала я, забыв упомянуть, как ворвалась в дом к семье и отправила парня в Ад.

– Значит, сегодня ночью опять веселишься? – спросил он. Я не была уверена, спрашивает он, потому что знает, что у меня День рождения или потому что думает, что на Хэллоуин все должны напиваться.

– Да нет. Обычный тихий вечер, – сказала я, глядя в монитор.

– Да-да. Слушай, когда будешь отправлять почту на этой неделе, можешь добавить это куда-нибудь? – сказал он, протягивая мне неоновый стикер, на котором было что-то накорябано.

– Не беспокойся, – сказала я, не читая приклеив стикер к столу.

Я вышла из офиса на десять минут раньше, что было для меня необычно, но никто не задавал вопросов. В эти дни сумерки окутывали город все раньше и раньше, и я боялась пропустить на закате встречу с Мелвином, региональным управляющим Ада.

Я забежала домой и взлетела по лестнице, на ходу расстегивая розовую блузку. Когда мой парень Дерек распахнул дверь, я оказалась раздета до бюстгальтера, .

– С Днем рождения тебя, с Днем рождения тебя… – пел он глубоким, тягучим, мелодичным голосом. Он неуверенно нес покрытый белой глазурью королевский торт с восковой свечой в середине.

– С Днем рождения, дорогая Сара, – он торжественно поставил передо мной торт.

– Боже, не напоминай, – рассмеялась я, – о большой тройке.  Я этого не вынесу.

– Ты куда-то спешишь? – спросил он, когда я сняла рабочие штаны и натянула черные обтягивающие леггинсы.

– На работу, – сказала я.

– Но ты только что пришла с работы.

– Другую работу, – прошептала я, закатывая глаза.

– Я думал, ты собираешься устроить забастовку или что-то вроде того, – решительно прошептал Дерек. – То есть, то, что они заставляют тебя делать – несправедливо.

– Знаю, так и есть, – сказала я, – просто мне нужно поговорить с Мелвином. Разобраться с этим раз и навсегда.

– Но ты все еще хочешь выпить попозже?

– Да, конечно, у меня будет куча времени, – сказала я. Кроме того, моя работа в Аду существовала только в искривленном времени. Не пройдет и минуты между тем, как я уйду в закат и вернусь обратно.

На пешеходных дорожках снаружи моросил мелкий косой дождь. Капли оседали на волосах, делая их влажными. Я направилась к обозначенному месту встречи – мигающему фонарю на берегу реки. Этой ночью его замыкало сильнее, чем обычно, и он издавал механические жужжащие звуки, когда включался и выключался.

Я стояла под ним и репетировала свой план. Я встречусь с Мелвином и скажу ему, что больше не хочу ходить по домам. Скажу, как неправильно отправлять этих людей в Ад, здесь, должно быть, ошибка в личных делах или во всей иерархии Ада. На самом деле, я бы потребовала, чтобы меня связали с его начальством. Я слегка вздрогнула, поняв, что это, должно быть, Дьявол. Как бы я прожила свою земную жизнь, если бы увидела воплощение зла? Я вообразила его покрытым черной как смоль субстанцией, сочащейся из всего его тела, кроме белых глаз без зрачка. При мысли о таком отвратительном существе по телу побежали мурашки.

Когда кто-то появился передо мной, напряжение ушло. Я не слышала, как она подошла – низкая девочка, едва достающая мне до плеч, с длинными рыжеватыми волосами, собранными в конский хвост длиной до бедер.

– Это с тобой я должна встретиться? – спросила она. Ее передние зубы были кривыми.

– Полагаю, – сказала я, осознав, что на мне нет маски. – У тебя есть что-то для меня?

– Э, думаю, да, – девочка неловко переступала с ноги на ногу.

Я надеялась встретиться с Мелвином до того, как появится кто-то, кого нужно будет переправить на ту сторону. Замешкавшись, я подумала, стоит ее брать прежде, чем у меня появился шанс озвучить свои претензии. Казалось, сейчас мало что можно было сделать.

– Открой рот и подними язык, – велела я ей.

Я затаила дыхание в предвкушении, пока не увидела золотую монету между зубов. Не нужно было снова идти на дом.

Перевернув ее, я увидела на обратной стороне звезду. Девочка отправлялась на Небеса.

Я погрузила ее в лодку и начала медленно плыть вниз по реке.

Я позаботилась о том, чтобы ценить каждый момент путешествия, надеясь, что оно станет последним перед моим увольнением. Я наслаждалась медленным, ласковым движением волн, и как они расступались, разбиваемые веслом. Я наслаждалась безвременным туманом на набережных, который делал город похожим на смутное воспоминание. К тому же, это был последний мираж для переправляющихся людей, прежде чем они увидят свой вечный пейзаж, каким бы он ни был.

Когда мы достигли устья, я увидела в отдалении другую лодку, покачивающуюся на воде. На ее носу стоял ангел, суровый и спокойный.

Я до сих пор не была уверена, что это на самом деле ангел, возможно, это был такой же человек, как и я, в своей квадратной маске, похожей на маску сварщика и с жестяными блестящими крыльями. Несмотря на это, я находила его присутствие скорее устрашающим, чем потусторонним. Его пронизывающее молчание всегда напоминало мне, что я являюсь частью чего-то большего, чем я сама, и понятия не имею, как это работает.

Однако, сегодня он нарушил молчание.

– Они не мои, – сказал ангел. Голос был мужской, пронзительный и бесцветный.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я, подплывая ближе.

– Она не моя. Ее нет в моем списке, – сказал он, указывая на девочку на корме.

– Но она… у нее есть монета, – я запнулась.

– Покажи, – сказал он.

Я достала ее из кармана и протянула ангелу. Он повертел ее между пальцами и провел по звезде ногтем.

Наконец он покачал головой:

– Подделка, – тихо сказал он, – кто-то другой вырезал здесь звезду.

Я взяла монету и недоверчиво посмотрела на нее. Круг был неровным и в мелких царапинах, которые выглядели, как нанесенные ножом. Я прокляла себя за глупость.

Повернувшись к девочке на корме, я спросила:

– Ты это сделала?

Она уставилась на меня широко распахнутыми глазами и покачала головой.

– Что мне делать? – спросила я ангела.

Он пожал плечами:

– Не знаю, это твоя работа. Ты должна принять решение.

Я мрачно кивнула.

– Можешь дать мне пару минут? – спросила я.

Он кивнул, маска сверкнула при движении.

Я воспользовалась веслом, чтобы оттолкнуться от его лодки, и погрести прочь, так как чтобы решить, нам с девочкой нужно было побыть наедине. Когда мы достаточно отдалились, я отложила весло и села на передний край лодки.

Вода окружала нас со всех сторон. Она была мягкая и струящаяся, как одеяло цвета индиго и медленно волновалась в сумеречном тумане. Девочке некуда было бежать, сейчас она могла только отвечать мне.

– Это ты вырезала звезду на монете? – спросила я.

– Нет, клянусь. Я даже не знаю, что это такое, это было дано мне как-то так, – она яростно затрясла головой, каштановые пряди волос безжизненно болтались перед лицом. Ее кожа выглядела сухой и грубой.

– Кто дал тебе монету? – спросила я.

– Она просто была здесь, когда я проснулась, – она смотрела под ноги, – я попала в автокатастрофу. Нас было четверо, мой парень был за рулем. Он не вписался в поворот и врезался в стену. Я не понимала, что происходит. Было так темно, – сказала она. Девочка вытерла слезы рукавом джемпера, отчего кожа покраснела еще сильнее.

– Я проснулась, лежа на траве на противоположной стороне дороги. Мой парень стоял рядом. У него в руках была монета, я хотела спросить у него, что случилось, но почувствовала что-то во рту и достала это. Это была монета. Я пыталась позвать друзей, которые застряли в машине, но они не слышали меня. Не могли меня слышать, и я кричала и кричала. Тогда этот человек в плаще пришел из ниоткуда, и сказал, что они больше не могут меня слышать и видеть, и что я должна пойти к реке и встретить тебя. Я ждала парня, но он не пошел со мной.

– Ммгм, – кивнула я. Я посмотрела на нее на секунду. Она прижала пальцы ко лбу, закрывая глаза.

– Ты веришь в Рай? – спросила я.

– Да, конечно, – сказала она.

– А что насчет Ада?

Она замолчала на секунду, изучая меня.

– Думаю, да
– Как думаешь, куда тебе следует отправиться? – спросила я.

– Я никогда не делала ничего плохого, – заплакала она, – я заслужила отправиться в Рай. Я не плохой человек.

Я вспомнила детство, как по утрам дедушка будил меня раньше родителей, чтобы взять на рыбалку. Если день был ясным, солнце поднималось красным диском, отбрасывая на реку дрожащие блики. Я сидела на уединенном, поросшем травой берегу и с отвращением отмахивался, когда дедушка пытался научить меня насаживать кусочки червей на крючок. Если он ловил что-то, то клал мои руки на катушку, когда заматывал леску. Я всегда задыхалась от волнения, ощущая сопротивление лески, натягивающейся так сильно, что казалось, может порваться.

Он всегда позволял мне решать, отпустим мы рыбу в реку или отнесем домой и выпотрошим. Я держала рыбу в руках, сложив их чашечкой, пока та переворачивалась. Было удивительно, насколько сильными они были, как гора твердых мускулов, сжимающихся и расслабляющихся.

Не помню, как я принимала решение, возможно, основываясь на том, насколько сильно они боролись или насколько симпатично цветная чешуя смотрелась на рассвете, но помню, что никогда не сомневалась в себе, обрекая их задыхаться на воздухе.

Я встала и начала грести, не сказав девочке ни слова. Я приняла решение. И гребла мимо ангела в море, где начала слышать знакомые оглушительные раскаты волн. Вода разделилась, открыв чернильно-черную щель, которая расширяясь, отбрасывала нас обратно в воду. Вода спадала в нее с обеих сторон, хотя из глубин не поднимался туман.

– Ты идешь туда, – сказала я девочке, указывая в черную пустоту посреди моря.

– Куда оно ведет? – спросила та.

– Я не совсем уверена, – сказала я. Всего лишь невинная ложь. – Но ты должна отправиться туда.

Казалось, она верила мне, думая, что провела меня своей историей. Я предложила ей руку, которую она взяла. Она приблизилась к краю лодки и замедлилась на секунду, а затем нырнула в темноту, поджав колени к груди. Ее длинные каштановые волосы прилипли к спине в безвоздушной бездне.

Я поплыла назад, присоединившись к ангелу.

– Почему ты отправила ее в Ад? – спросил он.

– Когда произошла авария, она была за рулем. А потом украла у парня монету и вырезала на ней звезду, обнаружив, что она нужна, чтобы ты пропустил ее в Рай.

– Откуда ты знаешь, сказала она правду или нет? – спросил ангел.

Я пожала плечами:

– Просто знаю.

Обратно в город я плыла медленно и лениво. Я хотела потянуть время, но оно не тянулось, потому что не существовало. Затормозив рядом с мигающим фонарем, я увидела в свете фонаря силуэт маленького мужчины в длинном плаще. Мелвин, мой начальник.

– Ты хотела поговорить со мной, – сказал он, когда я вышла из лодки на темную лестницу, наполовину погруженную в воду.

– Хотела, – сказала я.

– Что ж, я весь во внимании, – он достал пачку самокруток из кармана, и поджег одну. Его лысая голова отражала голубой свет.

По телу пробежала дрожь.

– Мне некомфортно в… некоторых ситуациях, в которых я оказываюсь. На этой работе.

– Так, – пробормотал он.

– Вчера мне пришлось идти домой за пропавшей монетой. Не думаю, что справедливо терроризировать этих людей. А сегодня… сегодня ангел или что это такое, заставил меня выбирать, куда отправить девочку – в Рай или Ад. Я даже не знаю, достаточно ли у меня квалификации принимать такие решения. И не знаю, кто принимает эти решения – Бог или Дьявол, или кто там еще, но это просто не кажется справедливым.

Слова лились потоком, я не контролировала, что говорю, просто отчаянно пыталась выплеснуть все это наружу. Мелвин, нахмурившись, сдвинул брови, затягиваясь сигаретой, его грубые губы сформировали букву “о”. Он выпустил из ноздрей два потока дыма, как дракон.

– Позволь мне сказать тебе кое-что, – сказал он, засовывая руки в карманы. – Я не уверен, что ты это уже поняла, но здесь нет Бога или Дьявола. Этими вещами управляют обычные люди, как ты и я.

Я почувствовала себя немного запыхавшейся, как будто он впечатал эти слова мне в грудь, и они отпечатались там, прожигая меня изнутри.

– Конечно, должен же быть и кто-то больший, кто решает судьбы людей? – спросила я.

– Нет. Директора Ада зовут Джордж, он из Шеффилда. Он работает со “сложными” делами, так сказать. Но большинство дел довольно легкие.

– Как… как это – легкие?

Он пожал плечами.

– У нас есть руководящая группа, которая встречается каждый квартал. Они обновляют критерии для Рая и Ада и обучают руководство работе с делами.

– А что если кто-то имеет другие представления о том, что хорошо, а что – плохо? Например, что-то гарантирует, кто попадет в Ад, а кто – нет?

Мелвин покачнулся взад-вперед и снова пожал плечами.

– Тогда руководящая группа должна прийти к консенсусу. Это как работа в бизнесе. Мораль субъективна, я полагаю, но мы должны принимать решения. Мы должны поддерживать работу.

– Но что если решение ошибочное? Значит, предполагается, что должен быть кто-то с большими полномочиями, так?

– Ты не понимаешь, Сара, – сказал он. – В этом мире нет силы большей, чем ты. Нет большей силы, чем я. Нет больший силы, чем тот парень, идущий через дорогу, – он восторженно показал на мост, – ты имеешь силу принимать эти решения. Нет никого “выше” в этом мире. Никого “авторитетнее”, – он смаковал каждое слово, – доверься себе. Если ты не примешь решение, это просто сделает кто-нибудь другой. Не сомневайся в себе. Ты никогда не сомневалась в себе, когда выбирала, будет эта рыба жить или умрет. Здесь нет разницы.

Я озадаченно посмотрела на него. Дул холодный ветер, колющий голые руки.

– Что насчет магии? – спросила я. – Остановка времени, монеты, и все такое.

Мелвин склонил голову набок и одарил меня лукавой усмешкой.

– Ну, – сказал он, – это магия только потому, что ты так думаешь. Конечно, мы все могли бы быть ясновидящими и видеть мертвых, если бы хотели.

Я кивнула. Он выкинул окурок в флуоресцентную лужу, и он зашипел, поглощаемый водой.

– Еще вопросы? – спросил он.

– Н-нет, – ответила я.

– Хорошо, твой испытательный срок окончен, – сказал он, кладя свою большую квадратную руку на мое плечо. – Ты показала себя. Добро пожаловать в команду.

– Спасибо, – прошептала я.

Мелвин улыбнулся и подмигнул мне. Он удалялся в темные улицы, пока от него не остался только голубой свет, отражающийся от его блестящего плаща.

В ушах звенело. Кожа наполнилась энергией. Я прошла через мост в город, оценив властное клацанье моих ботинок по сырому бетону.

За рекой город лучился неоновыми знаками и фарами машин. Много людей праздновали Хэллоуин, хотя был понедельник. Мужчина с тыквой на голове стоял под красным навесом возле бара, куря сквозь зубастый рот, вырезанный в маске. Девушки в обтягивающих кожаных юбках и ботильонах толпились возле входа в бар.

Люди двигались через улицы в одном органичном и синхронизированном потоке. Я вглядывалась в каждое лицо, пытаясь запомнить их все, представляя, как однажды возьму каждого из них за руку, когда они будут переправляться на другую сторону.

Я направлялась в бар, в котором договорилась встретиться с Дереком после работы. На входе стоял вышибала, который попросил у меня показать паспорт, думаю, в меньшей степени из лести, в большей – для порядка.

– О, с Днем рождения, – грубовато сказал он, увидев дату рождения и протягивая его обратно.

– Спасибо, – сказала я.

Мне пришлось протискиваться мимо стойки бара, где неуклюжие студенты университета спотыкались друг о друга, пытаясь заказать напитки. Дерек сидел в глубине зала за круглым столом, переполненным пенными пивными бокалами. Он был не один. За столом собралась компания наших друзей из колледжа. Они все вскочили, заметив меня.

– Сюрприз! – воскликнула моя бывшая соседка Клаудия. Ее щеки раскраснелись.

– О, Клаудия! Спасибо, – сказала я, обнимая ее.

– Ты хорошо выглядишь! Мне нравится наряд, – сказала она, указывая на мою черную форму.

– А, ты знаешь, я что-то типа дитя ночи, – сказала я, подмигивая ей. Она рассмеялась.

Я обошла вокруг стола, обнимая всех и разыгрывая удивление, пока не добралась до Дерека.

– Еще раз с Днем рождения. Надеюсь, ты не против небольшого сюрприза, – сказал он, нежно поцеловав меня в губы.

– Это здорово. Ты не должен был, – сказала я. – Но мне нужно с тобой поговорить.

Он отстранился и посмотрел на меня, беспокойно всматриваясь в лицо.

– Ты в порядке? Что-то случилось ночью? – спросил он.

– Нет, все отлично. Просто хотела просветить тебя, знаешь, обо всей рабочей ситуации.

– О, хорошо, – прошептал он, оглядываясь через плечо на весело болтающих друзей. – Поговорим в месте для курения?

Деревянные скамейки в месте для курения были сырыми и холодными, хотя с этой стороны здания горели красные тепловые лампы. Воздух был бодрящий и влажный, но замутненный запахом табака и фруктового пара.

– Я поговорила с начальником, – сказала я, – и он все мне объяснил. Как все работает, и они рады взять меня на работу.

Дерек заинтересованно кивнул.

– Я также думала о том, что ты сказал, что у меня есть реальная возможность что-то изменить на этой работе и… это правда. Я доверяю себе принимать эти трудные решения. Потому что, знаешь, если не я, то кто? – я пожала плечами.

– Думаешь, сможешь с этим справиться в долгосрочной перспективе? – спросил Дерек.

– Я уверена, что настанет день, когда мне не захочется этого делать. Как и с любой работой, на самом деле. Но я крепкий орешек, – я ударила себя кулаком в грудь, что вызвало у Дерека усмешку.

– Я смогу с этим справиться, – сказала я.

Дерек обнял меня.

– Я верю тебе, – сказал он, – и не думаю, что это неправильно или что-то такое. Как ты и сказала, кто-то должен делать и эту работу. И когда я умру, то не хочу, чтобы это сделал кто-то кроме тебя.

Он нежно поцеловал меня в плечо.

– Я не скажу ни одной живой душе, – игриво прошептал он. Я рассмеялась.

Ночь прошла легко, поддерживаемая легким, пьянящим воздухом. Друзья по очереди заказывали мне пинты стаута и коктейли на их вкус, пока в голове не разлилось тепло и замутненность. Мы с Дереком вышли на крышу подышать свежим воздухом спустя долгое время после того, как все разошлись.

Ни одной звезды не было видно за темными чернильными тучами и смогом города. Луна, однако, осторожно осветила кольцо проплывающих облаков.

– Так ты чувствуешь разницу? – спросил Дерек, мягко толкнув меня в руку локтем.

– Не особо, – сказала я, – не думаю, что сильно изменилась с двадцати лет. Просто поняла больше вещей.

– Мудрые слова, – отметил он.

Мы вернулись домой около 5 утра. После бара мы провели утренние часы, слоняясь по улицам, пока наконец не отправились есть пиццу на вынос прямо на тротуаре, и не начали долгий путь домой. Мое опьянение быстро перешло в ранние стадии мигрени, и я лечила ее чашкой чая. Я сидела за кухонным столом не желая ложиться спать, и наблюдая, как солнце протягивает свои мягкие, рассеянные лучи сквозь наши окна.

После пары часов бездумного наблюдения, я отряхнула куртку и снова надела ботинки, прежде чем отправиться на знакомую прогулку. Когда утренняя влажность смочила волосы, они запахли сигаретным дымом. Я стянула их в свободный пучок, приблизившись к двери офиса.

– О, Сара, ты сегодня раньше, чем обычно, – сказала моя начальница Джен, когда я прошла к столу.

– Да, кстати об этом, вообще-то я здесь, чтобы забрать кое-какие свои вещи, потому что, ну, я ухожу, – сказала я. – Извини.

Ее миниатюрный рот скривился в наигранной гримасе.

– Что ж, мы были бы признательны, если бы ты предупредила за две недели, но, полагаю, если это срочно…

– Просто я нашла работу в другом месте, – перебила я, – с дополнительными обязанностями. Больше соответствует моим карьерным целям. И, если честно, там больше платят.

– Хорошо, – сказала Джен, – в таком случае, когда ты закончишь собирать вещи, я подготовлю документы.

Я начала расчищать свой старый рабочий стол от скомканных и порванных клочков бумаги.

– Сара! Мне нравится черный, – сказал Роб, как всегда неловко сжимая свою кружку с кофе. – Что происходит, ты уходишь?

– Да, к сожалению, – сказала я, – я нашла кое-что еще. В короткий срок.

– О, нет. Так я больше тебя здесь не увижу?

– Боюсь, что нет, – сказала я, складывая файлы в коробку. Я встала и одарила его лукавой усмешкой.

– Но не волнуйся, – сказала я, – мы обязательно встретимся, когда придет время.

~

Оригинал (с) Stranger

Поддержать проект можно по кнопке под постом, все средства пойдут на валокордин и прочие успокоительные, чтобы не шарахаться от каждого звука =)

Телеграм-канал, группа ВК, новая серия про правила

Перевела Регина Доильницына специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Прошлый (сюжетный) выпуск тут
Прошлый (не сюжетный) выпуск тут

Оригинал тут

.

.

.

Бонус плашка:

Автор: Elliot Avery. Источник: https://neurologicalexcretions.blogspot.com/2013/10/the-murals_28.html

У всех нас в детстве были иррациональные страхи. Иногда, повзрослев, мы вспоминаем о них со смехом, а иногда чувство страха остаётся с нами на всю жизнь.

Например, я боялся настроечных таблиц телевизора. Не знаю, было ли дело в помехах или в чём-то ещё, но в детстве они всегда меня пугали. Помню, на одной из станций вместо таблицы была картинка с изображением маленькой девочки. Я часто видел её в кошмарах. Иногда мне даже снилось, что я иду на кухню за стаканом молока, а она играет там с разделочным ножом, глядя на меня снизу-вверх глазами, полными вожделения, хотя я был тогда ещё слишком мал, чтобы это толком осознавать. В первом классе со мной училась девочка, которая была похожа на неё. Я старался избегать её, пока однажды на перемене она не подбежала ко мне в слезах, спрашивая, за что я так её невзлюбил, и мне было очень неловко.

Когда мы подросли, именно она подарила мне мой первый поцелуй. С тех пор настроечные таблицы стали пугать меня чуть меньше.

А моя младшая сестра боялась фресок. Одна была нанесена на стену подъезда в нашем многоквартирном доме – на ней была изображена не отличавшаяся оригинальностью пасторальная сцена семейного пикника в парке, и она всегда пряталась за спину мне или кому-то из родителей, когда мы выходили на улицу или встречали такие картины на стенах домов или где-нибудь ещё во время прогулки.

На вопросы, почему фрески так её пугают, она отвечала, что думает, что в них кто-то прячется. Иногда она видела краем глаза, что в их глубине что-то движется. Родители, конечно, пытались её успокоить. Говорили, что это просто её воображение, что никто не выпрыгнет из картины и не утащит её. Но это не слишком-то помогало.

Однажды, когда я был в восьмом классе, а сестра в первом, мы шли вместе в школу. Она показала мне на стену в подъезде. На фреске был изображён человек, которого я никогда прежде не замечал. Тёмный мужской силуэт отчётливо виднелся на заднем плане, скрытый в тени деревьев. Но я не придал этому значения. Сестра настаивала, что раньше его там не было, но я был настроен довольно скептически. В конце концов, говорил я, откуда она может знать, что силуэта там не было, если она боялась смотреть на фреску дольше секунды? Она злилась, что я ей не верю, и дулась всю дорогу до школы, но я не придавал этому значения, пока не прошла ещё неделя.

Когда мы вышли из лифта и спустились в подъезд, моя сестра вдруг завопила. С искажённым от ужаса лицом она показывала на фреску на стене, крича и заливаясь слезами, а потом забежала обратно в лифт. Когда дверь за ней закрылась, я с любопытством присмотрелся к картине. Я не сразу это заметил, но через некоторое время, наконец, понял, что так напугало мою сестру.

Тёмный силуэт за деревьями, кажется, стал ближе.

Скорее всего, это был обман зрения, но мне показалось, что фигура стала гораздо больше, чем раньше, и сместилась к переднему плану. Мало того, это был уже не просто силуэт. Можно было различить коричневые туфли и тёмно-серые брюки, но верхняя часть лица оставалась в тени. Рассматривая в недоумении фреску, я обратил внимание, что из всех людей, изображённых на картине, только этот мужчина был сам по себе. Все остальные сидели или играли с друзьями или с семьёй, а он, единственный, просто стоял в тени.

В конце концов я решил, что это либо розыгрыш художника, рисовавшего фреску, либо какой-то ловкий хулиган решил так пошутить, чтобы напугать жильцов. Мужчина на картине, разумеется, не мог двигаться. Наверное, это была просто оптическая иллюзия, возникавшая, когда свет падал на стену под другим углом. Я вернулся за сестрой и потащил её в школу, стараясь больше не задумываться о случившемся, хотя с тех пор мы оба избегали смотреть на эту проклятую фреску. Было в ней что-то сверхъестественное или нет, но она, безусловно, вызывала тревогу, и после того, как ты один раз замечал такую странность, уже не мог не обращать на неё внимания.

Но всё обошлось. Примерно в начале сентября, когда снова начались занятия в школе и мне приходилось вставать на час раньше моей дорогой младшей сестры, что избавляло меня от созерцания её выходок перед фреской, я обнаружил, проходя как-то мимо, что полускрытая тенью фигура исчезла. Я был весьма удивлён, заметив это, и несколько минут в растерянности осматривал стену, но её нигде не было видно. Может быть, кто-то пожаловался, что фреска выглядит жутковато, и силуэт закрасили? Хотя я не замечал, чтобы в последнее время тут работали маляры.

Мне некогда было размышлять об этих странностях: новые домашние задания, которыми нас теперь заваливали в школе каждый день, оставляли не так уж много свободного времени. Но иногда я вспоминал эту историю, когда сестра приходила домой, вся дрожа, как от сильного холода, и рассказывала, что снова видела где-то на стене Человека-тень. Один раз в переулке, на покрытой граффити стене, потом в школьном спортзале. Мы с родителями говорили ей, что она уже слишком взрослая для таких глупостей, и старались не обращать внимания на её заскоки.

Пока, в один прекрасный день, она не вернулась из школы домой.

Несколько недель царил полный хаос. Полиция засыпала вопросами нашу семью и всех наших знакомых; криминалисты обыскивали квартиру в поисках улик, которые можно было бы использовать, чтобы повесить вину за её исчезновение на нас. Мать едва могла вымолвить слово сквозь неудержимые рыдания, отец метался по квартире в такой ярости, что, клянусь, из его ушей шёл пар, и клялся отомстить тем, кто отнял у него единственную дочь. И посреди всего этого – я, глупый, неловкий подросток, отчаянно желавший хоть чем-то помочь и понимавший, что это не в моих силах.

Шли месяцы. Я беспомощно наблюдал, как поиски сходят на нет, а моя семья медленно расползается по швам. Отец пристрастился к бутылке. Мать просто сидела на кухне, ничего не делая, как будто ожидая смерти. Иногда мне приходилось заставлять её есть. Скоро я начал обижаться на родителей. Мы все очень страдали, но они были, кажется, полностью поглощены случившимся. Неужели они не понимали, что у них, друг у друга, есть они сами, что у них, наконец, есть ещё один ребёнок, о котором тоже нужно думать?

Я связался с плохой компанией. Пожалуй, в этом нет ничего удивительного. Прогуливал уроки, выпивал и принимал наркотики в компании других малолетних преступников. Пытался забыться, не думать о том, как мне не хватает милого голоска моей сестры, как не хватает настоящих родителей. Я слишком быстро повзрослел. Вот мне всего четырнадцать, и я прячусь под лестницей на нижнем этаже заброшенной автостоянки, наслаждаясь вкусом украшенных пирсингом губ в розовой помаде и теплом пухленьких бёдер, надеясь, что охранник нас не заметит.

Но хватит об этом.

Наверное, вам хочется, наконец, узнать, чем всё закончилось. Это было на мой шестнадцатый день рождения. Кучка нас, непутёвых оболтусов, собралась на пляже после наступления темноты. Кто-то выкатил на песок пустой мусорный бак, и мы разожгли в нём костёр. Пиво и дешёвое вино текли рекой. Они и пились легко, как вода. К полуночи мне стало нехорошо, и я побежал к ближайшей заправке, но оказалось, что туалет уже заперт, поэтому я проблевался на песок. Немного придя в себя, я присмотрелся к стене, о которую опирался.

На ней была изображена фреска, освещённая отблесками ярко горящего костра. На ней были нарисованы счастливые отдыхающие на пляже, и она была совсем не похожа на ту, оставшуюся в подъезде нашего дома. Но, как и тогда, с этой фреской было что-то не так.

На берегу лежал маленький тёмный предмет – рваная ткань и сбившиеся в колтуны волосы. На нём сидели две чайки: одна с высоко поднятой головой и крыльями, очерченными смелыми, густыми мазками краски, с широко раскрытым в крике триумфа клювом, и другая, копавшаяся в теле.

Я не видел лица, но мне это было и не нужно. В тот момент я понял, какой ужас она должна была испытывать. Этот абсолютный, иррациональный ужас, и даже хуже того, ведь я больше не был ребёнком и всё понимал.

Я никогда не смогу перерасти поглощающие меня ужас и отчаяние. Я никогда не смогу оглянуться назад и посмеяться над своими детскими страхами.

Начало: Психея: хижина в лесу [1/2]

Как родители ни старались выяснить, что же Эдвард сделал с женой, им не удалось заставить его объясниться. Наконец, на прямой вопрос, убил ли он её, он неохотно ответил «да» и вернулся в свою комнату. Его родители, конечно, были в смятении, но они понимали, что этого давно следовало ожидать. Они уже давно решили, осознав, что из себя представлял их сын, что будут любить и защищать его, несмотря ни на что. Самопожертвование - долг родителей, не так ли? Особенно родителей, дети которых проявляют такой букет ужасающих психологических расстройств.

Они нашли таксиста и заплатили ему кругленькую сумму, чтобы обеспечить алиби своему сыну. Полицейское расследование яростно пресекалось семьей Пайн и её помощниками и, в конце концов, было прекращено. По их словам, Уинни Роквелл просто исчезла. Возможно, она не хотела, чтобы её нашли.

Я спросила миссис Верди, знает ли она, где находится тело. Она ответила, что Эдвард никогда этого не говорил. Однако она может предположить, где оно может находиться. У Пайнов осталось сейчас не так уж много земель в собственности. Большая часть была распродана после смерти родителей. На вторых каникулах Эдварда во время учёбы в университете он вступил в яростный спор с матерью. Кейко помнила только, что во время одной из своих частых прогулок по лесу та что-то увидела. На следующий день её нашли лежащей в саду. Её срочно доставили в ближайшую больницу, но по прибытии констатировали смерть. Причиной смерти была признана церебральная эмболия. Она может возникнуть естественным путем, но может быть и вызвана введением пузырька воздуха в вену с помощью иглы для подкожных инъекций. В данном случае было невозможно определить, что именно произошло, поскольку миссис Пайн была диабетиком и часто делала инъекции инсулина, поэтому следы уколов на её теле не вызывали удивления. В итоге коронер вынес решение о естественных причинах.

Тревор Пайн тяжело переживал смерть своей жены. Он всегда был образцом здоровья, несмотря на преклонный возраст, но после того, что случилось с его женой, казалось, он постарел на десятилетия за одну ночь. После похорон он не покидал территорию своего особняка и проводил те немногие деловые встречи, на которые ещё хватало сил, по телефону. Менее чем через три месяца после смерти жены он умер во сне от остановки сердца. Это не было неожиданностью. Довольно часто пожилые мужчины в долгих браках ненадолго переживают своих супруг.

Эдвард не проявлял ни малейшего интереса к семейному бизнесу. Он продал почти всё, включая контрольный пакет акций лесозаготовительной компании PineCo, которую он только что унаследовал, многонациональному конгломерату. Они выкупили совет директоров, уволили половину сотрудников и заменили весь менеджмент среднего звена своими людьми. Он даже продал обширное поместье семьи Пайн застройщику, который быстро превратил его в курортный отель. Практически единственное, что у него осталось, - небольшой охотничий домик, построенный его дедом в лесу, который он успел перестроить за эти годы. Кейко подозревала, что именно там должен быть спрятан труп Уинни, хотя не могла сказать наверняка. Её уволили, когда поместье было продано. Хотя она уехала, вышла замуж и завела семью, она всё равно все эти годы хранила извращенную тайну клана Пайн, пока не услышала, что в этом может быть замешан невинный ребенок. Хотя она понятия не имела, как это произошло, она знала, что наша неизвестная - их дочь, и не могла допустить, чтобы ужасы, оставившие шрам на её душе, продолжались.

Когда мы посадили её за решётку как соучастницу похищения и убийства, она казалась такой спокойной, как будто мы сняли с её шеи ярмо. Полагаю, мы с другими следователями чувствовали что-то подобное. Кажется, дело, несмотря ни на что, движется к завершению. Оставалось только найти Эдварда Пайна. Однако это было легче сказать, чем сделать. Он всегда был затворником, а за время, прошедшее после смерти отца, совсем пропал из поля зрения, вскоре после его участия в другом уголовном расследовании, правда, на этот раз в качестве жертвы.

После смерти отца Эдвард несколько месяцев прожил в городе. Он продолжал учиться в университете, хотя дела его там шли не очень хорошо, так как он часто прогуливал занятия, чтобы предаваться своим странным увлечениям. Однажды днем, как раз когда он возвращался домой после занятий, рядом с Эдвардом на пустой улице остановилась машина. Пассажир открыл окно и выпустил в него целый барабан из магнума калибра .357. Половина выстрелов прошла мимо. Из трех других пуль одна попала ему в правую ногу, другая - в правую часть груди, последняя - в левую часть лица, выбив глаз.

Никто не слышал звука выстрелов. Человек, позвонивший в службу спасения, продавец магазина в конце квартала, прибежал на крики агонии жертвы, прежде чем та потеряла сознание от потери крови.

Эдварда срочно доставили в больницу, где врачи смогли спасти ему жизнь. Установлено, что несостоявшимися убийцами Эдварда были двое мужчин по имени Лестер Коффан и Кэссиди Хьюинн. Обоим было около 20 лет, они были старыми школьными друзьями, вместе выросли в печально известном районе Торонто Риджент-Парк и уже были замешаны в нескольких мелких правонарушениях, в основном связанных с наркотиками. На следующий день после стрельбы патрульная машина попыталась остановить их на шоссе 401. Полицейские понятия не имели, кто они такие, и поначалу не заподозрили ничего плохого. Один из болтов, которыми крепился номерной знак автомобиля, просто открутился, и знак свисал с бампера. Однако, когда полицейские попытались остановить машину, она прибавила скорости, и им пришлось пуститься в погоню. Она продолжалась несколько часов и, наконец, завершилась на одинокой грунтовой дороге недалеко от Вудстока, когда у автомобиля подозреваемых закончилось топливо. Хьюинн вышел из машины и открыл огонь по своим преследователям из револьвера «магнум». Большинство его выстрелов не попало в цель, но один из офицеров был ранен в грудь. Он отделался переломом рёбер, но этот выстрел был бы смертельным, если бы не бронежилет. Его напарник отплатил стрелявшему той же монетой и парой выстрелов в сердце отправил Хьюинна, на котором, естественно, бронежилета не было, на тот свет. Коффан был взят под стражу. Хотя он сразу отказался от адвоката, баллистики вскоре сопоставили пули, извлеченные из тела Пайна, с револьвером его покойного друга, и Коффан предстал перед судом.

Он признал себя виновным в покушении на убийство, однако отказался сказать, почему он и его друг пытались убить Пайна. Хотя в его собственных финансовых документах не было ничего необычного, выяснилось, что его мать недавно получила на свой счет 50 000 долларов наличными, которые она потратила на покупку коттеджа в сельской местности, в котором планировала жить после выхода на пенсию. Так и не было установлено, откуда взялись эти деньги. Множество людей имело зуб на Эдварда Пайна и имело мотив для его убийства. Работники PineCo, потерявшие работу, друзья и семья Уинни, которые всё ещё винили Эдварда в её исчезновении и, возможно, даже в её смерти. Некоторые даже подозревали, что заказчиком мог быть бывший соперник Пайна, Джамал "Быстрая рука" Симс, ныне успешная рэп-звезда, поскольку выяснилось, что он и Коффан были в молодости соседями. Вряд ли теперь удастся установить истину. Коффан умер от передозировки наркотиков, будучи выпущенным под залог, за день до возобновления слушаний по его делу.

Пайн присутствовал на вынесении приговора Коффану. Зрелище было впечатляющим. Мужчина был явно накачан обезболивающими до предела. Я мельком видел видеозапись процесса. Это было бы забавно, если бы я не знал, каким чудовищем он был на самом деле. Он спотыкался, и несколько раз трость, которой он пользовался из-за травмы ноги, вырывалась из его руки, и он беспомощно валился наземь. Несмотря на трудности с ходьбой, он все же пытался несколько раз не к месту подняться со своего стула, и судебный пристав заставлял его опуститься обратно. Его показания представляли собой череду невнятных бормотаний, прерывавшихся странными, бессвязными обвинениями. Последней каплей стало то, что он потерял сознание на трибуне. Его голова упала и глухо ударилась о стойку, в результате чего стеклянный глаз выскочил из орбиты и покатился по полу. Затем он сполз со стула и стал ползать по полу в поисках глаза. Судья раздраженно приказал охранникам удалить этого недочеловека из зала суда, так как было ясно, что они не добьются от него никаких полезных показаний, и прервал заседание на сегодня.

Это было последнее появление Эдварда Пайна на публике. В то время много говорили о том, как низко пала семья Пайнов. Пять поколений, отделявших основателя лесозаготовительной компании Ноа Пайна, человека, который «сделал себя сам», прошедшего долгий путь от пехотинца, принимавшего участие в войне 1812 года, который воспользовался наградными деньгами, полученными за проявленную на поле боя храбрость, чтобы открыть свою лесопилку, и этого странного, бормочущего что-то невразумительное, дегенерата. Каждый его поступок разрушал распространенное заблуждение о том, что, согласно теории Дарвина, жизнь всегда будет двигаться в направлении какого-то абстрактного «прогресса», выставляя на посмешище не только прославленных предков, но и всё человечество в целом перед целым залом суда и объективами телекамер. Неудивительно, что кто-то мог хотеть его смерти. Оставалось только гадать, можно ли вообще в его случае говорить об убийстве. Видя его в таком состоянии, можно было подумать, а не было бы обвинение в жестоком обращении с животными более уместным.

Говорят, без наркотиков ему было бы ещё хуже. Каждый раз, когда он отказывался от них, то начинал безудержно кричать и плакать из-за потери глаза. Жалкое зрелище.

Полагаю, вы можете подумать, что я слишком суров в своих суждениях относительно этого человека. Да, он был мне крайне неприятен, хотя в то время я не знал, правдивы ли обвинения в его адрес, или нет. Но правда в том, что моя неприязнь не имела никакого отношения к преступлениям, в которых его обвиняли. Я ненавидел его за то, как он жил. За то, как он жил со своей болезнью. Я не испытываю симпатии к душевнобольным, которые позволяют своей болезни управлять ими.

У меня были свои проблемы с психическим здоровьем. Нет, я не буду о них говорить. Сегодня люди так помешаны на разговорах. Они убеждают себя в том, что разговоры помогают, но на самом деле это только отвлекает от дела. Мы живем в гротескной, кастрированной тени цивилизации, где большинство людей предпочитает говорить, а не действовать, предпочитают чувствовать, а не думать. Это соблазнительная вещь - делиться своими страданиями с другими. Я не раз наблюдал это в своей жизни и в своей работе. Это может стать катарсисом - открыться кому-то, но этот катарсис может подействовать, как наркотик. Мы становимся зависимыми от внимания и жалости других людей, поэтому мы продолжаем искать их, вместо того, чтобы приложить усилия для улучшения своей жизни. Иногда лучше страдать молча. Есть вещи, которые никого не касаются.

Теперь вы понимаете, почему я так ненавижу этого человека? Он не прилагал никаких усилий, чтобы контролировать себя. Жить как человек, сохраняя человеческое достоинство. Возможно, в этом отчасти виноваты его родители, но я убежден, что, если взрослый человек не может собрать волю в кулак и освободиться от вредоносного влияния, довлеющего над его жизнью, он заслуживает только лишь презрения. Наверное, поэтому мне нравится работать с детьми. Я хочу сделать всё, что в моих силах, чтобы никто больше не вырос такими «людьми».

Хотя после суда Эдвард Пайн уехал из города и пропал из поля зрения общества, мы обнаружили, что он всё еще иногда посещает «У Боба», придорожную заправку, совмещённую с небольшим магазином, чтобы купить различные товары первой необходимости. Мы также нашли карту с указанием местонахождения охотничьего домика семьи Пайн. Он располагался глубоко в уединенной части леса. Неудивительно, что предыдущие патрули пропустили его. Шерифу и его людям оставалось только отправиться туда и отвести Пайна на допрос, если, конечно, он не сбежал. Шериф попросил меня пойти с ним. Маленькая девочка упомянула, что там может быть ещё маленький мальчик, и это, если, конечно, было правдой, значительно повышало важность этого дела. Я согласился поехать с ними. Я чувствовал что-то вроде нездорового любопытства. Эдвард Пайн казался мне таким отталкивающим человеком. Я просто обязан был увидеть его своими глазами...

Нас было пятеро, и мы ехали на двух полицейских машинах. Я, шериф и сержант полиции по имени Одри - в главной машине, двое офицеров - в другой. Обычно вторая машина не нужна, чтобы просто доставить кого-то на допрос, но, учитывая историю психических заболеваний Пайна и вероятность того, что в хижине всё еще оставалось оружие, шериф не хотел рисковать.

По дороге мы перекинулись парой фраз. Шериф вручил мне пистолет «на всякий случай», но сказал, что, если начнётся стрельба, я должен вернуться к машинам и найти укрытие. Мы ещё раз обсудили план. Стук и скрежет, а также тряска, как в плохо отлаженном массажном кресле, дали понять, что мы съехали с асфальтированной дороги.

Наконец, грунтовая дорога тоже закончилась. Дальше можно было только идти пешком. Мы увидели машину Пайна, припаркованную у края дороги. Это был темно-синий седан. Когда-то дорогая модель, машина явно пришла в такой же упадок, как и семья, которой она принадлежала. Нижняя часть кузова, особенно в районе колесных ниш, была изъедена ржавчиной, лобовое стекло представляло собой паутину сколов и трещин, все колпаки, кроме одного, отсутствовали, а капот был сплошь заляпан птичьим дерьмом. Эти белые пятна и полосы придавали темному капоту цвета индиго вид звездного неба в ясную ночь в сельской местности. Прекрасная метафора, если бы это не выглядело так отвратительно.

Помимо плачевного состояния, в машине не было ничего подозрительного, и мы отправились в лес. Два офицера, ехавшие на другой машине, ушли вперед. Они должны были обойти вокруг хижины и убедиться, что все в безопасности, а мы направились к входной двери. Если бы мы увидели следы мальчика или что-то необычное, мы бы арестовали Пайна и обыскали его хижину. В противном случае мы должны были просто привезти его в участок. Казалось, шериф сомневался, что всё пройдёт гладко. Точнее, пожалуй, я уверен, что он был уверен, что всё НЕ пройдет гладко. Как он собирался объяснить приезд полиции на двух машинах человеку, которого, якобы, всего лишь хотели попросить ответить на пару вопросов в участке?

По мере того, как мы углублялись в лес, дурные предчувствия всё усиливались. В небе над головой с юга надвигались плотные облака, заслоняя солнце и лишая нас остатков света, проникавшего сквозь густой полог леса. Время было едва после полудня, но в лесу уже наступила ночь. Мы не издавали никаких звуков, кроме скрипа сапог по неровной земле. Я смутно слышал чуть в стороне звуки шагов двух других полицейских.

Пока мы шли, я время от времени оглядывался назад, наблюдая, как прореха в лесу, через которую мы пришли, сливается с деревьями. Не хотелось себе в этом признаваться, но я страшно боялся заблудиться. На земле не было никаких тропинок. Всё заросло лесными травами и мхом, тут и там виднелись камни и древесные корни, не было ни одного ровного места. Земля была такой неровной, что вскоре лодыжки начали ощутимо побаливать от усталости. Чтобы отыскать дорогу в густом лесу, мы использовали спутниковый телефон, оснащенный GPS. Несколько раз по пути наши сердца замирали, когда сигнал пропадал из-за ухудшающейся погоды, но затем Одри возился какое-то время с антенной, и это чудесным образом возвращало аппарат к жизни. Мы приближались к хижине, я уже начал смутно различать её за дальними деревьями, и тут всё пошло наперекосяк.

Напряженную тишину нашего путешествия нарушил леденящий кровь крик и выстрел. Шериф поднял рацию, чтобы вызвать других офицеров. Уже было очевидно, что всё пошло не по плану. Мы поспешили к их позиции, и застали там самое ужасное зрелище, какое я когда-либо видел.

Мы обнаружили, что один офицер, явно в шоке, с табельным оружием, все еще зажатым в дрожащей руке, стоит над двумя трупами. Одним из мертвецов был его напарник, кровь из его вскрытой сонной артерии стекала на заросшую мхом землю. Алые узоры на зелёном ковре казались злой пародией на цвета рождественских украшений. Мы бросились оказывать ему первую помощь, но было уже поздно. Вдобавок к ране, при падении он ударился головой о большой камень. Даже не истеки он кровью, удар, скорее всего, был бы смертельным.

А вот другой труп вызывал настоящую тревогу. Выстрел пришёлся точно в голову, пуля вошла в левый глаз и вышла со стороны затылка, разбрызгав мозговое вещество по стволу дерева. Полицейских обычно учат целиться в центр массы. Попасть в голову, как известно, очень сложно, если, конечно, в руках у вас нет, например, снайперской винтовки. Чистая удача, сказал он нам, пытаясь справиться с шоком. Всё произошло так быстро, что полицейский даже не успел понять, во что он стреляет. Он едва успел заметить своего противника, как тот, выронив оружие, уже упал на землю.

Неизвестная упоминала, что у неё где-то есть брат. Мы только что его нашли.

Мальчику было не больше 14 лет. Его залитое кровью лицо, с единственным застывшим глазом, безразлично смотрящим в никуда, было совсем ещё детским, с андрогинными чертами, на подбородке едва наметились первые волоски. Он был одет в серые шёлковые лохмотья, а в правой руке все еще сжимал самодельный шестопер, которым и убил полицейского, — это была длинная ручка от метлы с ножом, примотанным к одному из концов клейкой лентой. Уже этого было бы достаточно, чтобы потерять самообладание, но потом я присмотрелся к его рту.

Он был зашит.

Наверное, у меня случилось временное помутнение рассудка от увиденного. В тот момент я решил, что Эдвард Пайн, если он ещё здесь, не выйдет из этого леса живым. Это должно было закончиться, я решил это совершенно твёрдо. Больше не шло речи о соблюдении надлежащей процедуры задержания. Такие, как он, не должны существовать в этом мире.

Пока напарник убитого офицера оставался с рядом телами, дожидаясь подкрепления, остальные пошли вперед, к хижине. Мы рывком распахнули дверь, и на нас сразу же обрушился ужасающий запах плесени. Гнетущая атмосфера разложения, витавшая в этом месте, не стала для меня неожиданностью, но от этого не была более приятной. Помещение было плохо освещено, большинство лампочек перегорело, а окна были заколочены. Мы пошли вперёд, держа оружие наготове, опасаясь, что какой-нибудь новый ужас выскочит на нас из одного из узких коридоров, которых в хижине было больше, чем полагается простому охотничьему домику. С опаской я попробовал открыть одну из дверей. В комнате царила кромешная тьма. Я стал искать выключатель и, когда наконец нашел его, моим глазам открылась ещё одна кошмарная сцена. В дальнем конце комнаты копошилась огромная, отвратительная серая масса, колыхавшаяся, вздувавшаяся буграми и снова опадавшая.

Серая субстанция пульсировала и шевелилась, непрерывно меняя форму. Мои глаза еще не совсем адаптировались к свету, и сначала я не мог ясно разглядеть её. На мгновение мне показалось, что в этом ужасном облаке я вижу какое-то демоническое лицо, ухмыляющееся, насмехающееся надо мной. Разъяренный, я уже собирался открыть огонь, когда, наконец, понял, что это было на самом деле.

Мотыльки. Сотни мотыльков.

Сначала я не заметил этого, но в десяти футах от меня был экран, заменивший дальнюю стену. Теперь там был обустроен тёмный, затхлый вольер, добрых 20 футов длиной. Взрослые мотыльки тщетно бились об него, пытаясь добраться до источника света с другой стороны. Вдоль восточной стены располагалось множество маленьких закутков. Именно здесь содержались самки, другие пленницы, о которых говорила девочка.

И тут меня осенило. Женщины, операция...

Мешочницы.

Я понял, что Пайн пытался сделать со своей дочерью. То, что он уже сделал со своей женой. Я молился о том, чтобы моё предположение оказалось ошибочным, но уже тогда меня охватило ужасное, сосущее чувство уверенности. Когда работаешь в моей сфере, начинаешь ненавидеть свою правоту.

Я разыскал шерифа, чтобы рассказать ему о своей догадке. Он и Одри были в подвале. Он был еще более ветхим, чем остальные помещения, если такое вообще возможно. Обои обветшали и потрескались от влаги. Вдоль стен были установлены изъеденные термитами полки, на которых стояли ряды ржавых канистр с чистящими средствами и другими едкими составами, некоторые из которых выглядели так, будто к ним не прикасались десятилетиями. Углы были затянуты паутиной. Заляпанный грязью бетонный пол был покрыт выбоинами, а единственным источником света была едва светившая лампочка на голом проводе, свисавшая с потолка.

Лестница тревожно скрипела под ногами, когда я спускался вниз, чтобы встретиться с шерифом. Они с Одри осматривали груду картонных коробок, использовавшихся для хранения каких-то мелочей. Эмблемы на коробках казались совершенно неуместными в этой выгребной яме. Это был логотип компании по производству медикаментов. Я как раз собирался высказать шерифу свои подозрения, когда он остановил меня. Несмотря на солидный возраст, слух у него был острый, как у молодого, и он был уверен, что слышал какой-то шорох.

Осторожно, держа оружие наготове, мы пошли вперёд в поисках источника шума. Под лестницей находился небольшой чулан. Одри попытался открыть дверь и обнаружил, что она заперта или заблокирована, но удара ноги было достаточно, чтобы она распахнулась. Раздался звук ломающегося дерева, потрясённый вскрик, и тут мы, наконец, увидели его.

Эдвард Пайн. Он выглядел почти совсем как на видео, на котором я впервые его увидел. В его шевелюре появилась седина, кожа покрылась морщинами, и лицо украшала всклокоченная борода, но его невозможно было не узнать.

Все произошло так быстро, что я почти ничего не успел понять. На какое-то мгновение я встретился с ним взглядом, его глаза казались удивительно спокойными и добрыми, но он быстро отвёл их в сторону, будто не выдержал моего пристального внимания. Возможно, ему было стыдно за все те отвратительные деяния, что он совершил, возможно, его психическое расстройство не позволяло ему смотреть прямо в глаза. Несколько напряжённых секунд он просто стоял, глядя в пол, пока шериф кричал ему, чтобы он выходил с поднятыми руками. Пайн молчал. Когда мы двинулись к нему, он полез рукой в карман. Кто-то крикнул: «Пистолет!», и раздался выстрел.

Точно в голову. Мозги на стене. На этот раз попали в правый глаз. Интересно, с какой вероятностью это могло случиться?

Осматривая тело, мы обнаружили, что пистолет Пайна не был снят с предохранителя. Возможно, он просто об этом забыл, но мне кажется, что это не так. Думаю, в конце концов, даже он понял, насколько ужасные вещи совершил.

Как бы я хотел, чтобы на этом всё и закончилось. Но худшее было ещё впереди. Даже после того, как тело Пайна перестало дергаться, в комнате всё еще что-то шевелилось. Осмотревшись по сторонам, мы обнаружили под полкой в шкафу странный шёлковый мешок длиной чуть больше метра. Внутри что-то извивалось.

Мы все замерли на мгновение. Мы были в ужасе, особенно я, потому что уже догадался, что находится внутри. В конце концов, долг взял верх, и мы открыли сумку. Почти сразу наружу вырвалась такая мерзкая вонь, что её невозможно описать тому, кто никогда не чувствовал подобного запаха. Живые существа не должны так пахнуть. Если, конечно, можно назвать живым то, во что превратилась миссис Пайн.

За отсутствием конечностей игла капельницы была воткнута в вену на шее. Фактически, тело было лишено почти всех подвижных частей. Удалена была даже нижняя челюсть. Я не знаю, как ему это удалось, как выпускник медицинского колледжа смог совершить такой хирургический подвиг. Я не мог не отдать должное его мастерству, несмотря на всё моё отвращение.

Шериф мужественно попытался добежать до туалета, но его желудок взял верх, и без того грязный пол стал ещё грязнее. Остальные просто стояли в шоке, глядя на корчащуюся в агонии миссис Пайн. Её конечности, глаза, уши, нос, даже язык давно были удалены. Из всех доступных ей чувств оставалось одно лишь осязание. Она даже была не в состоянии понять, что её спасли.

Нет, не так. Спасти её было уже невозможно. Он сделал так, что, куда бы она ни пошла, она навсегда останется его пленницей.

Но, пожалуй, хуже всего было видеть её раздувшийся живот, в котором созревал очередной ребёнок этой твари...

С тех пор прошло несколько лет. Девочку отдали на попечение бабушке и дедушке, которые назвали её Кристиной. Они отправили её в дом, специализирующийся на уходе за одичавшими детьми и детьми, выросшими в условиях крайней изоляции. Её мать также находится в лечебном учреждении. Врачи думают, что она понимает, что теперь находится в безопасности, но судить об этом наверняка сложно. Третий ребенок Уинни родился на два месяца раньше срока и вскоре погиб. Кристина теперь - всё, что осталось от семьи Пайн, и, скорее всего, на ней история Пайнов закончится.

После пережитого мне предложили длительный отпуск, но я отказался. Я просто хотел жить дальше. Оглядываясь назад, могу сказать, что это был не самый мудрый поступок. Возможно, шрамы, оставленные тем делом на моей душе, не были бы такими глубокими, если бы я потратил тогда время на то, чтобы прийти в себя. Возможно, я бы не сделал того, что сделал...

Два месяца назад мне довелось работать с аутичным ребенком, у которого были симптомы, схожие с симптомами Эдварда Пайна. Он привел меня в ужас. Образы изуродованной семьи Пайна проносились в моей голове, и я не мог избавиться от мысли о том, что этот мальчик вырастет таким же. Боже, помоги мне, у него даже лицо было такое же.

Я не буду вдаваться в подробности, рассказывая о том, как я незаметно увел его от приёмных родителей. Не хочу подавать кому-то ненужных идей. Достаточно того, что я это сделал.

Он был так напуган, растерян и рассержен. На мгновение я подумал о том, чтобы отпустить его, но, черт возьми, воспоминания о том, что я видел в той хижине в лесу, о тех бедных, загубленных людях просто не давали мне покоя!

Крики и вопли перешли в слабеющее бульканье. Я положил тело в мешок для мусора, наполнил его камнями, чтобы сделать потяжелее, и бросил в озеро. Никто ничего не заподозрил, насколько я могу судить.

Думаю, теперь я понимаю, почему Эдвард Пайн решил покончить с жизнью именно так. Когда мне сказали, что ребенок пропал, я хотел закричать, что это я его убил. Я хотел освободиться от этого ужасного бремени. Но, конечно, я этого не сделал. Я притворялся шокированным и обеспокоенным, и сказал полиции, что сделаю всё возможное, чтобы помочь. Никто ничего не заподозрил. Я просто не смог заставить себя признаться.

С каждым днем чувство вины становилось все сильнее и сильнее. Я купил в хозяйственном магазине веревку и уже завязал петлю, но, конечно, так и не воспользовался ею. Каждый раз, когда я думаю, что готов ответить за содеянное, срабатывает инстинкт самосохранения, и я возвращаюсь к обычной жизни.

Я снова думаю о мотыльках. О животных вообще, на самом деле. Инстинкт. Он может побуждать нас к чему-то, но, в отличие от животных, мы не следуем его зову бездумно. Мы либо сопротивляемся и задаемся вопросом, к чему всё это приведёт, либо сдаемся и потом жалеем об этом. Чувствуют ли мотыльки что-нибудь к своим женщинам? Проливают ли они слезы, когда их возлюбленных разрывает изнутри, когда всходят семена, которые они посеяли? Возможно, именно поэтому они иногда слишком близко подлетают к пламени.

Теперь, когда я думаю об этом, возможно, что именно это и привлекало в них Пайна с самого начала. Он восхищался ими не за их предполагаемое женоненавистничество, а за то, что они решались на поступок, которого ему не хватило духу совершить.

Полететь к пламени и сгореть.

Автор: Elliot Avery. Источник: https://neurologicalexcretions.blogspot.com/2013/10/psychidae-cabin-in-forest.html

Когда я упоминаю в разговоре, что работаю в Международном центре помощи пропавшим и эксплуатируемым детям, большинство людей не знают, что ответить. Я их не виню.

Иметь дело с сексуальным насилием любого рода очень сложно. В случае с убийствами, по крайней мере, боль жертвы уже позади. В случае с насилием она никогда не заканчивается. Многие жертвы настолько духовно искалечены, что в конце концов сами становятся чудовищами и начинают цикл заново. Иногда я думаю, что для всех заинтересованных сторон было бы лучше просто избавить их от страданий, но, скорее всего, просто моя работа ожесточает сердце.

Когда в разговоре заходит об этом речь, я обычно просто отвечаю, что являюсь сотрудником МЦППЭД. Большинство людей довольствуются этим.

Иногда, однако, попадаются остряки, которые настаивают на продолжении и требуют подробностей. Часто я чувствую в их вопросах оттенок чего-то гораздо более глубокого и тёмного, чем просто болезненное любопытство. За этими людьми я стараюсь приглядывать, как бы ни была мне неприятна перспектива дальнейшего общения с ними.

Вопрос, который возникает чаще всего, обычно звучит примерно так: "Какой самый странный случай у вас был?". Ответ на него, я полагаю, зависит от вашего определения понятия "странный". Сколь бы отвратительны ни были случаи насилия над детьми, в большинстве своём, как я со временем понял, они удручающе банальны и сводятся к тому, что некий взрослый, которого, как правило, ребёнок хорошо знает и который является для него авторитетом, злоупотребляет детским доверием в своих извращённых целях.

Иногда это родитель или другой родственник, иногда учитель или друг семьи. Хотя об этом часто говорят в СМИ, в моей практике было всего два случая, связанных со священниками, хотя многие из моих коллег сталкивались с таким гораздо чаще. Думаю, часто бывает так, что люди становятся священниками в поисках облегчения, полагая, что вера освободит их от чудовищных желаний, и слишком поздно узнают, что звериные инстинкты всегда берут верх над стремлением к искуплению.

Тем не менее, я действительно могу привести несколько необычных, с моей точки зрения, историй, от нелепых до поистине ужасных.

Примером первой может служить случай, когда один знакомый пришел ко мне с проблемой. У него была несовершеннолетняя дочь, которая встречалась с мальчиком постарше (которого он весьма недолюбливал), и, поскольку он знал, где я работал, он хотел, чтобы я помог ему избавиться от этого молодого человека. Он нанял частного детектива (довольно дешёвого, он отнюдь не был обеспеченным человеком), который следил за его дочерью, пока она встречалась со своим парнем, пытаясь собрать доказательства для обвинения в изнасиловании, но они никогда не заходили дальше поцелуев. Однако было кое-что ещё. Как и многие пары, они часто ходили вместе поесть. Но проверка биографии этого мальчика заставляла по-новому взглянуть на это невинное занятие. Оказалось, он страдал тем, что, думаю, можно было назвать фетишем на полноту. Дочь моего знакомого была довольно пухленькой девушкой, и её парень, очевидно, получал какое-то извращённое удовольствие, наблюдая, как она переедает. Мужчина намеревался заявить, что частые обеды и ужины его дочери с этим странным молодым человеком равносильны половому акту, и у него есть законные основания для обвинения его в изнасиловании. Он хотел узнать моё мнение по этому поводу, прежде чем обращаться в суд.

Я ответил, что, хотя поведение мальчика может быть странным и даже отвратительным, в нём нет ничего откровенно противозаконного, и ему лучше не тратить время на суд. Он, конечно же, проигнорировал мой совет. Судья прекратил дело, а вся эта история только отдалила дочь от него.

Пара поженилась, когда девочка достигла совершеннолетия. Я видел их несколько раз, они живут в моём районе. Это очень красивая пара. Он, одетый, как вольный бродяга, в мешковатой, плохо сидящей одежде, украшенной логотипами рок-н-ролльных групп или стилизованными листьями марихуаны; и она, женщина рубенсовских форм, в трещащих по швам аляповато-готических нарядах. Много чёрного и фиолетового, повсюду рисунки паутины. Я считаю, ей очень идёт её стиль. Да и, в конце концов, у большинства арахнидов разница в размерах между самцами и самками довольно велика.

Да, если говорить о членистоногих, то мне вспоминается пример второго вида странных случаев, с которыми мне довелось столкнуться.

Нет, не просто пример. Возможно, это самая ужасная вещь, с которой я лично сталкивался в своей жизни. Это потрясло мою веру в человечество до самого основания.

Я воочию увидел полное уничтожение не только невинного ребёнка, но и всех остальных людей в её крошечном детском мире. Я увидел конечный результат упадка некогда выдающегося семейства и столкнулся лицом к лицу с самыми извращенными глубинами, до каких только может опуститься человек.

Все началось с того, что пара туристов в северном лесу нашла девочку. Она заползла в их палатку, пока они спали. Обнаружив её свернувшейся калачиком подле своих спальных мешков, они были шокированы. Вскоре девочку передали местным властям. Тогда-то меня и подключили к делу.

Надо сказать, я редко принимаю непосредственное участие в делах. Наш центр в основном занимается работой с информацией. Я, по сути, просто канцелярская крыса. Я редко лично общаюсь с местными правоохранительными органами. Причина, по которой меня вообще попросили заняться этим делом, заключалась в моём хорошем знании той местности.

Я родился в маленьком городке Уинстон, куда увезли девочку, и жил там до 19 лет. Это было довольно пасторальное место. Фермерские угодья на юге, деревья на севере. Все жители города были друзьями или, по крайней мере, знакомыми. Я чувствовал, что плохо вписываюсь в уклад их жизни. Я никогда не был особенно общительным, и жизнь там казалась мне невероятно утомительной. И всё же, хотя я никогда не переехал бы туда снова, сейчас, на заключительном этапе своей жизни, я нахожу, что мои редкие визиты туда служат мне долгожданной передышкой от шума, толпы и общей суматошной атмосферы большого города.

Местный шериф был другом моего отца. Увидев его без формы, вы бы ни за что не догадались о роде его деятельности. Это был пожилой джентльмен среднего роста и телосложения, с седыми моржовыми усами, который проводил свободное время в местной придорожной закусочной, с пинтой пива в одной руке и бильярдным кием в другой, рассказывая небылицы всем, кто готов был его слушать. Люди любили его. Однажды он позвонил мне на работу, чтобы сообщить о девочке, находящейся под их опекой, и спросил, не могу ли я сам приехать посмотреть на неё, поскольку он не знал, что о ней сказать.

Когда девочку привезли, она была немного не в себе, но с виду почти не имела признаков запущенности. Хотя она была небольшого роста, казалось, что её хорошо кормили, а волосы цвета меди были удивительно ухоженными для человека, который провел в лесу неопределенное количество времени. Её возраст оценивался между девятью и двенадцатью годами. Менструация у неё началась совсем недавно, и когда её нашли, на внутренней стороне бедер и других соответствующих частях тела была засохшая кровь. На ней не было ничего, кроме простых белых шёлковых трусиков. Одна вещь, которая выделялась в ней, заключалась в том, что её руки и ноги, хотя и были стройными, росли, очевидно, быстрее, чем остальные части тела, и по размеру почти соответствовали взрослому человеку, из-за чего казались дико непропорциональны по отношению к её маленькому телу.

Однако, когда у меня появилась возможность поговорить с ребёнком, я увидел, что с ней сделали что-то ужасное. Насколько я мог судить, сексуального насилия не было, но это было практически единственным проявлением милосердия к этому несчастному ребёнку.

Дети, если воспользоваться избитой аналогией, подобны цветам. Если с самого начала не ухаживать за ними правильно, то после определенного момента они никогда не смогут вырасти должным образом. Этот ребенок был тем семенем, которое никогда не сможет прорасти, обречённым, в лучшем случае, на жизнь в детском доме.

Если у неё и было имя, никто не удосужился сказать ей его. Её знание языка было рудиментарным, оно было получено от человека, который намеренно не пытался её учить.

Этот человек, который мог быть, а мог и не быть её отцом, как я понял из её неразборчивых, бессвязных ответов, которые она давала на мои вопросы, держал её в запертой комнате в хижине где-то в лесу. Он регулярно кормил её, давал ей шелковую одежду для носки, ванну для купания и периодически менял старомодный горшок, который ей ставили для отправления естественных потребностей, но, по-видимому, больше ничего не делал.

Она упоминала о том, что как-то пыталась убежать, но говорила слишком бессвязно, чтобы можно было узнать подробности. По её словам, была еще одна комната, в которой было много таких же комнат, как её, но гораздо меньше. В них были другие заключенные, такие же, как она. Крошечные пленники. В той комнате были и другие вещи, которые, как она вспомнила, могли подниматься и «оставались наверху». Эти вещи, чем бы они ни были, испугали её, и когда она закричала, её обнаружили и вернули в комнату, очевидно, без дальнейших репрессий.

Из её показаний я также понял, что у неё был, по крайней мере, один брат, но он, очевидно, имел большую степень свободы, чем она. Она мало что знала о нём, только то, что он был там.

Поворотный момент, который привел её к мыслям о побеге, наступил, когда у неё начались месячные. Как она это описала: «Вышло красное. Было больно». Когда её похититель обнаружил это, он на мгновение вышел из комнаты, а затем вернулся с какими-то инструментами и несколькими острыми предметами. Она не понимала, что происходит, но испугалась. В порыве ужаса она дотянулась до испачканного кровью ночного горшка, разбила его о голову негодяя и выбежала в дверь, которую он оставил открытой. Она покинула хижину и не останавливалась, пока не вышла к лагерю, где её и обнаружили.

Это было все, чего я смог от неё добиться. Это был странный, печальный опыт. Когда я закончил, она взяла мелки и бумагу, которые ей дали, и вернулась к тому, чем занималась до того, как мы начали разговаривать: рисованию примитивных картинок, которые, как мне тогда показалось, были попытками изобразить бабочек.

Шериф правильно поступил, позвонив мне. Он не имел ни малейшего представления о том, что делать дальше с этим делом, как и я сам. Я знал о случаях, когда детей воспитывали в почти полной изоляции, но то, что произошло перед её побегом, меня озадачило. Похоже, что человек, державший её в плену, пытался сделать ей операцию, когда она сбежала. Но с какой целью? И почему нужно было дожидаться начала менструации? Может быть, он собирался сделать женское обрезание (или какую-то иную калечащую операцию на женских половых органах, в зависимости от степени культурного релятивизма, которому подвержен тот человек)? Хотя я и предположил, что дело могло быть именно в этом, поскольку женское обрезание делают именно во время раннего полового созревания, скорее всего, это было маловероятно. Такая практика обычно распространена среди некоторых народностей Африки и на Ближнем Востоке, в то время как мучителем этой голубоглазой девочки с кожей, белой, как молоко, был, скорее всего, её отец. Казалось, единственная возможность заключалась в том, что он похитил её откуда-то, но не было никаких записей о пропаже ребенка, подходившего под её описание. Девочка ничего не помнила о своей матери. Я подозревал, что она даже не знала, что такое мать.

Еще одна вещь, которая меня озадачила, это загадочное упоминание о крошечных комнатах и других заключенных в них. Очевидно, они не были людьми, но девочка оказалась не в силах сформулировать, что же это такое на самом деле.

В конце концов, я не смог ничем помочь шерифу. Все, что я мог сказать, это то, что ему следует попросить людей прочесать лес и попытаться найти хижину, из которой сбежала девочка, чтобы привлечь к ответственности её зловещего обитателя (хотя он, скорее всего, подозревал, что мы будем искать его, и уже наверняка покинул это место), а также как можно скорее передать ребенка в приемную семью, что он и так собирался сделать. Тем не менее, он похвалил меня за то, что я смог заставить ребенка рассказать свою историю, поскольку его людям было трудно наладить с ней контакт.

Я провел ночь в доме моего детства. Я планировал снять комнату в мотеле, но мои родители настояли на этом. Моя старая комната уже давно превратилась в витрину. Мой отец - заядлый коллекционер военного антиквариата. Гвоздь его коллекции - левый ботинок, в который был обут Генрих Гиммлер, когда он раскусил капсулу с цианидом. Я остановился в комнате моей младшей сестры. Она недавно поступила в колледж и снимала квартиру вместе с подругой.

Мой отец, бывший охранник, недавно вышел на пенсию. Последние 15 лет перед этим он проработал в местном банке, откуда его уволили, когда его бывший работодатель, лесозаготовительная компания PineCo, была продана какому-то транснациональному конгломерату. Сейчас он занимался самыми разными вещами, а в данный момент переносил на компьютер свою коллекцию домашних фильмов. Нелёгкая задача, учитывая, что видеокамера, на которую они были сняты, была получена в подарок на свадьбу и была далеко не новой, ведь они с мамой поженились в конце 1970-х.

Мой отец трудился над этим до поздней ночи, и мои попытки заснуть часто прерывались его пустыми ругательствами в адрес новомодной техники, с которой он пытался найти общий язык. Это, а ещё плакаты моей младшей сестры, с которых из разных уголков комнаты на меня пялились разрисованные, как живые мертвецы, так называемые «музыканты», так и не дало мне хорошо выспаться в мою первую ночь в городе. Около часа ночи, мучимый бессонницей, я спустился вниз, чтобы спросить отца, не нужна ли ему помощь. Он отмахнулся, сказав, что наконец-то разобрался с тем, как правильно загружать видео, и теперь остаётся только подавать кассеты и слегка редактировать результат. В качестве доказательства он запустил одно из видео на экране компьютера. Качество записи оставляло желать лучшего, но, скорее всего, это была вина исходной плёнки, а не компьютера. Что-то на видео привлекло мое внимание.

Это была запись со свадебного приема более чем десятилетней давности. Торжественное мероприятие проходило в бальном зале роскошного отеля в ближайшем городке. В то время о свадьбе говорили во всём городе, хотя в юности я никогда не обращал особого внимания на такие вещи и имел лишь смутное представление о происходящем. Женихом был Эдвард Пайн, сын Тревора Пайна, который в то время был владельцем компании PineCo и начальником моих родителей. Мои родители познакомились, когда оба работали в PineCo: отец - в службе безопасности, мать - личным секретарем управляющего лесопилкой. Ни один из них не работал непосредственно на самого Пайна, поэтому мне показалось немного странным, что их пригласили на свадьбу его сына. Мой отец объяснил, что семья Пайн направила открытое приглашение всем своим сотрудникам, скорее всего, чтобы список гостей казался длиннее. Младший Пайн был затворником, у него было мало друзей, если они вообще у него были. Не может быть, чтобы мероприятие, проводимое такой известной семьей, было малолюдным.

Увидев его на видео, я смог понять, почему у Эдварда Пайна было так мало друзей. Его сложно было назвать красавцем. В его внешности не было ничего исключительного привлекательного, или, напротив, отвратительного. Но казалось, что в выражении его бледного, слегка вытянутого лица было что-то не то. Язык его тела выражал волнение, он часто почёсывал свою копну нечёсаных каштановых волос крупной, но немного женственной рукой, когда, по-видимому, полагал, что на него никто не смотрит. Его манера речи тоже была необычной. Когда он вставал, чтобы произнести речь, было ясно, что все фразы были заготовлены заранее, так как с гостями он говорил так, будто английский не был его родным языком.

Я заметил, что он выглядит странновато, и отец со мной согласился. Он слышал много историй о младшем Пайне и обо всех неприятностях, которые он доставлял семье. Ходили слухи, что школа-интернат, в которой он провел большую часть своих подростковых лет, на самом деле была исправительной или психиатрической лечебницей. Большинство людей сходились во мнении, что его жена вышла за него замуж только для того, чтобы заполучить семейное состояние.

Однако моё внимание привлекла именно невеста. Точнее, то, что она сказала.

Это произошло в момент свадебного банкета, когда счастливая пара рассказывала гостям о своём знакомстве. Уиннифред, как звали невесту, упомянула, что всегда стеснялась размера своих рук и ног. В детстве её всегда дразнили за это, и у нее даже развился комплекс по этому поводу. Она сказала, что поняла, что Эдвард - тот самый мужчина, который ей нужен, когда на первом свидании он сказал ей, что у неё красивые руки. Я понимаю, почему она смущалась. Её руки были довольно крупными.

И тут меня осенило.

У той девочки в полицейском участке тоже были большие руки и ноги. А когда я присмотрелся к невесте на видео, я увидел и другие признаки сходства. Её волосы были того же цвета - золотисто-коричневые, блестящие, как только что отчеканенные копейки. У неё был такой же молочный цвет кожи. Форма её лица, узкие плечи, я думаю, даже глаза были того же цвета, хотя об этом было сложно судить, учитывая сомнительное качество отснятого материала.

Мне казалось, что я смотрю на женщину, в которую могла бы превратиться эта маленькая девочка.

Я не был хорошо знаком с кланом Пайнов, поэтому спросил отца, не знает ли он, были ли у Эдварда и Уинни дети. Он ответил, что нет. Они были вместе всего два года, прежде чем она ушла от него, и с тех пор о ней никто ничего не слышал.

На следующий день я сказал шерифу о своих подозрениях, о том, что наша юная Джейн Доу (прим.: «Джон Доу» или «Джейн Доу» условно называют пациентов, чьё имя по каким-то причинам неизвестно). может быть как-то связана с бывшей миссис Пайн. Он сказал, что теперь, когда я упомянул об этом, он действительно видит сходство. Было бы очень удачно, будь это так, сказал он мне, поскольку эта женщина пропала более десяти лет назад.

Ее сестра, виолончелистка симфонического оркестра Торонто, заявила о её пропаже осенью 1998 года. За неделю до этого Уинни позвонила сестре, сообщив о своём намерении уйти от мужа и приехать к ней в город, пока она не решит, что делать дальше. Когда прошла неделя и от Уинни не было ни весточки, сестра сообщила в полицию. Конечно, подозревали, что Эдвард убил её, но доказать ничего так и не смогли. Тело не было найдено, и, в конце концов, дело замяли.

Я решил просмотреть документы по этому делу. Я начал с биографии жертвы.

Уиннифред "Уинни" Роквелл родилась в Монреале в 1978 году. Семья Роквеллов (не имеющих никакого отношения к отталкивающе слащавому американскому художнику) была ничем не примечательной семьей рабочего класса. Её мать работала официанткой в кафе, отец был механиком в местной автобусной службе, а старшая сестра уехала на запад в Университет Торонто на музыкальную стипендию через год после рождения Уинни. Однако в середине 1980-х годов всё изменилось. Её отец вложил несколько сотен долларов в компанию по разработке компьютерного программного обеспечения, которую основал его старый школьный друг. Эта компания вскоре стала довольно успешной, разрабатывая программное обеспечение для развивающегося рынка домашних компьютеров, и в течение нескольких лет инвестиции мистера Роквелла значительно выросли. С помощью хорошего биржевого брокера ему удалось превратить это богатство в небольшое состояние, и к 1990 году он уволился из службы общественного транспорта, чтобы сделать карьеру в сфере финансов.

Уинни, однако, плохо приспособилась к переменам в образе жизни в своей семье. В возрасте 10 лет её забрали из государственной школы и определили в элитную частную академию. Девочка была очень недовольна этим, поскольку в старой школе у неё было много друзей, а так называемая элита, населявшая новую школу, в основном плохо думала о "нуворишах", таких, как её семья. Она часто ввязывалась в драки и была исключена из нескольких школ. Большую часть своих школьных лет Уинни провела в Академии Грейрок, изолированной английской школе-интернате на севере Альберты, которая приобрела репутацию школы для богатых семей с проблемными детьми.

Именно здесь она встретила своего будущего мужа.

Вскоре после окончания школы они поженились. По общему мнению, этот брак не был счастливым. С каждым месяцем Уинни проводила всё меньше времени с мужем в семейном поместье и все чаще ездила в город, чтобы покупать в бутиках экстравагантную новую одежду, а затем пить и танцевать ночи напролет в самых модных клубах с друзьями, многие из которых были мужчинами. Всё это, разумеется, за счет мужа (точнее, его знаменитой семьи).

За три месяца до исчезновения Уинни она ввязалась в жестокую драку в одном из элитных ресторанов в центре города с участием её мужа и человека по имени Джамал Симмс, мелкого рэп-музыканта, более известного под сценическим псевдонимом "Быстрая рука" (прим.: «Hi-Rof»), который, как мне сказали, был отсылкой к термину, обозначающему скорострельность оружия (прим.: «High Rate of Fire»).

Мистер Роф угощал миссис Пайн обедом на террасе, когда её муж, приехавший в город, чтобы купить товары для своего хобби - разведения экзотических насекомых, увидел их вместе. Началась драка, в результате которой все трое были в синяках и в крови, нуждались в восстановительной стоматологии и оказались, в конце концов, в местном полицейском участке. Обвинения так и не были предъявлены благодаря вмешательству Пайна Старшего, который якобы заплатил рэперу некоторую сумму денег и свёл его со знакомым в звукозаписывающей индустрии, который мог помочь его карьере.

После этого инцидента о паре почти ничего не было слышно. Уинни больше не видели в городе, а её появления на территории семейного поместья были краткими и скрытными. Затем наступил тот роковой день в октябре, когда она сообщила сестре о своём намерении уйти от мужа и исчезла. Последним, кто видел её, был, по-видимому, водитель такси, который отвез её на ближайший автовокзал.

Это было практически всё, что мы знали об Уинни Роквелл. Показания её друзей ничего не дали, хотя они часто были осторожными, вероятно, потому, что не хотели, чтобы о её явной неверности стало известно широкому кругу лиц. Пусть это было и не совсем корректно, но я не мог заглушить тонкий женоненавистнический голосок внутри себя, который твердил, что, какая бы ужасная судьба ни постигла её, она сама навлекла её на себя.

Прошла неделя, и стало ясно, что поиски, организованные полицией в лесу, не приносят результатов. Мы получили несколько звонков после публикации в прессе, но ни один из них ни к чему не привёл. Однажды в участок пришла женщина и сказала, что у неё есть какая-то информация.

Ее звали Кейко Верди, невысокая женщина лет 55. Когда-то она была горничной в семье Пайн, но вскоре после смерти Тревора Пайна, 14 лет назад, была уволена. Прежде чем что-то рассказать нам, она настояла на том, чтобы увидеть девочку. Ребенка уже забрала служба опеки, но мы показали миссис Верди видеозапись моего интервью с ней. Увидев бедную девочку, женщина расплакалась. Более минуты она просто сидела перед экраном в демонстрационной комнате, болезненные рыдания сотрясали её пухлое тело. Когда она пришла в себя, слова полились из неё безудержным потоком.

Работая в семье Пайн, миссис Верди, впоследствии мисс Мидорикава, всегда испытывала подспудное беспокойство из-за их сына, Эдварда. Он был глубоко извращенным ребенком, склонным к вспышкам насилия. Однажды на вечеринке в саду он проткнул другому ребенку ногу металлическими граблями, в результате чего тот лишился по меньшей мере одного пальца, и всё только потому, что ему показалось, будто ребёнок над ним смеялся. Он утверждал, что у него были видения странных существ с далёких звёзд, и пугал всех, кто был готов слушать, ужасающе красочными описаниями апокалипсиса, который, по заверениям этих существ, должен был наступить со дня на день. Он не проявлял никакого интереса к благополучию других людей, но впадал в чудовищную ярость, страшно кричал и пытался изувечить всех, кто находился в пределах досягаемости, пуская в ход зубы и любые острые предметы, которые попадались ему под руку, когда кто-то пытался посягать на его имущество.

Однако, несмотря на все свои недостатки, Эдвард не был глупым ребенком. Он с интересом поглощал различные книги научного характера и мог пересказать их наизусть. Особенно ему нравилась энтомология. Когда он не терроризировал людей, его часто можно было найти собирающим насекомых в лесу. Миссис Верди считала это вполне уместным. Во многих отношениях он был ближе к насекомым, чем к людям. У него был темный, нечеловеческий интеллект, больше подходящий какому-то хладнокровному, покрытому хитином чудовищу, чем человеку. Если действительно существует такая вещь, как душа, что-то, что отличает нас от зверей, то Эдвард Пайн родился без нее.

И все же, каким бы ужасным он ни был, она не могла не испытывать к нему неких нежных чувств. Дело было всего лишь в каком-то врождённом дефекте. В ужасных вещах, которые он совершал, не было его вины. Она понимала, что его семья часто прибегала к не вполне законным методам, чтобы вытащить его из проблем, в которые он попадал. По мере того, как он становился старше, его склонность к насилию, казалось, становилась менее заметной, и она чувствовала, что стала относиться к нему лучше, хотя он по-прежнему оставался очень странным, непостижимым человеком. И ей было особенно жаль видеть, как его жена-блудница обращалась с ним.

Уинни почти не пыталась скрывать, что вышла за муж исключительно по расчёту. Какая-то привязанность к мужу проявлялась в ней, только когда в дело вступал алкоголь. Она часто сыпала оскорблениями в его адрес, сравнивая его с главным героем фильма "Человек дождя" и другими известными умственно отсталыми людьми. Она уходила на прогулки, никогда не объясняя причин, и могла вернуться домой пьяной в любое время суток. Какому мужчине такое понравится?..

Похоже, порочность его жены начала отравлять его отношение к женщинам в целом. Эдвард становился все более враждебным по отношению к своей матери и Кейко. Это вновь обретенное женоненавистничество, возможно, также было одной из причин одного особенно тревожного инцидента, о котором в то время ходили местные слухи. В подростковом возрасте Эдвард занялся пчеловодством. В Грейроке был факультативный курс, который ему очень понравился, а после окончания школы отец купил для него скромную пасеку. Однажды ночью, весной, перед исчезновением жены, Эдвард облил её бензином и сжег дотла.

Его интерес к насекомым всю жизнь был связан с лепидоптерологией, поскольку чешуекрылые были одним из немногих видов насекомых, где самцы обычно доминируют, в отличие от матриархальных социальных насекомых или хорошо известной мизандрии самок богомола. Он особенно увлекся Psychidae, или мешочницами. Психеи - довольно причудливые существа. Почти всё в них кажется отвратительным для наших цивилизованных умов. Прожорливые вредители, они питаются листвой деревьев, часто обрекая их на гибель. Но особенно ужасны их репродуктивные ритуалы.

Самец проходит совершенно обычный жизненный цикл, превращаясь из гусеницы в кокон и затем – в довольно скромную на вид бабочку. Но самка - это нечто совсем другое. Она никогда не узнает, что такое полет, никогда не познает свободы. Она никогда больше не сдвинется с места, где сформирует свой кокон, окруженный мешочком с шёлком, листьями или другими материалами для маскировки. Она просто сидит там в ожидании семени самца, будучи не более, чем репродуктивным механизмом. И, как будто этого недостаточно, многие виды являются живородящими, потомство отрывается от материнского тела, и формы их членистых телец сделали бы честь работам Гигера или Кроненберга.

Возможно, неправильно испытывать такое отвращение к существам, которые делают только то, к чему их побуждают природные инстинкты. Но для человека восхищаться чем-то настолько гротескным – воистину отвратительно.

Мистер и миссис Пайн ненадолго разлучились, когда Эдварда отправили в городской университет, чтобы он получил образование в области медицины, а его жена осталась в семейном поместье. Большую часть своего времени она проводила там, бесцельно слоняясь по территории или ведя приватные беседы с родителями. Миссис Верди была слишком вежлива, чтобы подслушивать, но время от времени она слышала крики и могла сказать, что атмосфера в доме царила довольно напряжённая.

Всё встало на свои места после первого возвращения Эдварда домой. Одним из первых желаний после долгой разлуки был секс. Когда жена отказала ему в этом, он пришел в ярость. Началась ссора. Уинни позвонила своей сестре. Эдвард застал её за этим занятием.

Затем миссис Верди раскрыла главную тайну. Эдвард вытащил жену на улицу, пинками и окриками загнал в свою машину, а все домашние просто смотрели на это. Это был бессердечный поступок, но они тоже устали от неё и не могли смириться с тем, как она использовала своего мужа.

Они уехали, и никто не видел их всю ночь. Когда на следующий день после полудня машина вернулась, из неё вышел только Эдвард.

Финал: Психея: хижина в лесу [2/2]

Прошлый (сюжетный) выпуск тут
Прошлый (не сюжетный) выпуск тут

Оригинал тут

.

.

.

Бонус плашка: Робоняни DnD

Я стояла под фонарем с древней маской черепа в руках, приготовившись надеть ее и стать мрачным жнецом под покровом ночи. Сегодня я была одна и оделась во все черное: брюки-карго, топ и длинный плащ. Должно быть, у меня был жуткий вид: почти тридцатилетняя женщина, одетая как ниндзя, со зловещей деревянной маской черепа в мягком свете сумерек.

Я рассматривала каждого прохожего, пытаясь понять, кто их них проклят, а кто спасен. Кто из них на самом деле блуждающая душа, которая ждет, что я переправлю ее на другую сторону. На противоположном берегу реки люди врезались друг в друга, время от времени двигаясь в какое-то определенное место, как кровяные тельца в артерии. Я наблюдала за несколькими людьми, переправившимися по мосту на мой берег. Было тяжело отличать мертвых от живых. Для меня они выглядели одинаково, только мертвые иногда казались более потрепанными, что выдавало из причину смерти.

Однако, женщина приближающаяся ко мне выглядела как живая: зачесанные назад серые волосы, жемчужные серьги на длинноватых мочках ушей, уверенная походка, высокие каблуки. Она не выглядела больной, потрепанной или растерянной. И не было ни одной зацепки, чтобы сказать, отправится она в Рай или Ад.

Я заметила, что она направляется в мою сторону, только когда женщина замешкалась перед японским кафе, покачнувшись на высоких каблуках возле рисунка дракона на витрине. Все еще оглядываясь через плечо, она изменила направление и двинулась прямо ко мне, сжимая в руке подол бежевой куртки.

Я подняла руки к лицу, почувствовав прохладу дерева маски. Она держалась крепко. Я почувствовала, как на кожу давит каждый изгиб.

– Вы пришли ко мне? – спросила я.

Она кивнула.

– Откройте рот.

– Прошу прощения? – она изо всех сил старалась выглядеть оскорбленной, но все же подчинилась.

В голубоватом свете фонаря ее рот был светло-розовым.

– Поднимите язык, – велела я. Хорошо, что мы больше не видимы для смертных, потому что это часть всегда выглядела причудливо.

Блестящая золотая монета лежала за рядом зубов. Я взяла ее и перевернула. Пентакль был выгравирован глубоко – знак, что ее нужно доставить в Рай.

– Хорошо, – сказала я, – садитесь в лодку.

Она не шелохнулась.

– Вы местная, – многозначительно сказала она.

– Да.

– Это не то, чего я ожидала, – отрезала она.

– И не то, чего ожидала я, – сказала я, ведя ее по ступенькам к гондоле.

Мы плыли на восток, вниз по реке и в сторону моря, в последний раз наблюдая за проплывающим городом. За надутыми фиолетовыми облаками двигалась луна, создавая иллюзию реальности, но на самом деле, мы находились в безвременном вакууме. Умершая отправлялась в последний путь, чтобы оплакать знакомые форматы времени, пространства и города.

Женщина сидела на корме и молчала. У нее с собой была дамская сумка, и на мгновение я задумалась, разрешено ли это. Задумалась, не являюсь ли я скорее надзирателем, и не должна ли досмотреть ее, чтобы она не пронесла контрабанду в Рай. И решила, что когда передам ее посланнику Небес, ангел с этим разберется.

Я плыла дальше туда, где река впадала в море и увидела вдалеке другую лодку. Подплыла ближе, пересекая место, где прошлой ночью в океане разверзся огромный кратер.

Женщина не отрываясь смотрела на ангела в странной маске, похожей на шлем сварщика – квадратной, и с серебряными линиями вместо глаз. И с металлическими крыльями на спине.

– Кто это? – спросила меня женщина.

– Ваше предположение будет так же верно, как и мое, – сказала я, – думаю, это что-то вроде ангела. Потому что он отведет вас на Небеса. Но я понятия не имею, кто они такие.

Она пожала плечами. Я тоже. Тонкости этой работы были не для меня. Не думаю, что было бы легче, если бы я знала.

Наша лодка мягко столкнулась с ангельской, оттолкнув нас назад. Я испугалась, что ангел будет недоволен, но он хранил тишину. Я посмотрела на женщину, она взглянула на меня в ответ, ожидая указаний.